Г. Игнаткович - ПОГРАНИЧНАЯ ЗАСТАВА
Теперь, боясь опоздать к самому горячему, поспешил молодой командир на вершину сопки, где пролегала линия границы. К замыкающему, крайнему окопу левого фланга. Тут пологий подъем, — скорее всего, самураи полезут сюда.
Сколько же было наших пограничников, встретивших врага? Высоту защищали застава Терешкина, взвод Христолюбова и взвод Чернопятко — 70 человек.
Наступал же в ту ночь на Заозерную пехотный полк. Еще около полка наседало на Безымянную. Эти части входили в 19-ю пехотную дивизию — острие японского боевого порядка. Всего в провокации участвовали десятки тысяч японцев: две пехотные дивизии, пехотная и кавалерийская бригады, несколько танковых, артиллерийских, пулеметных и других частей усиления, а также авиация.
На каждого защитника Заозерной наступало 30 самураев.
3 часа 12 минут.
Туман поредел. Иван огляделся. С южного берега озера из темноты высыпало множество приземистых фигурок, быстро скользивших к гребню высоты. До них оставалось метров пятьдесят.
Окопы на удар противника с тыла не были рассчитаны, хотя лейтенант Виневитин — молодец! — «на всякий случай» велел слегка загнуть фланг, окантовав юго-восточные склоны низкими проволочными заграждениями — «спотыкачом».
— Атака с тыла! — крикнул Иван. — Без команды не стрелять!
Японцы поняли, что обнаружены. Словно услышав его приказ, бежавшие впереди основной массы офицеры подали какие-то команды. Тотчас вся лавина послушно разом в сотни голосов заорала, завыла пронзительно.
И набегающие эти ряды полыхнули вспышками пальбы. Затенькали, зацокали по камню пули.
Похолодело у Ивана в груди. На фланге всего пятнадцать хлопцев. А этих… много приближается, слишком много!
Сереющая в предрассветном мареве лавина мчится пригнувшись, винтовки вперед, примкнуты длинные штыки-ножи.
Повторил своим яростно:
— Не-е стреля-я-ять! Гранаты к бою!
Ясно, под огнем у ребят чешутся руки. Вон Быков вскакивает. Швагер запал в гранату вставил. Зуев в напряжении сжал рукоятки «максима»,
Но Иван Чернопятко командирским чутьем понял — выручит одно: поближе подпустить и…
Вот она, орущая толпа. Палят на ходу.
Щетина штыков… Сейчас!
Но тут, не добегая метров двадцать, атакующие швырнули гранаты. Колючими факелами брызнули над землей десятки изжелта-багровых разрывов… Повезло — бросали в темноте, наобум.
Наконец-таки! Изо всех сил вырывается:
— Ого-онь!
Взахлеб бьется длинная строка «максима», гулкий перестук ручных пулеметов. Дружные ружейные залпы и гранаты в лоб совпали с рывком неприятеля к нашим окопам.
Огонь с пограничной меткостью. Таких снайперов-пулеметчиков, как Зуев, Кошкин, связной Захаров. Да почти в упор!
Непрошеные валились со стонами и вскриками, оседали на колени, откатывались назад, перемешивая последующие цепи, с разбегу некоторые добегали до «спотыкача» — запутывались в колючей проволоке, падали, ползли… Здесь их и настигали пули пограничников.
Иван целился из пистолета в прорывавшихся ближе и как хорошо отлаженный механизм метал гранаты.
Напавшие швыряли свои гранаты, похожие на наши «лимонки», одна из них шмякнулась у ног Ивана.
Стальная груша с нарезкой у его сапога… Две секунды. Взрыв японской «груши» — через две секунды. Нагнулся. Схватил. Кинул в японцев. Увидел, как она рванула в гуще неприятельских солдат.
Потом он стал отбрасывать обратно хозяевам и другие гранаты.
Огоренков, Тощилин, Зуев и другие бойцы тоже начали проворно переадресовывать «груши». Убойная сила неприятельских гранатных залпов уменьшилась, но это не означало, что удавалось отбрасывать все. Появились во взводе первые раненые, И убитый.
Взрывом гранаты Ивана бросило на землю. Посчастливилось: только контузило.
Вскоре почувствовал: хлюпает в сапоге что-то. Оказалось — пуля прошила мякоть ноги. Быстро сделал сам перевязку.
Внезапно стрельба оборвалась. Иван увидел: откатились вояки вниз, за южные скаты. Значит, сколько их ни было, а не одолели?
— Ребята, первый приступ отбили! Дозарядить оружие. Сейчас снова пойдут.
Туман держал отвратительную гарь японской мелинитовой взрывчатки. Ел глаза кислый пороховой дым.
Не стреляли. Тишина эта почудилась Ивану шаткой, вкрадчивой.
Сколько же времени? Оказалось — 3 часа 20 минут. Не поверил: неужели прошло всего восемь минут, как началась атака противника с тыла?
— Товарищ командир! Лезут с маньчжурской стороны! — доложил наблюдатель.
