Михаил Авдеев - У самого Черного моря. Книга II
Гитлеровцы атаковали сверху. Четыре «мессершмитта-109» против двух ЛаГГ-3. Им удалось подкрасться незаметно, и Низовский не смог выйти из-под удара. Дав залп по идущему на него самолету, он не заметил в горячке схватки второго, нацелившегося ему в хвост. Ведь, помимо всего прочего, Низовский должен был следить и за командиром, прикрывать его.
Борисов не знал, убит или ранен ведомый. Его объятый пламенем самолет круто свалился на крыло, потом спикировал, врезался в воду почти рядом с нашими кораблями.
«Если он жив, ему помогут, — решил командир, проводив глазами шлейф черного дыма. — Сейчас главное — не дать немцам выйти в атаку на корабли».
Какие только не предусмотренные ни в каких учебниках высшего пилотажа каскады фигур не выделывала его машина! Она проваливалась вниз, когда ее, казалось, уже испепелит разящее пламя вражеских пушек. Она огрызалась огнем, кидаясь в сумасшедшие атаки то на один, то на другой истребитель врага. Немыслимая карусель в воздухе длилась до тех пор, пока не подоспела смена. Друзья Борисова с ходу ринулись в бой. Немцы не приняли его.
Звено распалось. Низовского не стало. Борисов и Холявко ходили молчаливые, с почерневшими лицами. Несколько дней командир полка Васильев не выпускал их в воздух.
— Они сейчас озверели. Дай им волю — они наломают дров. И гитлеровцев угробят, но заодно и себя… День-два подождем. Злее, но спокойнее будут.
Борисов по пятам ходил за командиром.
— Потерпи, Михаил… На твою долю фашисты останутся. Я уж позабочусь об этом.
— Невтерпеж, товарищ командир. Душа горит…
— Вот немножко поостынет, и тогда, пожалуйста, действуй. Разве я против!
Встретив в первом же новом бою «хейнкель», Борисов буквально изрешетил его. Наверное, и десятой доли очередей, сваливших гитлеровца, было бы достаточно, чтобы уничтожить любую машину. Но арифметика на войне не всегда в ладах с логикой: логика не оперирует такими сложными для нее понятиями, как человеческая душа.
Случилось это 10 августа 1942 года.
Ночь не принесла облегчения измученному городу. Едва занялся над горами рассвет, шквальный огонь зениток разбудил спящих. Со стороны гор к порту шла пятерка немецких бомбардировщиков.
Борисов и Холявко ушли в воздух, как только было получено первое сообщение наблюдателей.
— Атакуем ведущего!
Кажется все идет отлично: Борисов увидел в прицеле хвост гитлеровца и нажал на гашетку.
— Ага! Рассыпаются!
— Миша! Слева смотри! Слева! — раздался в наушниках отчаянный крик Холявко.
Борисов оглянулся. Он видел маневр ведомого: тот вцепился в левый замыкающий «хейнкель», от которого тянулись трассы к его, Борисова, машине.
Мощный взрыв сотряс воздух. «Хейнкель» начал разваливаться: видимо, Холявко угодил ему прямо в бомбоотсек. Но в воздушном бою дело решают мгновения, а Михаил слишком поздно заметил, что вражеский стрелок-радист почти в упор расстреливал его машину. По плоскостям поползли струйки черного дыма. Из мотора вырвалось пламя.
«Это что же, конец? Значит, гитлеровцы прорвутся. Одному Холявко не сдержать их», — едва мелькнула эта мысль, и сразу пришло решение. Борисов даже удивился своему спокойствию. Словно думал не о себе, а о ком-то третьем, постороннем…
Борисов шел на таран. Горящий «Лавочкин» стремительным, неотвратимым ударом срезал хвост ближайшей машине. А вслед за этим произошло то, что, может быть, бывает в одном из многих тысяч случаев самых невероятных фронтовых ситуаций.
Когда «хейнкель» камнем пошел к земле, а «Лавочкин» начал разваливаться в воздухе, каким-то нечеловеческим усилием Борисов успел направить то, что еще несколько секунд назад могло именоваться самолетом, а сейчас было грудой металла, в «хейнкель», идущий ниже. Он попал как раз по крылу с ненавистным черным крестом. И последнее, что увидел, — ослепительную вспышку, неимоверной болью пронзившую мозг.
«Салютов не будет, — сказал комдив, — салютовать будем по врагу». В день, когда погиб Борисов, летчики полка сбили девятнадцать фашистских самолетов.
Да, действительно, грудь многих и многих моих друзей украшали Золотые Звезды и ордена. И если я скажу, что это были лучшие из лучших, то скажу только полуправду. Вторая часть ее — павшие в бою, обожженные, изувеченные, не дожившие до светлой Победы.
