Матэ Залка - Рассказы
«Знаете ли вы, почему я подаю вам руку?»
На этот глубокомысленный вопрос должен немедленно последовать четкий ответ:
«Ваше королевское высочество этим рукопожатием приветствует всех тех, чин которых я представляю перед вашим высочеством».
Это очень трогательно… Вообразите только: его королевское высочество, будущий император — и так просто пожимает руки своим офицерам и солдатам! Кто знает, — может быть, ему кто-нибудь понравится и он снимет один из своих блестящих орденов и прицепит на грудь счастливцу! С ума можно сойти!..
Можете себе представить, какое волнение было в штабе полка.
Я был зол. Самая простая человеческая логика говорила, что командование должно разоблачить панамы поставщиков, трудности с продовольствием и преступную халатность с подачей огневых припасов. Ведь когда еще подвернется такой случай?..
Но я был круглым дурачком в области высокой политики. Кронпринца посылали на фронт не для ревизии, а для того, чтобы он своим «личным появлением» поднял воинственный дух венгерских частей, которые, по мнению Австрии, защищали в Карпатских горах от вторжения русских войск не столько Будапешт, сколько Вену. Если бы мы показались кронпринцу такими, как мы есть, он не поверил бы, что это та «доблестная» венгерская армия, о которой в ставке рассказывали чудеса.
Вопреки всем моим стараниям, я попал в список «избранных». Из солдат моего взвода выбрали Андраша Тота.
Действительно, более интересный типаж трудно было найти: он был среднего роста, с энергичным умным лицом, на котором поблескивали и щурились хитрые глаза, с насмешливым ртом, прячущимся под геройскими лихими усами. На нем была прошлогодняя серая боевая форма, немного потрепанная, но все еще ловко сидевшая, на груди болтались две медали военного времени. Я очень низко стоял на лестнице офицерских чинов, так что Андраш Тот был от меня в шеренге седьмым. Когда я смотрел на левый фланг, то сейчас же ловил взглядом кончики его залихватских усов.
Мы несколько раз репетировали комедию встречи. Капитан Игманди играл роль кронпринца. Он проходил по ряду, подавал руку и спрашивал то одного, то другого: «Как вас зовут?» — «Иштван Варга, ваше королевское высочество!» — «А ну, Варга, скажите, почему я с вами здороваюсь за руку?» И после этого мгновенно следовал чеканно-бездумный ответ.
Два дня ждали мы кронпринца. На третий стали поговаривать, что пора нам сменить вконец измотанный на передовой позиции полк, когда вдруг на дороге, ведшей к нашей горной деревушке, показалась вереница автомобилей. Мирная картина отдыхающего лагеря мгновенно изменилась. Все заняли заранее намеченные места. «Избранные» собрались у штаба полка. Дежурная рота выстроилась перед церковью. Офицеров била лихорадка. Оборванные попрятались. Те, кто еще не успел побриться, без мыла сдирали с себя кожу перед кривыми солдатскими зеркальцами.
Командир полка не находил себе места. Капитан Игманди уже проверял наши ряды. Я взглянул налево и увидел копчик бравого уса моего Андраша Тота. Я отчетливо чувствовал, до чего вся эта комедия не вяжется с завтрашним кровопролитным боем.
Тем временем автомобили остановились на небольшой площадке у ворот. Из них вышло несколько блестящих офицеров и одна дама. Вы знаете, при таких «высочайших» появлениях самое ослепляющее — это свита, а не сама королевская особа. Кронпринца я разглядел последним. Он был круглолиц, выше среднего роста, с небольшими усиками, толстыми губами, с детскими глазами неопределенного цвета, — больше похожий на изящного чиновника, чем на офицера в полковничьем чине. Добродушно, немного скучающе улыбаясь, он выслушал рапорт командира полка и прямо направился к нашей шеренге. Пожав руку командиру второго батальона, он стал постепенно приближаться к нам.
Было очень тихо. Только за горным хребтом изредка, как в кегельбане, прокатывались пушечные выстрелы. Тонко звякали шпоры. Я на секунду почувствовал в своей руке вялые пальцы в перчатке. Кронпринц уже шел дальше, оставляя за собой легкий запах духов.
Вдруг свита остановилась. Все замерли. Правильно, но с заметным венским акцептом, кронпринц спросил по-венгерски:
— Как тебя зовут?
— Андраш Тот, рядовой, ваше королевское высочество!
«Ага, — подумал я, — напоролся на Тота. Он лицом в грязь не ударит».
— А почему я с тобой за руку здороваюсь?
Молчанье. И вдруг четко, как заученный урок, раздалось:
— Потому что теперь война, господин кронпринц.