Верно. Об этом оповестил с фронта мощный ружейно-пулеметный огонь. Было похоже, что начался общий штурм по всему участку вдоль сопок Заозерной и Безымянной.
С бруствера Иван различил: из тьмы, снизу, старательно и быстро, словно полчища черной саранчи, ползут фигуры в овально вытянутых касках.
С вершины гребня донесло голос начальника заставы Петра Терешкина:
— Постоим, други, за советскую землю!
5 часов 30 минут.
Тягостнее не бывает — видеть, как сраженным падает на землю твой товарищ.
Горестнее нет горечи, когда на твоих глазах слабеет, истекая кровью, такой же парень, как ты, твой ровесник, слабеет, распахнув ворот с зелеными родными петличками, все больше и больше белеет лицом, уходя…
Так пусть не сетуют те, однообразные, будто с одной колодки, манекенчики, что попадают под шахтерски тяжелую Иванову руку. Когда осколком снаряда вывело из строя дегтяревский пулемет, а те, словно саранча, все лезли и лезли, — схватился Иван за ствол и стал крушить врагов. Чужие солдаты от него разбегались в страхе.
Слышались стоны, причитания на чужом языке, кто-то рыдал истерично, многие, столбиками встав на колени, молились среди десятков убитых и покалеченных — тех, кто пришел завоевать эту землю, а сейчас пепельно-серыми грудками усеял юго-восточные скаты высоты Заозерной.
В жестокой контратаке левый фланг отбил вражеский удар со стороны Дигашели.
Чудовищное численное превосходство снова не помогло противнику.
Побежал Иван в палатку к раненым — разжиться винтовкой. Но не отдают ребята. Мол, сделают нам перевязку — мы снова в бой… Попросил тогда бойца из своего взвода Валова, раненного очень тяжело. А тот:
— Товарищ командир, винтарь не отдам. Вы меня отнесите на линию огня, сам я буду стрелять.
И еще одним раненые поразили Ивана. Пограничники с пулевыми или осколочными ранениями в голову, грудь, живот лежали молча. Многие набивали патронами пулеметные магазины и ленты.
Был миг — ужасом объяло Ивана. Старательные фигурки в хаки сумели незаметно подтащить станковый пулемет «гочкис», быстро и деловито установили его на треногу. Бросилось это Ивану в глаза лишь в ту последнюю долю секунды, когда пулемет, дергаясь длинным рубчатым стволом, отрывисто загукал, выплевывая веер пуль.
Пал на землю ничком, вжался в нее лицом, локтями разбросанных рук, грудью, коленями. Ощутил ее каменистость, влажный дух и прогорклый запах пыли… На мгновение какое-то Иван не то чтобы вспомнил, а скорее подсознательно отметил родственность этого восприятия с очень близким: так чувствовал он землю в штреке, ведущем в земное нутро…
В следующую секунду у кого-то из пограничников под рукой оказалась граната, и смолк пулемет, подавившись взрывом.
Страшно ли в бешеной круговерти взрывов, стрельбы, жалящих насмерть кусков металла? Да. Но думать о том не приходилось — дрался во всю силу крепкой своей натуры.
Что вело его в бою? О сокровенном не кричат. А наверное, это было оно. У каждого, пожалуй, самое святое чувство — чувство Родины. Оно включает огромное твое пространство — степи, горы, тайгу, берег океана, ту безбрежную даль, в которую глядел и не мог наглядеться в окошко вагона, пока отстукивал он колесами дороженьку от Донбасса до Приморья.
И оно же — то, как раньше семья жила в развалюхе и голодала, а теперь батька — уважаемый человек, мастер угольного забоя, и стали жить, как дай бог каждому.
И рефреном звучало в душе Ивана сказанное комиссаром — «Обретешь в бою».
Останется ли жив? Не знал. Эх, краешком глаза — если бы он мог! — глянуть из той огненной ночи в будущее…
* * *Нет, Иван просто не поверил бы, скажи ему кто-нибудь! «Твое мужество в бою будет отмечено особо». — «Да быть того не может, — удивился бы. — А что я такое сделал особое? Не подставлять же шею под те гранаты или самураев тесак! Ну и не бежать же со своей, кровной земли…»
Между тем его самоотверженная, с полной отдачей боевая работа не могла быть не замечена. Он трижды возглавил группу разведчиков, каждый раз добывал сведения, первостепенные для победы в бою. Умело, расчетливо, с тактической сметкой командовал взводом, отбив пять атак противника. И трижды вел за собой людей, контратакуя. Накрепко сплавились в нем храбрость с командирской твердостью, личный пример с хладнокровием, столь важным в трудную минуту для подчиненных. Наконец, в горячие часы отчаянной ночной схватки он собственноручно «успокоил» многих, карабкавшихся на сопку с той стороны, стреляя из станкового и ручного пулеметов, как виртуоз гранатометчик и мастер рукопашного удара. Будучи не единожды ранен, он продолжал сражаться.
