Аркадий Бабченко - Война
– Господи, и такую лабуду мы талдычили целых полгода! – удивляется Андрюха. – Да кому это нужно?
– А ведь и вправду, – говорю я, – мы же учили всю эту хреновину, будто от нее зависела наша жизнь. Но никто не удосужился объяснить нам, как останавливать кровь, как вычислить снайпера в ночном бою или как украсть на кухне воду.
– Пидарасы, – говорит Андрюха. – Они все – одна сплошная банда пидарасов.
– А ну-ка быстро: что такое «интервал»? – продолжает Жих.
– Это расстояние по фронту между военнослужащими, подразделениями или частями, – отвечает Андрюха. – Здесь ты меня не подловишь. А вот доложите-ка лучше, товарищ сержант, значение аббревиатуры ЩСА? – спрашивает он меня.
– Как меня слышно, – отвечаю я.
– РПТ?
– Повторите.
– ЩРЖ?
Что такое ЩРЖ, я не помню. Зато помню характеристики телефонного аппарата ТА-57, о чем ему и докладываю.
– Точка-точка-тире? – парирует Жих.
– Ти-ти-та, Унесло, Ульяна, – поет напевку буквы «у» Андрюха и тут же переходит в нападение: – Та-ти-та, как-де-ла, Константин! Ча-ша-то-нет, Человек – «ч»!
– Пила-по-ет, Павел, «п», – парирую я.
– Ай-да, ти-та, Анна!
Мы сидим в своей землянке, разговариваем друг с другом морзянкой и смеемся, как идиоты.
Всех добивает Тренчик. Он называет цифры, от одного до десяти:
– И-толь-ко-одна, Две-не-хо-ро-шо, Три-депу-та-та, Че-тве-ре-ти-ка…
Мы ржем.
Солдат, пожалуй, самое простое существо во Вселенной. Когда нам страшно, мы боимся, когда тоскливо – тоскуем, когда смешно – смеемся. Нет, мы ничего не забываем, каждый день войны ложится на душу тяжелым грузом, и когда-нибудь нам предстоит остаться один на один со своими воспоминаниями, но сегодня нам до этого нет никакого дела. Мы живы, что еще надо?
В конце концов, мы еще совсем мальчишки.
– Я на месте всех земных правительств устроил бы собрание, чтоб на нем постановили: выделить специальный полигон, куда страны отправляли бы свои войска и выясняли отношения, – вносит предложение Олег. – Например, здесь, в Чечне. А и правда? Россия могла бы сдавать Грозный в аренду. Захотели, например, потягаться Израиль и Палестина, отправили бы сюда свои армии и наваляли друг другу по первое число! Кто победил, тот и хозяйничает в Иерусалиме. А деньги за аренду можно было бы отдавать нашим раненым, кому поотрывало руки и ноги. Тогда они по крайне мере не просили бы милостыню в переходах.
– А еще лучше было бы запускать сюда иностранные спецслужбы, пусть учатся воевать с терроризмом в реальных условиях!
– Ни хрена не выйдет, – возражает Мутный. – Тогда «чехов» пришлось бы ставить на довольствие и платить им зарплату. Да и вообще, им быстро конец бы пришел: немцы или те же самые евреи не стали бы церемониться с боевиками, как наше правительство, загнали бы всех в горы и расстреляли из саушек[17]. А то что это за война такая – то воюем, то не воюем, то наступаем, то отступаем?!
Батальон входит в какое-то село. Оно почти не разрушено, обстреливали его мало, но жителей не видно. На центральной площади ветер гоняет бумагу и волчками закручивает пыль.
Вокруг площади, прямо перед домами, стоят большие кресты. На них висят распятые русские солдаты – они прибиты за руки к перекладинам, у каждого в груди несколько пулевых отверстий. Все кастрированы.
Комбат приказывает зачистить село.
На площадь стаскивают всех мужиков, каких находят, сваливают там кучей, а потом начинается резня. Один прижимает чечена ногой к земле, второй снимает с него штаны и двумя-тремя резкими рывками отрезает мошонку. Зубцы штык-ножей цепляют плоть и тянут из тела сосуды.
За полдня кастрируют все село, потом батальон уходит. Наших оставляют на крестах: их потом снимут особисты.
Нас прикомандировывают к комендатуре Курчалоя. Теперь мы сопровождаем инженерную разведку. Каждое утро, еще затемно, отправляемся с саперами по одному и тому же маршруту: по улице Джохара до перекрестка, там направо, в частный сектор, и затем – несколько километров по дороге. Перед выходом нас напутствуют два плаката, висящие над воротами: «Солдат, ничего не трогай! Это опасно!» и «Солдат! Не разговаривай с посторонними! Это опасно!». Второй плакат повесили недавно, после того как к одному парнишке подошел столетний дед и спросил, как пройти в комендатуру, а когда солдат повернулся, чтобы показать дорогу, дед достал пистолет и выстрелил ему в затылок.
