Михаил Авдеев - У самого Черного моря. Книга II
Но ведущий второй пары гвардии капитан Гриб немедленно пришел на помощь товарищу. Он резко развернул вправо, с пятидесяти метров ударил по «мессеру» и сбил его.
Вот вам пример отличной взаимной выручки. Пример того, к каким серьезным последствиям может привести отрыв ведомого от ведущего, все мы знаем. Но кое-что я все же напомню.
В одном из боев гвардии лейтенант Иванов прикрывал ведущего четверки гвардии капитана Гриба. Иванов заметил, что в хвост нашего самолета второй пары заходит «Ме-109». Не предупредив своего ведущего, Иванов оторвался от него и вступил в бой. Одновременно ниже машины Гриба прошел другой «мессер». Гриб начал пикировать за немцем, уверенный, что ведомый следует за ним и прикрывает его. Но лишенная защиты с хвоста, машина Гриба была подбита немецким летчиком, и он только благодаря счастливой случайности спасся. Грубая недисциплинированность в бою лейтенанта Иванова чуть не привела к гибели командира.
Чтобы командир мог правильно организовать управление боем в воздухе, каждый летчик должен точно знать и строго выдерживать свое место в строю. Можно привести сотни примеров из боевой практики летчиков, когда взаимная поддержка и выручка решали исход боя.
Напомню вам, как в одном из боев четыре «мессершмитта», вынырнув из облаков, навалились на старшего лейтенанта Маслова и его ведомого. Маслов сообщил по радио: «Под облачностью веду бой с четырьмя „Ме-109“». Гвардии капитан Кологривов, находившийся во главе звена истребителей над облаками, бросился Маслову на помощь и заставил немцев прекратить бой и уйти.
Много и хороших и резких слов было сказано на разборе. Я не осуждал за это ребят: пусть лучше выговорятся на земле. Во время боя думать о чем-либо, кроме боя, просто некогда…
Говорят о взаимовыручке в бою. Она священна во всех родах наших войск. Но, думается, нигде так не зависит жизнь одного бойца от другого, как в авиации и на флоте. Здесь нельзя ждать поддержки от стихии, в которой сражаешься. Наоборот, она в случае катастрофы почти всегда твой потенциальный враг.
Не прикрой тебя друг в атаке — ты почти наверняка погибнешь, если действуешь против многочисленного противника, не заслони он в бою твой израненный самолет — ты не сможешь дотянуть до своих. Тебя почти неминуемо собьют.
А когда на твою машину набрасывается свора «мессеров», только друзья да собственная быстрота реакции могут выручить тебя из беды. И мастерство, безусловно, доведенное до высшей степени совершенства.
Потому всегда, во веки веков, да будут святы законы нашего боевого товарищества!
Цель — Констанца
До этого мне, признаться, не доводилось участвовать в таких операциях, больших, важных. Операция «Констанца», согласитесь, звучала в тех условиях почти фантастично. Представьте себе: 1943-й год. Крым оккупирован фашистами. Враг занимает Кубань, часть Северного Кавказа. Авиация, взаимодействуя с флотом и сухопутными частями, ведет жестокие бои в районе Новороссийска. Мы уже имеем богатый опыт работы на морских коммуникациях противника, не раз атаковали его боевые корабли и транспорт в базах. Но этими базами были Анапа, Керчь, Феодосия. А здесь — Румыния! Было от чего волноваться…
Суббота… На командном пункте дивизии встречаемся с комдивом Героем Советского Союза Токаревым и командиром полка Ефремовым. Задачу ставит полковник Токарев:
— По данным разведки, в Констанце сосредоточено много боевых кораблей и транспортов противника. Операцию планируем так. Удар наносится десятью торпедоносцами в час дня в воскресенье. Заходим с моря на малой высоте, — Токарев карандашом проводит стрелу на карте. — На высоте, скажем, тридцати метров. Атакуем. Пролетаем над северной частью города, разворачиваемся вправо и снова уходим в море, возвращаемся на базу. Для отсечения истребителей противника от штурмовой группы выделяется полк товарища Авдеева.
«Вот, значит, для чего меня пригласили!..» Слушаю, стараясь не пропустить ни слева.
— Истребители провожают и встречают торпедоносцев на максимальном удалении от своего аэродрома…
«Придется покорпеть с ребятами, все взвесить и подсчитать. Ошибка недопустима».
— Задача ясна?
Мы встаем. Застегиваем планшетки.
— Подожди, Андрей Яковлевич, — трогаю я за рукав Ефремова, — давай сразу обговорим детали…
И мы снова вынимаем свои карты.
Далее мне хочется привести рассказ самого Ефремова, Героя Советского Союза, ныне офицера запаса. Рассказ написан им по моей просьбе для этой книги.
