Большой конфликт - Берт Хеллингер
Я расскажу здесь еще одну историю и, если хотите, возьму вас с собой в путешествие души.
Разворот
В своей семье, на родине, в ее культуре родится человек, и, будучи еще ребенком, он слышит рассказы о том, кто здесь когда-то был наставником, учителем, примером, и ощущает глубокое желание стать таким же, как он.
Он находит единомышленников и в многолетнем послушании учится и следует великому примеру, пока однажды не становится ему подобен и не начинает думать, говорить, желать и чувствовать, как он.
И все же одного, считает он, пока что не хватает. Тогда он отправляется в далекий путь, чтобы в самом дальнем одиночестве перешагнуть, быть может, последнюю черту. Он проходит мимо старых, давно покинутых садов. Лишь дикие розы там продолжают цвести, да высокие деревья ежегодно приносят плоды, которые, не привлекая ничьего внимания, просто падают на землю, поскольку здесь нет никого, кто мог бы их собрать. А после начинается пустыня.
Теперь вокруг него одна лишь неведомая пустота. И кажется ему, здесь одинаковы все направления, а образы, которые он видит иногда перед собой, оказываются миражами. Он идет, куда глядят глаза, и вот, когда уже давно он чувствам собственным не доверяет, он видит перед собой источник. Тот бьет из-под земли, и вода быстро снова уходит в землю. Но там, где влаги достает, пустыня делается раем.
Затем он, обернувшись, видит двух приближающихся незнакомцев. Они так же, как он, когда-то поступили: последовали своему примеру и стали ему равны. Так же, как он, они отправились в далекий путь, чтобы в одиночестве пустыни, быть может, перейти последнюю черту. И, как и он, нашли источник. Вместе к нему склонившись, они пьют одну и ту же воду и мнят себя почти у цели. Тогда они друг другу называют свои имена: «Я – Гаутама Будда», «Я – Иисус Христос», «Я – пророк Мухаммед».
Вот приходит ночь, и над ними, как испокон веков, недостижимо далеко и тихо сияют звезды. Все трое умолкают, и чувствует один из них, что близок он великому примеру, как никогда доселе. И кажется ему, как будто он на миг способен ощутить, каково ему пришлось, когда он знал бессилье, тщетность и смирение. И каково бы ему было, знай он и о вине. Ему казалось, будто он слышит его слова: «Если бы они могли меня забыть, я бы обрел покой».
На следующее утро он разворачивается и уходит из пустыни. И снова ведет его дорога мимо покинутых садов, пока не обрывается у сада, который принадлежит ему. У входа стоит старик, как будто только его и ждет. Он говорит: «Кто из такого далека нашел обратную дорогу, тот любит сырую землю. Он знает, что все когда растет, еще и умирает, чтобы умерев стать пищей». «Да, – отвечает другой, – я согласен с законом земли». И начинает ее возделывать.
Совместный траур
Фрагмент курса в Неве-Шаломе в Израиле в 2001 году
ХЕЛЛИНГЕР: Когда мы вспоминаем какой-то свой поступок, о котором сожалеем, например, когда мы причинили человеку большой вред, а он говорит нам: «Я тебя прощаю», как мы себя тогда чувствуем? Лучше или хуже? Меньше или больше? Тот, кто прощает таким образом, смотрит на нас сверху вниз и делает нас маленькими.
Прощение
В этой связи я хотел бы сказать несколько слов о вине. Благодаря вине мы обретаем особую силу для совершения добра. У безвинных сил на это меньше. Только те, за кем есть вина, кто принимает ее и ее последствия, обладают особой силой делать в том числе большое добро. Прощая виновного, другой лишает его этой особой силы, а также его особого достоинства.
Недавно я прочел статью Дана Бар-Она, профессора из университета Бен-Гуриона, в которой он пишет: с одной стороны, немцы надеются на то, что евреи их простят, но евреи к этому не готовы. С другой стороны, израильтяне надеются, что их простят палестинцы. То есть, с одной стороны, они отказывают в прощении, а с другой – на него надеются.
Что было бы, если бы евреи простили немцев? Немцы больше не смогли бы с глубочайшим состраданием скорбеть о жертвах холокоста, а израильтяне не смогли бы с уважением примириться с немцами. Так что прощение – не лучший путь к прочному миру.
Достоинство
Если же немцы признают, что зло, которое они причинили евреям, было совершено с немыслимой в наше время жестокостью, если они посмотрят на множество убитых ими жертв – не только как на группу, но словно бы взглянут каждой из них в лицо, а еще позволят жертвам посмотреть на себя, они лишатся сил. Причем не только отдельные преступники, но немцы как нация. Потому что практически все немцы были так или иначе причастны к беззакониям в отношении еврейского народа. Тогда все они станут маленькими перед жертвами.
Если немцы действительно предстанут перед этим горем и этой болью, то они вернут себе какую-то часть своей силы и своего достоинства перед лицом оставшихся в живых.
Но через такой же траур нужно пройти и евреям. Ибо многие евреи не решаются по-настоящему посмотреть на жертв холокоста, взглянуть им в глаза, признать их страдания и их судьбу, глубоко перед ними склониться и по-настоящему по ним отгоревать.
Если бы евреи так скорбели о своих мертвых и если бы немцы так скорбели об ими убитых, то совместный траур мог бы их примирить.
Но как только начинаешь надеяться на прощение или его даешь, такое примирение становится невозможным.
Израиль и палестинцы
То же самое относится, конечно, и к конфликту между Израилем и палестинцами.
Недавно на конгрессе в Вюрцбурге Дан Бар-Он от лица Израиля и Сами Адван от лица Палестины разговаривали о путях достижения мира между своими народами. Они предложили создать рабочую группу, где обе стороны могли бы изложить свою точку зрения на изгнание палестинцев, в надежде, что это поможет им лучше друг друга понять и сблизиться. Как немец я, конечно, вижу это в более широком контексте, потому что так же, как
