Аркадий Бабченко - Война
– Вы должны беречь здесь три вещи, – объясняет Бережной, – ноги, зубы и голову. Зубы чистить два раза в день; кто не будет этого делать, сломаю челюсть. Сапоги свои выкиньте к чертовой матери и ходите босиком. Загниют ступни – не вылечите. Башку не высовывать, начнется стрельба – все в палатку, без вас разберутся.
Мне нравится Бережной, он хорошо к нам относится, не бьет и всему учит. Мы следуем его совету и ходим босиком. Андрюха даже обрезает свои кальсоны по колено и, как курортник, сверкает икрами. Я не решаюсь, мне кажется, по сроку службы еще рановато.
Жара, мучит жажда, и мы постоянно воруем на кухне воду. В роте есть два сорокалитровых бака, с десяток стреляных гильз от гаубиц и детская пластмассовая ванночка. В нашу обязанность входит наполнять их каждый день до краев. Это не так-то просто. На роту положено четырнадцать литров воды (этого не хватает даже на то, чтобы напиться), остальное – добывай где хочешь. Кухней командует контрактник Серега, он нас знает в лицо и, если ловит, обязательно бьет. Поэтому мы стараемся подбираться к водовозке незаметно.
Водила АРСа Жека – мой земляк, и это решает многие проблемы. Каждое утро он под прикрытием брони отправляется в Ачхой-Мартан, и каждое утро мы стараемся перехватить его на обратном пути. Перед палаткой стоит цинк, на нем, как сокол, восседает наблюдатель. Когда над Ачхой-Мартаном поднимается клуб пыли, мы хватаем баки и тубусы и несемся АРСу наперерез. Если мы успеваем, Жека охотно отливает нам воду. Такая вода самая вкусная, она еще ледяная, аж зубы сводит, и без хлорки.
Сегодня мы водовозку проспали. Пан врывается в землянку, за ноги вытаскивает нас наружу, и мы бежим с тубусами и ванной на кухню, надеясь, что вода еще не закончилась. Позабыв про осторожность и радуясь тугой струе, мы губами ловим холодную, резко пахнущую воду (медики уже сыпанули два стакана хлорки), набираем ее в ладони. При этом не проливаем ни капли, мы слишком хорошо знаем ей цену. За этим занятием нас и ловит Серега. От него за версту разит перегаром, видимо, он пьет уже не первые сутки.
– Бл…ская сила, опять эта чертова связь, – бормочет Серега и со всего размаху бьет Пана ногой. Удар приходится в копчик. Пан кричит и, прогнувшись, падает на спину. Он стонет в луже питьевой воды под колесами АРСа и никак не может встать; похоже, Серегин пинок угодил в какое-то нервное окончание.
– Чего ты стонешь, баран! Тя чё, ранило? – кричит Серега. – Встать! Смирно!.. Я когда-нибудь расстреляю вас, придурков, – продолжает он, когда мы вытягиваемся перед ним с тубусами. – Вы меня уже задрали. Я отдам вас на растерзание своим орлам, и они вас заклюют на хрен! Заклюете, орлы? – спрашивает он своих поваров, которые драят котлы на столике рядом с АРСом.
У поваров невероятно задроченный вид, они даже еще большие чумоходы, чем мы. Серега избивает их постоянно, по поводу и без повода, заставляя вкалывать по двадцать часов в сутки. С ног до головы повара покрыты несмываемым слоем вонючего жира; у одного, самого тощего, с уха свисает длинная вермишелина.
– Заклюем, – отвечают орлы.
Тощий тыльной стороной ладони снимает вермишелину с уха.
– Заклюют, – подтверждает Серега. – Еще раз поймаю – убью на хрен. Свободны.
Мы идем в палатку, не забыв прихватить при этом свои бидоны. Не удалось наполнить лишь ванночку. Ее, прихрамывая, несет Пан. Он потирает копчик.
– Сука, – стонет он, – чуть задницу не сломал!
Мы сидим в окопе охранения, вжав головы в плечи и вслушиваясь в темноту. Южные ночи непроглядны; если долго пялиться в темень, очень быстро устанешь, и поэтому мы сидим с закрытыми глазами. Слух здесь становится острым, как у кошки, и я слышу малейшие движения. Мне кажется, я даже слышу, как возятся вши под мышками у Пана, который сидит, не шевелясь. Но я знаю: он не спит.
Сразу за бруствером начинается минное поле, так что мы особенно не беспокоимся: если кто пойдет, мы услышим. И все же нохчи могут попытаться снять растяжки, и надо за этим следить.
Над нами горой возвышается бэтээр прикрытия. Оттуда слышны голоса, из-под неплотно прикрытых люков тоненькими полосками бьет свет. Это плохо, любой свет в ночник[14] видно издалека, так что бэтээр – готовая мишень. Мы с Паном отползли в самый дальний конец окопа, чтобы нас не задело при взрыве, если нохчи вздумают положить бэтээру в бочину пару-тройку «мух».
