Курцио Малапарте - Волга рождается в Европе (ЛП)
Вокруг меня кричат солдаты: – Быстро, быстро! Это «быстро» – главное слово любой немецкой битвы, тайна каждой немецкой победы – «быстро!» Штурмовые подразделения нашей колонны уже перешли реку, теперь пехотные батальоны приступают к маршу, один за другим, быстро, быстро. Скоро наступит черед подразделения, к которому прикомандирован я.
Примерно в сотне шагов от берега реки мы попадаем на разрезанной дороге под защиту аллеи акаций и тополей. В неопределенном свете утра, там перед нами, слышно, как бьют молотки по доскам понтонного моста, который оканчивают саперы как раз тогда, когда пехоты уже приступает к форсированию. Река в этом месте широка и глубока. Это прекрасная река, Днестр, такая зеленая в молочном свете раннего утра.
И тогда мы внезапно слышим треск пулеметов, сухие удары противотанковых орудий. Выше Ямполя, немного слева от нас, два тяжелых русских танка пересекают поток. Это знаменитые русские танки-амфибии. Бортовая пушка, которая высовывается из башни, яростно стреляет по мосту. Это два сильных стальных чудовища, два плавающих чудовища. «Бегемотами» называют их немецкие солдаты. Со всего немецкого берега яростно лают противотанковые пушки на обоих «бегемотов», которые медленно путешествуют вверх по реке, между фонтанами воды от разрывов. Одно из обоих чудовищ подбито и медленно плывет прочь, носовая часть его почти полностью скрывается под водой. Они исчезают из нашего поля зрения за изгибом реки. Крики радости поднимаются вдоль берега из тростника, из лесов акаций. Между тем «ток-ток-ток» русских пулеметов становится все реже, все слабее, грохот взрывов удаляется. На солнце, которое уже поднялось выше, но все еще только с трудом может отделиться от туманов на горизонте, группы немецких раненых стягиваются к мосту, некоторые машут руками в знак приветствия или от радости. Но, вероятно, это не приветственный жест, вероятно, это и не движение радости. Всегда что-то печальное, как прощание или как сожаление, всегда что-то «искупленное» кроется в радости победы.
13. Советское поле боя
Качковка, 7 августа
Мы только что перешли Днестр по построенному за несколько часов саперами под защитой пикирующих бомбардировщиков понтонному мосту, и мы уже осторожно продвигаемся вперед между первыми домами Ямполя, когда ужасный смрад сожженного мяса вызывает у нас ком в горле. Сотни сожженных трупов лошадей лежат на большом дворе колхоза, в котором размещалось несколько эскадронов красной кавалерии. В соседнем колхозе лежат в хлевах и под длинными крышами сараев плотно набитые трупы расстрелянных и полусожженных коров. Ноги и верхние части туловища погибших русских солдат возвышаются над защищенными железом входами в бункеры, которые были заложены для защиты Ямполя на том месте, где ответвление Линии Сталина выдвигается вперед между городком и рекой. Большой русский танк лежит опрокинутый на обочине дороги перед магазином «универмаг», который напоминает торговый кооператив. Я подхожу к танку. Водитель еще на своем сиденье. Это женщина. На ней рубашка пепельного цвета, ее волосы коротко подстрижены, обожжены на затылке. Через разрыв рубашки виден кусок белой кожи, немного ниже груди. Лицо показывает задумчивое выражение, глаза наполовину закрыты, рот жесткий. Женщине, вероятно, около тридцати лет. Очень много женщин служит в коммунистической армии, они воюют в военной авиации и водят танки. – Brava, brava, – говорю я тихо. Я протягиваю руку, легко глажу ее по лбу. – Ты хорошая девочка, – говорю я про себя.
Мы въезжаем дальше в городок, в котором еще иногда с яростным завыванием разрывается тяжелый русский снаряд. Враг пытается разрушить мост, воспрепятствовать подходу подкреплений и снабжения. Взгляд охватывает ужасный сценарий дымящих обломков. Один фонарь стоит на земле, около наполовину разрушенной выстрелами стены дома. В фонаре с разбитыми стеклами еще горит маленький огонек масляного фитиля. Над его бледным светом сверкание уже стоящего высоко солнца. Мы пересекаем последнюю часть городка почти бегом, чтобы уклониться от советского обстрела, который с каждой минутой становится все интенсивнее, почти как будто большевики перед своим отходом хотят исчерпать свои запасы боеприпасов. Теперь дорога поднимается к дамбе реки, и чем ближе мы подходим к последним домам городка, безграничная украинская равнина раскрывается перед нами как веер. В золотом блеске бесконечных нив высокие столбы дыма подпирают синее небо. Это торжественная архитектура, серый, строгий дорический портик, которому ветер придает что-то неустойчивое, что-то магическое. Я оборачиваюсь: Ямполь представляется как один из тех огромных дворов сталеплавильного комбината, в которых шлак доменных печей нагроможден в целые горы. Это ужасный спектакль разрушения, эти горы сожженных обломков посреди зелени и золота полей.