«Лучшие из лучших» — это не абстрагированная черта характера. Они первыми шли в самое пекло.
Они принимали бой, когда им противостоял враг в десять, двадцать, пятьдесят раз превосходивший их численно.
Они не взвешивали «за» и «против», когда встречались с гитлеровцами: они атаковали, и в этом было их призвание.
Они просто не могли и не умели поступать по-иному, ибо тогда это были бы уже не они, а другие люди.
Рыцари революции — я не боюсь употребить здесь это высокое слово — не бравировали, не играли в отважных. Смысл их поступков диктовался их совестью, их долгом перед Родиной, народом.
Да, они не хотели умирать, но и не могли предоставить этого права другим, когда умереть было необходимо, чтобы добыть Победу.
Дорогие мои крылатые побратимы! Вот и состарилось наше поколение — бег времени неотвратим. А вы и сегодня — наша совесть, гордость наша и слава.
И в трудные минуты бытия не один я размышляю: как бы поступил в такой ситуации Павлов? Как бы вели себя те, кто лежат сегодня под высокими, уходящими ввысь обелисками? Обращение к памяти вашей рождает беспощадную требовательность. К себе и людям. Наверное, это и есть эстафета, которую мертвые передают живым.
Подошел, прислушался. Гриб держал в руках газету и блокнот. В идеальнейшей тишине звучал его чуть охрипший голос:
— Замечательный русский летчик, автор «мертвой петли», штабс-капитан Нестеров два раза в течение 26 августа 1914 года безуспешно пытался догнать большой австрийский самолет типа «Альбатрос», особенно досаждавший нашим летчикам. Когда этот самолет появился в третий раз, Нестеров, по словам очевидцев, так спешил, что, садясь в самолет, даже не привязался к сиденью. На слова поручика Кованько: «Что же ты будешь делать, возьми хоть браунинг», — последовал ответ: «Ничего, я как-нибудь обойдусь». Нестеров быстро взлетел, набрал высоту и ринулся сверху на неприятельский самолет. Удар был нанесен винтом между двумя несущими поверхностями вражеской машины, которая рухнула, похоронив под собой трех австрийских летчиков. Русский самолет некоторое время снижался по спирали, а затем при одном из резких движений Нестеров выпал из него и разбился насмерть. В истории авиации это был первый воздушный таран…
Молодые летчики притихли. Слушают. Для них это — не «отвлеченная материя». Только что, пойдя на таран, погиб их друг — Михаил Борисов.
Гриб продолжает:
— Нестеров до конца выполнил перед Отечеством свой долг русского офицера. Он грудью встретил врага в смертельном бою.
В дни первой мировой войны русский ас Казаков выработал свой собственный прием воздушного боя. Он обычно смело шел на таран, от которого противник старался уклониться. В этот момент с расстояния 15–20 метров Казаков в упор расстреливал врага пулеметным огнем. Таким приемом Казакову удалось сбить 22 немецкие машины. Слава о русском асе прокатилась по всей Германии, немецкие летчики боялись одного его имени. На борьбу с ним посылались лучшие пилоты. Однажды Казаков, ранив в бою одного из них и заставив его приземлиться, сел рядом и стал допрашивать. Немец сообщил, что имеет специальное задание — сбить русского летчика Казакова, и был очень удивлен, узнав от своего победителя, что он и есть летчик Казаков.
На борту самолета нашего известного аса Евграфа Крутеня была изображена голова русского витязя. «Русский витязь» — так называли Крутеня и его товарищи. Эмблема на самолете полностью соответствовала сильному, твердому и мужественному характеру самого летчика.
Весной 1917 года Евграф Крутень, вылетев в разведку и находясь над заливом, заметил идущего в стороне от него немца. Ни минуты не раздумывая, Крутень ринулся в атаку, заставил врага снизиться и сесть. Побежденный немец оказался опытным летчиком. Крутень начал было допрашивать пленного, но в это время услышал шум мотора. Обеспокоенный долгим отсутствием лейтенанта, командир немецкого авиаотряда разыскивал своего летчика.
Снизившись над деревней, немецкий командир увидел стоявший на земле самолет и, приняв его за самолет своего лейтенанта, стал кружиться над местом посадки и подавать сигналы, надеясь, очевидно, что летчик поднимется и они уйдут восвояси. И летчик действительно не обманул его ожидания, только это был не немецкий, а наш, русский.
Крутень бросился в кабину своего «ньюпора». Быстро поднявшись в воздух, он набрал высоту и стремительно атаковал сверху. Удар был неожиданным. Немец начал сопротивляться, открыл стрельбу, но Крутень обдал его огнем из своего пулемета. Через несколько минут немецкий самолет с черным крестом лежал на земле кучей обломков.