Тишина. Тишина. Даже пушки перестали грохотать.
Кажется, слышно, как бьются сердца. В глазах полкового командира, вероятно, померк свет. Капитан Игманди умоляюще смотрит на повисшие в небе облака. Кронпринц понимает, что ответ не обычный, но он точно не знает, что именно ответил ему солдат. Он быстро сунул оставшимся двум рядовым руку и направился к штабу полка. Когда были уже у ворот, кронпринц остановился и, все так же улыбаясь, спросил командира:
— Was hat der Kerl gesagt?[7]
Хуперт, почтительно склонившись, что-то ответил. Послышался веселый смех. И вдруг оборвался. Кронпринц как-то съежился и молча повернул к воротам.
Я продолжал стоять в шеренге. В моем мозгу вертелся вопрос: «А ты-то сам посмел бы ему так сказать?»
Как только свита кронпринца скрылась за воротами, за Андрашем Тотом пришел патруль.
В горах
В горах три дня и три ночи бушевала буря, сверкали молнии. Вместе с отбитыми от скал глыбами в пропасть, отчаянно крича, проваливались люди…
Наконец буря стихла. В праздничном солнечном блеске четко вырисовались гранитные массивы и сверкали величественные глетчеры. Была война.
Среди чарующих гор Тироля люди, одетые в униформу, охотились друг на друга.
К вечеру третьего дня, когда смолкли выстрелы и пушки уползли, как истощившие свою злобу собаки, венгерцы потеряли итальянцев, а итальянцы потеряли венгерцев. Все спуталось. Никто не знал, в чьих руках находится та или иная сопка.
На рассвете четвертого дня венгерцы выслали партию разведчиков — неутомимых лыжников, самых остроглазых снайперов. Они должны были установить, где находятся неприятельские части, и тем самым помочь наступающим войскам обойти с тыла, разбить и обратить в бегство настойчивого и сильного противника.
Лыжники пробежали первое снежное поле. На склоне горы молодой солдат доложил лейтенанту:
— Итальянцы.
Быстро, как птицы, разведчики скользнули под прикрытие скалы. Итальянцы находились выше, на выдававшейся вперед террасе. Их отряд вдвое превышал венгерский. На самом краю обрыва стоял офицер и наблюдал в бинокль. Узкая полоса снега разъединяла врагов.
Лейтенант быстро принял решение — пробраться вверх по склону. Измотать противника. Если противник решится их преследовать, надо пробраться в тыл итальянцев, а тогда должны заговорить ручные пулеметы.
— За мной! — крикнул лейтенант и первым выбежал из-под скалы.
Прогремело несколько выстрелов, и началась погоня. «Альпини, — думал пожилой фенрих, смахивая снег с коротко подстриженных усов, — они тут, как дома. Лейтенанту следовало бы… Впрочем, он отвечает за отряд и сам должен знать, что нужно делать в таких случаях».
То, что лейтенанту едва минуло двадцать лет, что он только в четырнадцатом году кончил гимназию, не имело никакого значения.
Скользя по снегу, фенрих вспоминал Париж, скульптора Родена, свои артистические планы, так резко и грубо оборванные войной. Подъем его не утомлял — он был спортсменом, альпинистом.
Погоня продолжалась. Как две стаи диких коз, неслись лыжники с одной высоты на другую, используя каждый кусочек, покрытый снегом. То у венгерцев оказывался удобный выступ, то итальянцы находили удачное прикрытие.
Было уже далеко за полдень.
Охота проходила не без жертв. Когда венгерский отряд пробирался к вершине розовевшей в солнечных лучах скалы, один из солдат поскользнулся и на глазах у всех скатился в снежную пропасть. Несколько секунд слышался его замирающий крик. Но останавливаться было нельзя.
Лейтенант несколько раз доставал из сумки карту, пытаясь разобраться в местности, но едва он ее разворачивал, как ему докладывали, что итальянцы приближаются.
Во время погони оба отряда описали большой полукруг и отошли далеко вправо. Лейтенант чувствовал, что они удаляются от заданного направления. Фенрих дважды предупреждал его, что отряд рискует заночевать в горах.
Солдаты уже приходили в ярость. С них катился пот, и пар подымался от их шерстяных свитеров.
Рядовой Майорош, приятель фенриха, скрежетал зубами, вспоминая погибшего товарища. Он сам не знал, на кого больше сердиться: на итальянцев или же на своего лейтенанта. Но на войне не приходится долго думать о тех, кого уже нет.
Под тяжелыми бутсами поскрипывали лыжи. Солнце еще ярко светило. Спуск был отличный…
