Матэ Залка - Рассказы

— Ну, вот и все. Нечего гадать. Надо относительно этого подать рапорт, — сказал командир моего дивизиона, майор Орос.

Рапорта я не подал. Дело стало забываться. И я остался, как был, помощником командира эскадрона. Моим начальником был старый обер-лейтенант, и этим моральная, так сказать, сторона дела как будто уладилась.

Мы были очень заняты подготовкой к весенним операциям. На фронте стояло полное затишье. Солдаты мечтали об отпуске: поехать домой, помочь жене в весенней вспашке, а там, до уборки, можно и вернуться на фронт. Всякие были разговоры. Конечно, велись они между собой, не для офицеров. Но я задался целью изучать солдат, и мне пришлось услышать много неожиданного.

После прошлогодней газетной кампании на фронте появилось изрядное количество кадровых офицеров младшего состава. Немалую роль тут играло относительное спокойствие на фронте. «Господа кадровики», вероятно по инструкции сверху, старались слиться с общей гущей запасных офицеров, но порой в них все-таки прорывалась обычная фанаберия. Кадрового офицера, от младшего чина до генерала, резко отличало то, что они цеплялись за войну, как пьяница за бочку. Для них настала пора «звездопада». Для нас же, запасных, как говорится, «совсем наоборот».

В один из тихих майских дней я получил приглашение явиться в штаб полка. Начальник штаба вручил мне закрытый конверт с надписью: «Секретно».

— Тебя вызывает дивизионный полевой суд. Ты знаешь, в чем дело? — спросил меня приятель.

Я высказал предположение, что дело касается истории в Кашше.

— Если хочешь, поговорим с полковником. Он может вмешаться. У него есть рука. Он, между прочим, знает об этом твоем случае и отзывался очень одобрительно.

Я отказался от вмешательства полковника.

Прощаясь со мной, начальник штаба дал мне несколько советов, как удобнее и приятнее провести два неожиданно выпавших мне на долю свободных дня.

Учреждения дивизии находились в небольшом волынском местечке. Они заняли все уцелевшие дома и выстроили еще несколько полевых бараков для своих бесчисленных служб. Тут можно было найти все, вплоть до парикмахеров и маркитанток. Казалось, штаб дивизии рассчитывал на то, что война будет тянуться до скончания века.

Застоявшийся гунтер Вулкан стрелой промчал меня тридцать километров. Изнуренная кляча моего денщика едва поспевала за ним. Когда мы въехали в местечко, я посмотрел на конверт. «Военный трибунал, третья группа». Трибунал помещался на той же улице, в одном из ближайших домов. Я велел денщику ехать в обоз второго разряда и достать мне свежее белье из хранившегося там чемодана.

Обуреваемый любопытством, я бегом взял крутую лестницу. Комната на втором этаже, где помещалась третья группа, была заставлена столами. Спиной к окну сидел следователь в чине капитана, слева от него — седеющий лейтенант. Я отрапортовал следователю, назвав ему номер моего дела и фамилию. И вдруг я увидел, что ото Теглаш. Теглаш — капитан, Теглаш — военный следователь! Он коротко пригласил меня сесть. Его глаза холодно смотрели на меня сквозь стекла пенсне. Его манеры были подчеркнуто официальны. Я сел и выжидательно и удивленно смотрел на розовощекого, слегка раздобревшего курносого человека, с которым, как мне казалось, меня связала вечная дружба. «Неужели это он?»

Теглаш что-то искал в ящиках, выдвигая их один за другим. Очевидно, не найдя нужного, он по-немецки обратился к седеющему лейтенанту:

— Господин лейтенант, не откажите позвать делопроизводителя. Опять мне не приготовили нужного дела.

Лейтенант встал и вышел в соседнюю комнату, оставив дверь открытой. Был слышен его резкий голос:

— Цугсфюрер Баротфальви! Сакрамент!..

Теглаш посмотрел мне прямо в глаза и тихо, но отчетливо шепнул:

— Все, все отрицать! Понял?

Я утвердительно мигнул, хотя ровно ничего не понял, и в то же время ехидно подумал: «Воображает, старина. Придает себе официальный вид. Хочет меня мистифицировать. Ведь в Кашше были составлены два протокола. Он должен знать об этом».

Вошел лейтенант и сел на свое место. Мне казалось, что его сверлящий взгляд шарит по моему лицу. Но я даже не обернулся в его сторону.

Допрос начался по-венгерски. Сперва обычные формальности: фамилия, место рождения, сколько лет служу, за что получены ордена, в каких боях принимал участие… И вдруг совершенно неожиданно:

— Вы занимаетесь литературой?

— Я?.. То есть как — литературой?