«Воскресенье. Солнечный день. В 11.35 прошу разрешения на взлет. Группами по пять самолетов поднимаемся в воздух. Ложимся на боевой курс. Идем под надежной охраной: слева, справа и сверху — звенья истребителей-гвардейцев.
Неизвестно откуда взявшиеся три „мессера“ пытались приблизиться к нам. Их даже не подпустили. Одна из гитлеровских машин задымила, резко повернула к берегу.
Хорошо идти на боевое задание, когда рядом чувствуешь локоть друга.
Но вот и все — дальше истребители провожать не могут: радиус их действия кончается. На прощанье авдеевцы покачивают крыльями. В наушниках слышу голос Михаила Васильевича:
— Ни пуха, ни пера! Держитесь, братцы! Встретим вас в этом же квадрате. Точно по расписанию.
— К черту!
— Что?
— К черту тебя послал… Ты же пожелал: „ни пуха, ни пера“.
Авдеев смеется.
— Согласен… Только возвращайтесь в целости и сохранности.
— Постараемся…
Мы расходимся.
Полет проходит на высоте сто метров. Крадемся над водой, чтобы нас преждевременно не обнаружили. Через час показался румынский берег. Осматриваемся. Видим огромный город. Это Констанца. По радио не переговариваемся — так условлено. Качнул крыльями. Меня поняли: ведомые перестраиваются, как было условлено. Разворачиваемся вправо. Подходим ближе. Зенитчики молчат. Значит, нас либо не обнаружили, либо пока принимают за своих. Что же, тем лучше!..
Вот уже видна морская база, пляж. На нем — тысячи купающихся. Улыбаюсь про себя: „Сейчас воскресный отдых прервется. И самым неожиданным образом“. Снижаемся. Теперь высота — тридцать метров. Пора! Скрываться уже нет надобности. Кричу в микрофон:
— Атака!..
Самолеты стремительно приближаются к кораблям.
— Залп!
Длинные тела торпед несутся вниз к цели. Машины с ревом проходят над пляжем. Мечутся по берегу люди. Заговорили зенитки, но все перекрыл грохот взрывов в порту. Разворачиваюсь, фотографирую результаты удара. Раскалывается надвое миноносец. Осел, почти ушел под воду носом второй… Осколки барабанят по фюзеляжу. Пора уходить.
В это мгновение заговорила рация моего друга и заместителя Миши Бензоношвили:
— Я горю! Прощай, друг!..
— Мишка-а-а! Может быть, парашют? Или сядешь на воду?
— На такой высоте парашют? Что ты говоришь, дорогой! — Миша, кажется, еще находит силы шутить… — А в плен я не собираюсь!..
— Миша-а!
— Прощай!..
Вижу: он выводит пылающий самолет из строя и направляет его на огромные бензобаки.
— Мишка-а!..
Взрыв полыхнул под самое небо. Даже в самолете, несмотря на гул моторов, звук прошелся раскатом грома.
Летим, потрясенные увиденным. На наших глазах совершен подвиг. И какой подвиг!..
Может быть, этот взрыв окончательно деморализовал противника, только зенитки дали всего несколько беспорядочных залпов и смолкли совсем.
Мы повернули к родным берегам. На подходе к условленному квадрату замечаем черные точки. Много черных точек. Может быть, немцы? Нет, слава богу, свои. Сквозь плексиглас вижу встревоженное лицо Авдеева. Спрашивает:
— Почему не все машины?..
— Миша Бензоношвили погиб, — а у самого комок в горле. — Погиб…
Нельзя раскисать: я же командир. Запрашиваю экипажи:
— Доложить о потерях: Докладывают:
— Двое раненых.
Спрашиваю:
— Доведете машину?
— Да! — узнаю голос штурмана Клюшкина…
На земле выяснилось: у него выбило правый глаз. Одной рукой он держал вытекающий глаз, другой вел штурманскую прокладку…»
Что можно добавить к рассказу Ефремова? Что летчики Фокин, Рыхлов, Рукавицын и штурман Клюшкин были удостоены за эту операцию звания Героя Советского Союза (Ефремов получил это звание раньше); что, защищая торпедоносцы, наши истребители сбили «мессера» и несколько раз отгоняли «фокке-вульфов»…
Не знаю… У меня всегда стоит перед глазами подвиг Михаила. И полуослепший штурман, ведущий прокладку.
Рыжов и другие
Сколько летчиков — столько характеров. Сколько истребителей — столько индивидуальностей и «индивидуальных почерков».
Почерк Рыжова знали на всем Черноморье. И даже не по той славе, которая прочно и уверенно шла за ним от самых стен Севастополя. По самой манере вести бой. По тому удивительному упорству и мужеству, которые выделяли его из среды, мягко говоря, далеко не трусливой когорты прославленных асов.