Мы выходим за ворота и разбиваемся на группы. Впереди идет сапер с миноискателем – сегодня это Пашка. За ним двое со щупами – Славянин и Тема. Еще двое идут по обочинам и проверяют придорожную зеленку и верстовые столбы. Одного из них зовут Василием, второго я не знаю, такой маленький светловолосый пацан, смешливый и вертлявый. Чаще всего именно они и обнаруживают «рождественские подарки».
За саперами следуем мы – я, Тренчик, Осипов и еще несколько человек. За нами ленивым бронтозавром ползет бэтээр прикрытия. Нам надо проделать около десяти километров, потом мы повернем назад. Эту дорогу мы уже знаем наизусть, до каждой выщерблины, до каждого камня. В месяц тут снимают по три-четыре фугаса.
Как правило, это простые фугасы из куска трубы или артснаряда, но иногда бывают и неприятные сюрпризы. Однажды мы нашли футбольный мяч со светочувствительным датчиком внутри. В другой раз посреди дороги стояла банка сгущенки, а под ней – «лепесток», паскудная такая мина, которая не убивает, а только калечит, отрывая полстопы или пальцы. Мутный тогда накинул на сгущенку петлю из проволоки от ПТУРа[18], залез в канаву и сдернул банку. А потом мы пили сгущенку, сидя на броне. Каждому досталось по глотку.
Мы идем не спеша, Пашка водит миноискателем из стороны в сторону, Славянин с Темой ковыряют щупами землю. Я наблюдаю по сторонам. Наконец светловолосый сапер поднимает руку вверх: внимание! Мы приседаем на корточки, бэтээр останавливается за нашими спинами. Светловолосый подходит к обочине, встает на колени и осторожно раздвигает руками траву. Это самый опасный момент. Если заложен фугас, то рядом всегда может оказаться бородатая сволочь с детонатором в руке. Боевик убьет светловолосого, а потом из зеленки нас всех добьют автоматными очередями.
Я ложусь на землю и вжимаюсь щекой в пыль. Тренчик по ту сторону дороги делает то же самое. Светловолосый раздвигает руками траву. Я вижу длинный предмет. Светловолосый протягивает к нему руку. Трогает снаряд. Потом поднимает его.
– Пустой, – говорит он. – Заготовка.
На этот раз в канаве оказывается кусок трубы от земляного бура. Таким сверлят землю, когда ищут воду. Рядом с ним лежит моток проволоки, в траве спрятан ящик с гвоздями. Мы кладем бур на бэтээр – взорвем позже, чтобы «чехам» не было соблазна набить его тротилом с гвоздями, – и идем дальше.
Около Гарика останавливаемся. Он подорвался две недели назад. Штукатурка на фасадах домов еще сохранила следы осколков, убивших его. Фугас был прикреплен к дереву на высоте человеческого роста, и от Гарика не осталось даже воронки.
– Ну что, – говорит Пашка. – Давай!
Мы снимаем с брони самодельный крест, который Пашка сварил из водопроводных труб. На кресте табличка: «Иванченко Игорь. 1977–1996». Вкапываем крест в землю и некоторое время стоим молча. Водки у нас нет, и мы поминаем Гарика просто так. Я его почти не помню, он погиб на следующий день после нашего приезда, и в памяти осталось только, что Гарик был высокий и мясистый.
На соседней улице стоит еще один крест. Это Хомяк. Он подорвался через три дня после Гарика. Там будет следующая остановка.
– Ну пошли, – говорит Пашка, досасывая бычок, и берет миноискатель.
Мы снова идем по улице. За нашими спинами поводит хоботом бэтээр.
– Внимание! – поднимает руку Славянин на повороте.
Мы приседаем на корточки.
Здесь нет тыла, и солдат некуда отводить на отдых, но все же дни затишья случаются и у нас. В такие дни мы перестаем быть солдатами и становимся обычными мальчишками, порой веселыми, порой уставшими, чаще всего обозленными и раздражительными, но – мальчишками. В такие дни мы скидываем форму и вместе с формой скидываем войну. Мы перестаем разговаривать о смерти и убийствах, мы легко забываем все страшное, что было с нами вчера, и просто живем. И именно поэтому каждая минута ощущается так остро. Мы щеголяем в обрезанных по колено кальсонах и играем – недоиграли в мирной жизни, – ловим тарантулов и сажаем их в банки, или жрем конфеты, запивая их сладкой сгущенкой, или стреляем трассерами. Мальчишескую тягу к оружию не смогли убить в нас даже шквальные обстрелы, и в минуты затишья мы запускаем в небо трассера или стреляем по банкам.
В нас еще очень сильно желание подурачиться.
Мы – странные мальчишки, со взрослыми глазами и взрослыми разговорами, многие из нас уже седые, и глаза наши не светятся весельем, даже когда мы улыбаемся, – и все же мы мальчишки.