— Ну, как занимаются люди литературой… — сказал Теглаш придирчиво. — Или пишут, или читают.

— Я, скорее, читаю, — выпалил я с неожиданным озлоблением.

— А писать никогда не пробовали?

— Я не понимаю, господин капитан. Может быть, вы спрашиваете о школе, о кружках самодеятельности?

— Не в этом дело. — Тон был холодный, даже враждебный. — Припомните хорошенько: вы никогда не видели этой брошюрки? — И Теглаш положил передо мной тоненькую книжку. На обложке жирными красными буквами стояло:

Янош-солдат

Рассказ

Мато Залки

Я был так поражен, что в первый момент даже не заметил, как лейтенант встал со своего места и впился в меня испытующим взглядом. С трудом взяв себя в руки, я равнодушно сказал:

— Нет, никогда не видел. То, что тут стоят моя фамилия, очевидно совпадение. Разрешите взглянуть?

Горячими пальцами я переворачивал страницы, а в сердце пело: «Боже мой, моя первая книжка! Моя первая настоящая книжка!»

Доктор Теглаш смотрел на меня, презрительно сощурив глаза. Я почувствовал, что надо заговорить.

Я не только отрицал, я возмущался. А когда господин капитан объявил мне, что эту книжку выпустила какая-то нелегальная, не разрешенная ни правительством, ни цензурой революционная тайная организация в Будапеште, моему возмущению не было границ. Я требовал строжайшего расследования и розыска моего неожиданного двойника.

Теглаш был, видимо, доволен. Тогда заговорил лейтенант. На ломаном венгерском языке он задал несколько вопросов о моей семье, о моем круге знакомств. Наконец, он повел плечом и сказал по-немецки:

— Я думаю, господин капитан, что такой пакости не мог написать венгерский гусарский офицер.

Когда кончилась официальная часть, я встал и уже в частном порядке, как полагается, представился господам офицерам. Я поинтересовался, каково содержание брошюрки. Лейтенант не читал ее. Она была прислана из Вены в качестве corpus delicti.[6]

— В ней, безусловно, пасквиль на армию, на кадровых офицеров, показан дух возмущения среди венгерских солдат. А также, — тут голос лейтенанта понизился до шепота, — имеются нелестные выражения по адресу престарелого монарха. В Вене этому делу придают большое значение. Ваше счастье, что вам удалось так блестяще доказать свою непричастность. А мерзавца автора следственные власти, конечно, найдут. Его ожидает строгая кара. Очевидно, заключение в крепость. За последнее время в тылу эта форма антивоенной агитации сильно распространилась. Командование убедилось в ее пагубном влиянии на солдат. Особенно опасной носительницей заразы является молодежь, которая ежедневно вливается в ряды армии и попадает на фронт.

Не читая, я подмахнул составленный Теглашем протокол и распрощался. Я понял, что наше знакомство надо тщательно скрывать.

Когда я очутился на улице, ко мне подошел какой-то солдат. Отдав честь, он прошел со мной несколько шагов, затем незаметно передал мне записку и тут же исчез. Около одиннадцати часов вечера я направился по указанному в записке адресу. Дверь открыл Теглаш. Он нежно обнял меня и стал хвалить за «конспирацию». Его глаза ласкали меня сквозь стекла пенсне.

— Ты знаешь, сколько хитрости понадобилось, чтоб заполучить твое дело?! Этот венский лейтенант специально командирован сюда по делам пропаганды и агитации. Но мы тоже не дураки. Что скажешь, а?

— Ты не захватил с собой книжечку? — спросил я вместо ответа.

— Вот тебе! Так я и знал! Взял с собой все дело, а то иначе лейтенант мог бы, пожалуй, пронюхать. Но ты вернешь мне книжку сейчас же. Я постараюсь похитить ее позднее, если только удастся. Впрочем, лучше не надо, достанем как-нибудь другим путем.

Я снова держал в руках маленькую книжку. Начал читать. Почувствовал магическую силу печатного слова. Я дрожал. Редактор основательно пощипал текст. Местами он выпустил целые абзацы, местами кое-что вставил. Все же рассказ мне понравился. Хотелось эту тощую брошюрку прижать к сердцу, но Теглаш равнодушно отобрал ее и спрятал в папку.

— Я виноват, — сказал он. — Надо было изменить фамилию. Но, понимаешь ли, я думал: здорово будет, если появится такой рассказ, написанный фронтовым офицером. Хорошо, что ребята догадались умолчать об остальных подробностях.

Мы проболтали до рассвета. У меня создалось впечатление, что армия раздваивается. Растут новые силы для новых целей: «Смотри-ка, Теглаш стал следователем! Едва ли это простая случайность…»