Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
– Новое обмундирование, стало быть, не получал? Э! Стоп! Что это? Кровь, что ли? – Он недоверчиво привстал. – Ну-ка, ну, подойди. А? Что молчишь?
– Нужно сменить.
– Какой разговор! Размер сорок восемь? Я всегда навстречу иду, – размягченно заверил Куманьков и что-то отметил в своей тетради скрипучим пером. – М-да! Уважаю, потому – геройство. Это авторитетно заявляю. Уважаю. Обязательно. Поди-ка распишись, – приказал он и насупился.
Тщательно проследив, как Алексей расписался, он вслух прочитал фамилию, аккуратно промокнул подпись и, покряхтывая, по-видимому от собственной щедрости, направился к шкафу с обмундированием.
После короткого выбора, в течение которого Куманьков, переживая свою щедрость, безмолвствовал, Алексей переоделся. Он был тронут этой нежданной щедростью зажимистого Куманькова. Обычно тот с беспощадностью хозяйственника отчитывал, пополам с назидательными воспоминаниями о «германской», за каждую порванную портянку. Эти назидательные рассказы Куманькова умиляли всю батарею, ибо были похожи один на другой по героическому своему звучанию. В пылу воспитательного восторга он применял частенько не совсем деликатные слова и всегда заключал свои рассказы стереотипным педагогическим восклицанием: «Вот так-то! В германскую. А ты обмотку, стало быть, носить, как следовает по уставу, не можешь!» Однажды Полукаров, наслушавшись Куманькова, добродушно заметил: «Чтобы быть бывалым человеком, не всегда, оказывается, надо понюхать пороху».
– Спасибо, Тихон Сидорович, – поблагодарил Алексей, одергивая гимнастерку. – Как раз…
– Носи на здоровье. Погоди, погоди… Как же это так, а? – сказал Куманьков. – Это, что же, старая рана открылась? Эхе-хе… Это чем же, миной или снарядом?
– Пулеметной пулей от «тигра», Тихон Сидорович.
– Понимаю, понимаю. Из танка, стало быть. Ну иди, иди. Не хворай. Да захаживай, ежели что…
Уже отойдя на несколько шагов от каптерки, Алексей услышал за спиной знакомый командный голос: «Дневальный, ко мне!» – и, изумленный, оглянувшись, сразу же увидел Брянцева. Он шел по коридору, позвякивая шпорами, в щегольской суконной гимнастерке – такие в училище носили только офицеры; узкие хромовые сапоги зеркально блестели; новенькая артиллерийская фуражка с козырьком слегка надвинута на черные брови. Озабоченный докладом подошедшего дневального из соседнего взвода, он не заметил Алексея, и тогда тот позвал:
– Борис!
– Алешка? Ты? Да неужели?.. – воскликнул Борис и, не договорив с дневальным, со всех ног бросился к нему, стиснул его в крепком объятии. – Вернулся?..
– Вернулся!
– Совсем?
– Совсем.
– Слушай, думаю, меня извинишь, что в госпиталь не зашел. Замотался. Поверь – работы по горло!
– Ладно, ерунда.
– Ты куда сейчас?
– В учебный корпус. А ты?
– Я за взводом: опаздывает на артиллерию. Распорядиться надо! Дела старшинские, понимаешь ли…
Лицо его было довольным, веселым, ослепительной белизны подворотничок заметно оттенял загорелую шею, и в глаза бросились новые погоны его: две белые полоски буквой Т.
– Поздравляю с назначением!
– Ерунда! – Борис засмеялся. – Давай лучше покурим ради такой встречи. У меня кстати… – И он извлек пачку дорогих папирос, небрежным щелчком раскрыл ее.
– Это да! – произнес Алексей.
– Положение обязывает. Хозяйственники снабжают, – шутливо пояснил Борис, закуривая возле открытого окна. – Знаешь, зайдем на минуту на плац – и вместе в учебный корпус. Идет? Да дневальным тут надо взбучку дать – грязь. Не смотрят! У нас ведь как раз экзамены. В жаркое время ты вернулся. А вообще – много изменений. Во-первых, после тебя помкомвзводом назначили Дроздова и сняли через месяц.
