Аркадий Бабченко - Война
Он вскидывает автомат, но Осипов с Тренчиком успевают перехватить ствол. Они заламывают Мутному руки и прижимают к земле.
Мутный садится на корточки, обхватив голову руками, и мычит.
– Суки, суки, суки, – шепчет он.
Вскоре парень начинает захлебываться. Ему тяжело дышать. Он кашляет, и изо рта брызгает кровь. Иногда парень теряет сознание и подолгу лежит без движения, потом сознание возвращается к нему, и он снова пробует уползти.
Когда солдат совсем перестает шевелиться, «чехи» стреляют ему в спину трассерами. Пули пробивают тело и рикошетят в небо.
Остальных пленных «чехи» тоже убивают. Они так и не показываются из-за угла, мы слышим лишь крики. Каждый раз, прежде чем перерезать горло, они кричат «Аллаху акбар». Кричат несколько раз. Через час выкидывают на улицу мертвые тела.
Ранило Пана. Пуля пробила щеку, выбила передние зубы и вышла с другой стороны.
– Ничего, Пан, ранение пустяковое, до свадьбы заживет, вот увидишь, – говорит Андрюха.
– Зубы – это ерунда, – поддакивает Зюзик. – Сейчас делают такие протезы, что и не отличишь от настоящих. Правда?
– Правда, – говорю я.
Мы стоим перед вертолетной площадкой, курим и смотрим на лежащего на носилках Пана. Он смотрит на нас снизу вверх.
– Повезло тебе, Пан, – вздыхает Андрюха. – Домой поедешь.
Пан не отвечает. Андрюха сдуру вогнал ему два тюбика промедола, и Пана сильно развезло, мне кажется, он даже не соображает, что с ним происходит.
Ранение у него действительно пустяковое, а ведь пуля в лицо – это очень серьезно, могло вырвать и челюсть, и всю нижнюю половину лица целиком. Но Пану просто пробило щеки да повышибало зубы. Сейчас придет вертушка, и он улетит в госпиталь.
Мы больше не говорим друг другу ни слова, но я знаю, о чем думают мои товарищи: каждому из нас хочется быть на месте Пана. Всякий раз, когда раненого, пусть даже самого тяжелого – без ног или без рук, но живого, – отправляют в госпиталь, каждому хочется оказаться на его месте. Все эти бредни: мол, лучше умереть, чем остаться безногим калекой, придумали сочинители плохих книжек про войну. Все это чушь собачья. Мы точно знаем: главное – жить, и готовы жить как угодно, даже синюшным обрубком без рук и ног на каталке. Мы хотим жить, жить! Жить! Это же так просто!
Мы даем Пану напиться. Он делает несколько глотков, вода вытекает сквозь дырку в его щеке. Пану становится смешно, он брызгается уже специально. Сгустки крови забивают дырочку, Пан проковыривает ее грязным пальцем и поливает траву. Мы материм его: воды мало, мы отдали ему последнюю.
Наконец прилетает вертушка. Лопасти поднимают с земли сильную пыль, мы приседаем, прикрыв лица ладонями. Медики натягивают одеяло Пану на голову и, не дожидаясь остановки лопастей, бегом несут его к вертолету.
– Пан! Пан! – кричит Андрюха, но Пан не слышит.
Вертушка улетает. Мы рассаживаемся на траве и закуриваем. Андрюха сплевывает и кидает довольно большой бычок на землю. Разнервничался. Я поднимаю бычок с земли и докуриваю. Нервы нервами, но выбрасывать такие окурки – попросту преступление. Делаю еще несколько затяжек, пока уголек не начинает обжигать мне пальцы, потом втаптываю его в землю.
Батальон охватывает тротиловая лихорадка. Все заняты поисками снарядов. Их выменивают на курево, достают у земляков, выпрашивают или воруют. И плавят из них тротил. Никто не знает, зачем он нужен, говорят, что за него дают хорошие деньги на центральном рынке в Грозном, но я сильно в этом сомневаюсь. Зачем «чехам» покупать тротил, когда в Грозном и так битком неразорвавшихся снарядов, они валяются на улицах, словно поленья, ходи да собирай. Один раз я видел даже неразорвавшуюся пятитонку, огромную бомбу, похожую на большой воздушный шар; она лежала посреди воронки, как толстая свинья в луже грязи, зарывшись своим пятачком в землю. Из такой можно достать сразу пять тонн взрывчатки, чего мелочиться и размениваться на какие-то полупудовые снаряды? И кроме того, даже если на центральном рынке и покупают тротил, мы-то все равно не сможем туда попасть.
Но это никого не волнует, и солдаты плавят взрывчатку. Это очень просто, надо лишь скрутить взрыватель и положить снаряд в огонь, вот и все. Через какое-то время из него жидким пластилином потечет тротил. От огня он не взрывается, детонирует только от запала или электроимпульса, так что ничего опасного в этом нет.
