Марианна Долгова - У подножия старого замка
Часть пути Ирене пришлось идти пешком по шоссе. Поезд дальше не пошел из-за неисправности моста. И она влилась в толпу пешеходов. Тут были и поляки и немецкие беженцы. Беженцы были напуганы и безразличны ко всему окружающему, на рукавах у них белые повязки — знак капитуляции. Немцы уходили из городов и сел Померании дальше на запад, к своим.
Увидев идущие навстречу части русской пехоты, беженцы бледнели и испуганно жались к обочинам дороги. Но русские солдаты, выйдя из колонн, совали немецким детям хлеб, сахар, консервы и говорили при этом, смешно путая русские и немецкие слова:
— Битте, кушай, киндер! На, битте! Твой Гитлер все равно капут!
На четвертый день путники подошли к переправе. Одер словно кипел и клубился — такое было сильное течение. А его берега — в розово-белых шапках расцветших садов. К переправе потоком шли машины. И вдруг разноголосый шум толпы и рокот моторов перекрыл неожиданный грохот артиллерийских орудий.
— Боже, что это? — послышалось кругом.
— Езус, Мария, Юзефе святой, спаси нас, грешных!
Люди ринулись к мосту. Понтонный мост с шатким деревянным настилом не смог бы выдержать неожиданный натиск сотен перепуганных людей.
— Назад, граждане! Сохраняйте порядок и спокойствие! Это салют в честь победы, война окончена! — пронесся над толпою чей-то зычный голос.
Мгновенно стало тихо. Потом раздались взволнованные возгласы:
— Салют победы?
— Не может быть!
— Неужели вправду война кончилась?
— Да, кончилась! Сегодня утром Германия капитулировала, — оповещал в рупор все тот же зычный голос русского офицера, стоявшего у контрольно-пропускного пункта на спуске к мосту. — С победой, товарищи!
— Ура-а-а!!! — подхватила толпа. — Ура! — И поток людей понес Ирену на мост. Он ходил под ногами ходуном, трещал, но каким-то чудом держался. Вскоре его охране удалось навести кое-какой порядок. И два потока людей, военных и гражданских, прижимаясь к деревянным перилам, пошли навстречу друг другу. Одни — на левый, другие — на правый берег Одера. Когда в наступающих сумерках в небо взвился разноцветный фейерверк, все остановились. Россыпь зеленых, желтых, красных и синих огней повисла над потемневшей рекой. Они летели букетами к небу, падали, сыпали на головы людей дождь золотых искр и гасли с легким шипением в Одере. Не переставая, торжественно и ликующе били вокруг орудия, и людям казалось, что сейчас весь мир состоит из этих ликующих звуков и огней. Кто-то из поляков запел гимн, и тут же все остальные подхватили его. «Марш, марш, Домбровский, с земли итальянской на польскую…» Мелодия гимна, запомнившаяся с детства, была величественная и прекрасная, как этот победный салют.
Ирена плакала. Кончилась война. Две тысячи семьдесят девять дней войны и фашистской оккупации остались позади. Было это девятого мая 1945 года.
Вернувшись из Трептова, Ирена еще раз написала в Варшаву в организацию Красного Креста. Наряду с тревогой о судьбе отца ее подсознательно мучил вопрос, что стало со Стефаном? И в своем вторичном запросе Ирена просила сообщить ей и о пане Брошкевиче. На этот раз ответ пришел быстро. Ей написали, что о Брониславе Ольшинском новых данных нет, но не следует терять надежду. А Стефан Брошкевич, как удалось установить по найденным в Познани немецким архивам, умер в штрафном лагере, как заключенный под номером 1284.
У Ирены словно огромная тяжесть свалилась с плеч.
Андрей
Ирена сдала экзамены и стала студенткой гралевского педагогического техникума. Мечта ее сбывалась.
В выходные дни техникум часто устраивал воскресники. Студенты разбирали развалины, выходили с кирками и лопатами за город и засыпали траншеи и окопы. Вместе со студентами и школьниками трудились приехавшие русские и польские солдаты.
Однажды, недалеко от того места, где работала Ирена, взорвалась мина. Один студент зацепил лопатой торчащий из земли ржавый провод, потянул его. Раздался взрыв. В небо взметнулся фонтан земли и осколков. Студент погиб, ранило еще нескольких ребят и девушек, в том числе и Ирену. Осколок попал ей в ногу чуть выше колена. Рана сильно кровоточила. Ирена сняла с головы косынку, завязала рану, но повязка быстро намокла от крови. К месту происшествия уже спешили русские и польские солдаты, подъехали машины.
— Вы ранены? — спросил у Ирены молодой польский капитан. — Идти сможете?
— Пустяки, пан капитан, — ответила тихо Ирена и покачнулась.