– Почему сняли?
– А! За панибратство! – Борис усмехнулся. – Тут майор Градусов и взял «за зебры». Зашел на самоподготовку, а там черт знает! Луц спит мирным образом, Полукаров, задыхаясь, Дюма читает, самого Дроздова нет – в курилке торчит, и полвзвода в курилке. Зимин да Грачевский с двумя курсантами толпу изображают. Градусов сразу: «Список взвода!» Вызвал к себе Дроздова, приказ по батарее – снять! Чернецову влетело жесточайшим образом.
– А как Дроздов?
– Назначили Грачевского.
– Ну вообще-то Грачевский – ничего парень?
Борис поморщился.
– Заземлен, как телефонный аппарат. Дальше «Равняйсь!» и «Смирно!» ничего не видит. Правда, учится ничего, зубрит по ночам.
Алексей слушал, с наслаждением чувствуя ласковое прикосновение нагретого воздуха к лицу; в распахнутые окна тек летний ветерок – он обещал знойный, долгий день. На солнечный подоконник, выпорхнув из тополиной листвы, сел воробей; видимо, ошалев от какой-то своей птичьей радости, с показной смелостью попрыгал на подоконнике, нахальнейше чирикнул в тишину пустого батарейного коридора и лишь тогда улетел, затрещал крыльями в листве. А с плаца отдаленно доносилась команда:
– Взво-од, напра-а-во! Вы что, на танцплощадке, музыкой заслушались?
– Разумеешь? – спросил Борис, швырнув папиросу в окно, и взглянул сбоку. – Голосок Градусова.
Они миновали тихие, прохладные коридоры учебного корпуса. Их ослепило солнце, овеяло жаром июньского дня. Зашагали по песчаной дорожке вглубь двора, к артпарку; от тополей летели сережки, мягко усыпали двор, плавали в бочке с водой – в курилке под деревьями. Здесь они остановились, увидев отсюда орудия с задранными в небо блещущими краской стволами и около них – выстроенный взвод и сержанта Грачевского с нервным, худым, некрасивым лицом, вытиравшего тряпкой накатники. Перед строем не спеша расхаживал Градусов, гибким прутиком щелкал себя по сапогам. Было тихо.
– Сам проверяет матчасть, – сказал Борис. – Все понял?
– Та-ак! – раскатился густой бас Градусова. – Встаньте на правый фланг, Грачевский! Так что ж… теперь все видели, как чистят материальную часть? М-м?! Что молчите? Кто чистил это орудие, шаг вперед!
Из строя неуклюже выдвинулся огромный Полукаров, следом – тонкий и длинноногий Луц. Он нетерпеливо перебирал пальцами, глядел на майора вопросительно.
– Так как же это, товарищи курсанты? Как это? Вы что же, устава не знаете? – с расстановками начал Градусов; голос его не обещал ничего хорошего. – Помкомвзвода приказал вам почистить орудие – а вы? Прошу ответить мне: кто… учил… вас так… чистить… орудия? – проговорил он, рубя слова. – Вы что, на фронте тоже так? А? Вы ответьте мне!
И указал прутиком на Луца.
– Товарищ майор, извините, я не фронтовик, – ответил Луц, шевеля пальцами. – Я из спецшколы.
– Из спецшколы? А кто в спецшколе учил вас так относиться к материальной части? Кто вам всем, фронтовикам, стоящим здесь, – Градусов возвысил голос, – дал право так разгильдяйски относиться к чистке матчасти? Государство тратит на вас деньги, из вас хотят воспитать настоящих офицеров, а вы забываете первые свои обязанности! Это ваше орудие! Пре-е… Предупреждаю, помкомвзвода! Впредь поступать буду только так! Плохо почищены орудия – чистить их будете сами. Лично! Коли плохо требуете с людей.
Взвод молчал. Грачевский кусал жалко дергавшиеся губы, не мог выговорить ни слова.
– Здорово он вас тут!.. – насмешливо сказал Алексей.
– А ты не возмущайся раньше времени, – ответил Борис, весь подбираясь. – Пойду доложу.
И, поправив фуражку, строевым шагом подошел
