Огненный воздух - Александр Александрович Тамоников
– Нереально, – покачал головой Коган и полез в карман за сигаретами. – Они здесь хозяева, и то у них не просто получается это. Правда, можно перебить всех немцев, когда они пригонят тягачи и зацепят самолет. И потом вытащить его самим и…
– Улететь на нем домой! – вставил Буторин.
Коган хмыкнул, но промолчал и стал закуривать. Шелестов смотрел на карту, размышляя, а Сосновский подошел к стене, где на гвозде висел немецкий мундир майора, и вытащил из кармана документы убитого немца.
– Зигеля наверняка уже нашли, – сказал он. – Появляться в его мундире опасно, но кое-как еще можно. А вот его документы уже не сыграют своей роли. Наверняка опознали тело, в комендатуре подтвердят. Либо нужны новые документы, либо…
– Любой новый немецкий офицер в городе будет замечен и станет подозрительным, – возразил Шелестов. – Нет, Михаил, пока тебе в образе немца лучше не появляться. Продолжай работать с Мартой, не пропусти момент, когда Штернберга будут отправлять в Германию. Это сейчас твое главное задание… Борис, ты с подпольщиками подумай, как нам лучше выкрасть инженера и вывезти из города.
– Не обязательно в таком порядке, – хмыкнул Коган, – но я понял. Займусь.
– Виктор, на тебе боевая часть операции. – Шелестов обвел рукой болотистую пойму реки, где лежал упавший самолет. – С южной части и восточной они технику не пригонят. Там горы, и нечего тягачам делать в горах. Они появятся с севера или северо-востока. Не факт, но логика подсказывает именно это. Наблюдать будем со всех сторон. Подпольщики помогут, но тебе, Виктор, надо готовиться взорвать вот эти два моста через реку.
– Тогда нам лучше устроить все так, чтобы немцы не подумали, что тягачи уничтожены из-за самолета, не связали этот инцидент с работой советской разведывательной группы.
– Например? – Коган вскинул густые черные брови и уставился на Буторина.
– Например, две диверсии одновременно, одна из которых вообще не будет иметь никакого отношения к секретному самолету. Я подумаю!
Ольга сидела на берегу и сушила полотенцем свои волосы, что-то напевая. День выдался солнечным, тихим и очень теплым. Небольшой песчаный пляж под старыми ивами был почти не виден с другой стороны реки, и девушки из поселка часто ходили сюда купаться. Сейчас они уже убежали, смеясь, и Ольга Балажова осталась одна. Светлый закрытый купальник контрастировал с ее загорелым телом. Высушив длинные, чуть вьющиеся волосы, девушка надела платье, взяла босоножки и пошла по горячему песку, наслаждаясь солнцем и свежестью. Лео так и не пришел, хотя девушка осталась на берегу потому, что ждала именно его. Наверное, не позволили какие-то срочные дела, решила она. Не время для свиданий, не время сейчас для отношений, но сердцу не прикажешь. Но тут хрустнула под чьей-то ногой сухая ветка, посыпались по склону камешки, и девушка услышала голос, самый красивый и добрый голос на свете:
– Солнце мое, я все-таки успел прийти к тебе!
Ольга обернулась и увидела, как по склону сбегает Лео Страка. Влажные от пота волосы прилипли к высокому лбу, кожаную куртку он держал в руках, ботинки молодого человека были в пыли. А глаза… Господи, как смотрели на нее глаза Лео. Ольга остановилась и, не в силах двинуться от волнения, прижала руки к груди. Лео подошел к ней, с трудом переводя дыхание от долгого бега. Он провел пальцами по ее щеке и снова улыбнулся.
– Я думал, что уже не застану тебя здесь. Я очень спешил.
– Я ждала тебя, – прошептала девушка, застенчиво опустив глаза. – Знала, что ты все равно придешь и ничто тебя не задержит.
– Знаешь, о чем я сейчас подумал? – проговорил Лео и прижал палец к губам Ольги, не давая ей ответить. – Нет, ничего не говори. Я сам скажу, о чем подумал. Я впервые подумал о том… ощутил это так, как будто сделал великое открытие – ведь все пройдет, канет в небытие нацизм, и на земле воцарится спокойный справедливый мир. Мир для всех. Но неизменным останется то, что сейчас между нами. Только оно не изменится, не сможет измениться, потому что нет таких сил на земле, которые могут изменить это.
– А что «это», Лео? – Девушка подняла глаза и посмотрела в лицо молодому человеку с надеждой, нежностью.
– Моя любовь к тебе, солнце мое, – ответил Страка и прижал к себе девушку, зарывшись лицом в ее влажные волосы.
Буторин смотрел на парочку и улыбался. Удивительно, как рождаются такие вот отношения, когда вокруг мрак, грязь, огонь и смерть. Радек Машик, увидев свою племянницу с молодым человеком, нахмурился и шагнул было вперед, но разведчик остановил его, взяв за локоть.
– Не надо, старик, – покачал Виктор головой. – Это же прекрасно!
– Война вокруг! – хмуро ответил словак. – А если завтра что-то случится, а если он погибнет, что останется тогда? Зачем эти переживания, мучения, воспоминания?
– Ты не понимаешь, хоть и старый уже человек, – улыбнулся Буторин. – Эти воспоминания все равно лучше, чем воспоминания о тех временах, когда твою землю топтал сапог оккупанта. Боль, говоришь? Это теплая боль, это несбывшаяся мечта. А если суждено чему случиться, так дай им надышаться счастьем хоть сейчас. Война? Так нельзя давать ей лишать тебя всего самого хорошего, лишать себя счастья! Позволить ей лишить себя счастья, значит, сдаться, проиграть ее в своей внутренней борьбе! А этого делать нельзя. Ты слышал про советский город Ленинград? Он был окружен немецкими фашистами. Люди гибли от голода, холода и обстрелов, умирали, но умирали вместе, не оставляя любимых. Ведь очень часто у человека нет ничего, кроме любви и надежды. И любовь, и надежда порой позволяют выжить, победить смерть. Пусть они ее побеждают, а случится то, чему суждено. И этого нам не изменить. А вот не лишать себя счастья даже сейчас вполне в нашей власти.
Следующей ночью, ощущая ладонями холод ржавого металла конструкций моста, Буторин вспомнил тот разговор со старым Радеком. «А ведь кривил душой Машик, – подумал Виктор, – не о том со мной говорил, не это его сердце мучило. Он ведь Ольге и за отца, и за мать остался. Переживает старик, что уйдет Ольга к мужу и останется он один. Ольга ведь не умеет играть и притворяться. Она ведет себя так, как чувствует, как понимает. Любит старика и относится к нему, как к самому близкому человеку, потому что он и стал ей единственным близким. Старческий эгоизм это, но Радека тоже можно понять. Одиночество в старости тяготит больше, чем в молодости. В молодости все еще впереди и хочется быть с кем-то на этом