В Ямполе не осталось ни одной живой души. При приближении битвы евреи, составляющие большинство населения городка (почти семьдесят процентов), сбежали в леса, чтобы спастись от воздушных налетов и пожаров. Уже сразу за околицами Ямполя мы слышим крики: – Хлеб! Хлеб! В одном из широких рвов, которые служат для хранения удобрений, спрятались примерно сорок детей, женщин и бородатых стариков. Все евреи. Дети влезают вверх на край рва, старики снимают шапку и протягивают руки, женщины кричат: – Хлеб, хлеб! Немецкий офицер отдает нескольким солдатам приказ раздать несчастным немного хлеба. Женщины хватают буханки, они ожесточенно разрывают их руками, распределяют хлеб между детьми и стариками. Одна из женщин, еще молодая девушка, спрашивает меня, могут ли они уже возвращаться в свои дома. – Нет, еще нет. Русские обстреливают Ямполь. Вероятно, завтра. Они останутся в этой яме для удобрений еще на один день, может быть, еще на два. Потом они вернутся к руинам своих домов. Через одну неделю разрушенный городок снова начнет жить. Человеческая жизнь – это очень крепкое и упорное растение, которое ничто не в силах уничтожить. Это великолепная и ужасная сила.
Мы медленно продвигаемся по широкой гравийной дороге, в направлении Ольшанки. Это дорога на Балту, дорога к Одессе и Киеву. Линия Сталина проходит параллельно реке справа от нас. Она не представляет собой, как она казалась издали, беспрерывный ряд долговременных укреплений и бункеров, которые связаны между собой системой траншей. Она скорее комплекс независимых друг от друга укрепленных сооружений, между которыми находятся незащищенные широкие полосы. Она ни в техническом смысле, ни по протяженности не имеет ничего общего с Линией Мажино или с Западным валом, а является тонкой полосой полевых оборонительных сооружений, глубиной всего от трех до четырех километров, не больше. Линия Сталина, несомненно, представляет собой хорошую базу для подвижной, гибкой обороны, куда больше чем неподвижную систему позиционного сопротивления до последнего. Нужно согласиться с тем, что она выполнила свое задание, задание прикрытия, бесспорно и эффективно. Поэтому падение Линии Сталина вовсе не обязательно означает, что русская группа армий уничтожена на Украине. Я не устану повторять, что война с Россией будет трудной, тяжелой и длительной. И прорыв Линии Сталина определенно не станет тем событием, который сократит войну.
Дорога забита опрокинутыми машинами, трупами лошадей, горящими грузовиками. Погибших русских можно увидеть сравнительно редко. Неожиданно приходится констатировать, как мало мертвых можно встретить вдоль дорог отступления русских. Я при другом случае объясню причину этого необычного обстоятельства, которое производило очень большое впечатление на немецких солдат в первые дни войны, и для которого вначале можно было давать только противоречивые объяснения. Несколько погибших немцев тут и там, которых осторожно поднимают санитары-носильщики. Воронки от снарядов, кратеры мин, огромные воронки от бомб пикирующих бомбардировщиков принуждают нас к длительным остановкам, иногда даже заставляют оставлять дорогу и съезжать на поля. Мы медленно продвигаемся вперед, в облаке пыли, которое так плотно, как туман в высокогорье. Но это теплый, горячий, ослепляющий туман, который душит человека и вызывает головокружение, подобный облакам едких паров, которые вытекают из металлов и кислот на химических заводах. Ядовитый, удушливый туман, в котором люди, лошади и машины принимают странные формы, приобретают своеобразные пропорции. Отражение солнца в этом красном облаке пыли увеличивает как оптический обман в пустыне размер людей и вещей; мне кажется, как будто я бегу между гигантскими тенями, между гигантскими жестикулирующими личинками. Призывы и крики, дребезг катков гусениц, стук копыт лошадей разносятся с ужасным грохотом в этом раскаленном тумане, они как бы засыпают нас в рикошете от невидимой стены лавиной ужасающих звуков.