Иногда косолапый Саня открывает люк и чем-нибудь озадачивает Пана или меня: то принеси конфет, то сгоняй за куревом, то еще что-нибудь. Я испытываю к парням в бэтээре двойственные чувства – ненавижу и люблю одновременно. Понятно, что они пидарасы, но если начнется заваруха, то эти двое разведчиков со своим КПВТ будут для меня самыми главными людьми на земле. У меня же только автомат и четыре магазина к нему.
На минном поле растет анаша. Целое поле шмали, до самых гор. Я предлагаю Пану сорвать пару кустиков.
– Туда даже плюнуть нельзя, – говорит он, – растяжки сразу за бруствером, дальше – противопехотки.
Приходится отказаться от этой затеи.
Люк в бэтээре в очередной раз откидывается, высовывается Саня:
– Связисты! Длинный, сука! – зовет он меня. – У тебя конфеты остались еще?
– Да, Сань. В палатке.
– Принеси.
Я встаю. Пан смотрит на меня снизу вверх.
– Не ходи, – тихо говорит он.
– Почему?
– Не ходи. Чё ты им шуршишь? У них свои духи есть, пускай своих гоняют.
– Чё ты там подпёздываешь? – негодует Саня на Пана. – Ща башку прикладом проломлю, животное…
– Сань, ты же знаешь, им Фикса не разрешает шуршать для вас, – оправдывается Пан.
Фикса – серьезный аргумент. Мне он кажется вообще самым главным в полку. Фикса запрещает нам шуршать для разведки и хочет поднять связь. Он – мой дембель, и его слово непререкаемо. Мы должны слушаться только его и выполнять только его приказания.
– Да мне плевать на вашего Фиксу! Дембель деревянный! Я и ему сейчас башку разобью. Длинный, ты чё, сука, не пойдешь?
Я встаю и молча иду за конфетами.
– Лезь сюда, – говорит Саня, когда я приношу ему горсть карамелек и бутылку лимонада.
Он сидит на ресничке бэтээра. Разгрузка[15] на голое тело, солнцезащитные очки (хотя темень такая, хоть глаз выколи), пулеметные ленты на шее и ПКМ у ноги. Рэмбо. Довершает картину берет с эмблемой разведки: на фоне земного шара изображена летучая мышь с расправленными крыльями. «И не мыши, и не птицы», – говорит про них старшина.
Я лезу на броню, сажусь рядом с ним, спиной упершись в ствол КПВТ.
Саня протягивает мне пару конфет – моих же – словно кафтан с царского плеча.
– Угощайся, – говорит он.
Я беру конфеты. Жуем.
– Ты откуда, Длинный?
– Из Москвы.
– А-а… Красную площадь видел?
Я киваю.
– Я тоже видел. Я два раза в Москве был. Ничего так у вас. Но у нас лучше.
– А ты откуда, Сань? – спрашиваю я.
– С Нижнего, – отвечает он.
Люк бэтээра откидывается. Вылезает Боксер. У него в руке магазин. Секунду он смотрит на меня, а затем швыряет им. Надо сказать, что заряженный магазин весит прилично, как детская гантель, и по башке я получаю весьма чувствительно.
– Бл…ь! Какого хрена ты перед стволом расселся, баран! – орет он. – Иди на хрен отсюда! Чуть не пристрелил придурка…
Я отсаживаюсь на вторую ресничку.
– Магазин подними… – говорит Боксер и скрывается в люке.
Он разворачивает башню и дает длинную очередь по горам. Снаряды с шорохом уходят к вершинам. Ущелье озаряется вспышками разрывов. Когда грохот стихает, Саня снова подзывает меня. Это у них с Боксером такой спор: кто главнее, кого я буду слушать – Саню или Боксера. Как с собачкой. Если я снова залезу на броню, меня отметелит Боксер. Если не залезу – Саня.
Я решаю, что Саня лучше, и снова подсаживаюсь к нему.
– Слышь, Длинный, а у тебя шмаль есть? – спрашивает Саня.
– Нет, – говорю я. Мне не нравится этот разговор: я уже понимаю, куда он клонит.
– А можешь достать?
Я отрицательно качаю головой.
– Чё ты такой нешаристый, а?
Он пододвигается ко мне, наклоняет голову.
– Слышь, а иди нарви шмали, а? Чё? Не пойдешь?
– Сань, не надо, он же подорвется, – говорит Пан из окопа.
– Не подорвется. Пойдешь?
– Нет, – отвечаю я хрипло – в предчувствии побоев у меня пересохло в горле. – Нет, Сань, не пойду.
– Да? Ну смотри. Пошел на хрен отсюда.
Я спрыгиваю с брони и иду в окоп.
Минометный обстрел – странная штука. Кажется, что ничего не происходит – все то же село стоит в километре отсюда, все так же блестят металлические крыши, ветер раскачивает чинары, больше в селе незаметно никакого движения. Вот только оттуда вылетают мины и рвутся среди нас. Как они вылетают и кто их там направляет, не видно. Смерть появляется словно бы сама по себе, нет ни выстрелов, ни вспышек, она приходит ниоткуда и с резким свистом падает среди распластавшихся по земле солдат.