Тренчик наплавил целый вещмешок и теперь таскает его за собой, словно валютный фонд державы.
Днем он хранит сидор в командирском бэтээре, прямо под сиденьем Бондаря. Вздумай такое проделать кто-нибудь другой, мешок со взрывчаткой был бы обязательно обнаружен. Представляю, какие последовали бы санкции, если б ротный узнал, что родимые солдаты засунули ему под задницу два пуда взрывчатки. Но Тренчику, как всегда, везет.
Мы плавим тротил до тех пор, пока у одного парнишки снаряд не разрывается прямо в руках. Как это могло случиться, никто не знает. Взрывом его отбросило на несколько десятков метров, он перелетел через штаб и упал на бэтээр комбата. Несчастному вырвало грудь, посередине тела зияла большая дыра.
Впрочем, Тренчик все равно не выкидывает свой сидор и продолжает использовать его вместо подушки.
– Запас карман не тянет, – говорит он, подбивая вещ мешок кулаком на ночь.
Он прав. Тротил уже выплавлен, так чего ради его выкидывать? Тому парню ведь от этого легче не станет.
– И зачем мы только учили эту дурацкую морзянку, – ворчит Тренчик, промывая ванночку перед очередным набегом на кухню. – Какой от нее толк? Все равно в армии никто ей уже не пользуется. Мы же только и делаем, что воруем воду да получаем тумаки, вот и вся наша военная наука. Лучше бы деньги, которые затратили на мое обучение, отдали мне, уж я-то нашел бы, как ими распорядиться.
Это верно. Азбука Морзе устарела лет на двадцать, и тут она никому не нужна. Мне сложно представить, что в бою радист начнет отстукивать точки-тире и посылать сообщение шифром. В такие минуты орешь в эфир матом и передаешь все открытым текстом, позабыв обо всех секретных кодах и позывных.
– Точно, – соглашается Андрюха. – Лучше бы нас стрелять научили.
– Пидарасы они все, – говорит Тренчик. – Мы с вами – пушечное мясо, вот что я вам скажу. Отменное пушечное мясо, да к тому же очень дешевое, всего по восемнадцать с полтиной за семьдесят килограмм живого веса.
– Рядовой Жих! Ваши разговоры являются паникерскими! Или вы считаете, что конституционный строй нашей Родины – это пустой звук? За такое малодушие вы достойны пойти в атаку в первых шеренгах без бронежилета, – отчитываю я его.
Тренчик скорчивается, как от удара под дых. Его глаза выражают ужас.
– Нет, нет, только не это, – шепчет он. – Разрешите хотя бы надеть каску…
– А ну встаньте смирно, товарищ гвардии мяса рядовой, когда с вами разговаривает старший по званию! – грозно замечаю я. – В конце концов, я сержант! Но вам этого не понять. Вы вряд ли когда-нибудь будете удостоены этого высокого звания.
Мы с Андрюхой уже сержанты, тогда как Тренчик лишь младший сержант. Мне звание досталось на халяву: Савченко спер в штабе печать и нашлепал мне в военнике званий чуть не до лейтенанта. Андрюха же третью лычку заработал еще в учебке за отличную службу. Впрочем, это не имеет никакого значения, бьют нас наравне с рядовыми. Пожалуй, даже сильнее: быть старшим по званию, имея при этом меньший срок службы, – непростительный проступок. «Так ты еще и сержант?» – удивляются дембеля и навешивают мне пару лишних плюх. Поэтому я никогда не ношу лычки. Да их никто не носит, здесь важен лишь срок службы.
– А ну быстро! – подхватывает Андрюха. – Доложите мне задачу номер сорок один для специалистов КШМ[16] со спецаппаратурой! Этим вы окажете Родине неоценимую услугу.
– Товарищи сержанты! Докладываю! Идите в задницу! – четко отвечает Тренчик и вытягивается во фронт. Глаза его горят рвением отдать свою никчемную жизнь во благо конституционного строя нашей Родины.
– Плохо, младший сержант Жих, очень плохо, – говорит Андрюха, подражая командиру нашей учебной роты майору Ремезу. – Может быть, вы и тактико-технических характеристик радиостанции Р-111 не знаете? Доложите!
– Приемо-передающая симплексная возимая широкодиапазонная УКВ-телефонная радиостанция для обеспечения ТЛФ/РС в тактических звеньях управления, два поддиапазона 20–36–52, семьдесят пять ватт, двадцать шесть вольт, АБ 4/5 НКТБ-80 бортсеть ПРД 18 А, вес сто килограммов, – без запинки тарабанит Жих.
Мы с Андрюхой стоим раскрыв рты. Я уже порядком подзабыл все эти премудрости, но теперь они всплывают в моей памяти. Все-таки трудно забыть морзянку, если тебе ее вбивали в голову тяжелой армейской табуреткой каждый день на протяжении шести месяцев. Мы учили ее в основном в упоре лежа. Удар по почкам – лучший стимул для развития тяги к знаниям.