— Носилки сюда! Живо! Везите ее в наш госпиталь.
Ирена попыталась было отказаться от помощи, но ее не слушали. Положили на носилки, а потом вместе с остальными ранеными увезли в госпиталь.
Раненых было пятеро, двое из них тяжело. Их тут же понесли в операционную. Ирена терпеливо дожидалась своей очереди, лежа в коридоре на носилках. Было досадно, что ее так нелепо зацепило осколком. Наконец, пришли и за ней. И тут от боли и крепкого запаха йодоформа все вдруг поплыло у нее перед глазами, и она потеряла сознание. Очнулась уже на операционном столе, увидела озабоченное лицо врача. Он держал в высоко поднятой руке, обтянутой резиновой перчаткой, шприц и что-то говорил операционной сестре. Над переносицей врача, под надвинутой по самые брови белой шапочкой образовалась глубокая вертикальная складка. Ирена, лежавшая в одной коротенькой рубашке, застеснялась своей наготы, пошевелилась, пытаясь натянуть повыше простыню. Но в этот миг ее пронзила нестерпимая, резкая боль. Ирена застонала.
— Спокойно! Потерпите еще немного, — сказал врач. И обратился к сестре: — Щипцы, пожалуйста!
Звякнул металл. И сразу стало легче, боль притупилась.
— Вот и все! — Врач устало вздохнул и стянул с лица маску.
— Вы? — удивилась Ирена. Она узнала в нем того самого польского капитана, который велел солдатам везти ее в госпиталь.
— Да, я.
Он улыбнулся Ирене, взял ее руку, сосчитал пульс и сказал:
— С ногой у вас теперь все в порядке. Через месяц сможете танцевать. А это возьмите на память. — И он подал Ирене темный кусочек металла с зазубренными острыми краями.
Ее отвезли в палату. Рана заживала быстро. На третью неделю Ирену выписали домой. За все время, пока лежала в госпитале, она ни разу не видела того врача, который ее оперировал. Все ждала, что он войдет к ней в палату (ей почему-то очень этого хотелось!), улыбнется и спросит: «Как ваше самочувствие, паненко?»
Но он не приходил. Вместо него ей делал перевязки другой врач.
Выписываясь из госпиталя, Ирена спросила дежурную сестру:
— Скажите, пожалуйста, как фамилия того врача, который меня оперировал?
— А зачем вам это?
— Хочется поблагодарить его.
— Он уехал. И когда будет, не знаю, — ответила почему-то сердито сестра.
В конце сентября Ирена получила приглашение в клуб. Там устраивался вечер в честь советских и польских солдат и офицеров, освобождавших город.
Ирена долго думала, идти ли ей на этот вечер. Одной там неинтересно, была бы Леля… Да и занятий она много пропустила за время болезни, надо нагонять. Села писать сочинение по книге Пруса «Кукла», но дело подвигалось плохо. Ирена махнула с досады рукой, надела свое лучшее платье, причесалась и пошла в клуб.
Вечер только что начался. После многочисленных теплых речей, тостов и шумного ужина началась забава[18]. Ирена не умела танцевать, села в сторонке под большим олеандром и стала наблюдать за кружащимися парами. Духовой оркестр исполнял какой-то незнакомый, но очень хороший, задушевный мотив. Может быть, от этой музыки, от той сердечности и доброжелательности, с какой все русские и поляки обращались друг к другу, а может быть, от двух бокалов выпитого ею вкусного вина, у Ирены вдруг пропала скованность, с которой она сюда вошла. Все показалось ей вдруг необычным и красивым: люди, убранство зала, музыка, певучий русский говор.
В фойе висело большое зеркало. Ирена подошла к нему, чтобы поправить выбившуюся прядку волос, да так и застыла с поднятой вверх рукой: позади нее стоял знакомый врач. Он с минуту пристально разглядывал Ирену, потом улыбнулся своей доброй улыбкой и обрадованно воскликнул:
— О, старая знакомая! Здравствуйте, паненко!
— Здравствуйте, пан доктор!
— Как ваша нога? Не беспокоит?
— Нет. Я уже и забыла о ней.
— Тем лучше! Тогда позвольте вас пригласить на танец?
— Я не танцую, пан доктор. Не умею, — тихо призналась Ирена, и лицо ее зарделось.
— Жаль. Ну тогда разрешите с вами посидеть. Можно?
Ирена молча кивнула. Она испытывала какую-то странную робость.
Офицер принес стул и уселся рядом. Ирена ловила на себе его пристальные взгляды, и это смущало ее еще больше. Некоторое время они молчали. Но вот он спохватился, поднялся со стула.
— Простите, паненко! Забыл представиться. Капитан Андрей Иванов.
