Богдан Сушинский - До последнего солдата
«Господин капитан. Ваши условия выполнены. Я передал командованию, что понадобится еще два дня, чтобы окончательно выбить ваших солдат из подземелий. Возражений не последовало, но и подкрепления у командования нет. Собственно, я на нем и не настаивал.
Таким образом, я подарил вам не два часа, а двое суток. Срок заканчивается завтра ночью. Послезавтра утром уходим. Просьба вернуть документы тем же способом, каким получили записку. Сделайте это сегодня же. Прочесывание осуществим завтра, в 17.00. К этому времени ваши передовые посты должны быть сняты.
Операция будет проходить так: дойдем до вторых завалов и, никого не обнаружив, в связи с наступающей темнотой, повернем назад. Но учтите, что справа и слева от меня подразделения, за действия которых не отвечаю. Правда, пока что они не вмешиваются. Записку уничтожить».
Подписи не последовало, но особой необходимости в ней и не было.
— Как считаешь, старшина, стоят твои бумаженции того, чтобы дать бойцам еще почти двое суток передышки?
Кобзач мрачно скручивал самокрутку, и поначалу Беркуту казалось, что он вообще не расслышал вопроса. Лишь когда прикурил от трофейной зажигалки, так же мрачно произнес:
— За фронтом вам с немцами было привычнее, оно чувствуется. Но у нас здесь, по эту сторону окопов, всякие разговоры-переговоры с фашистом расстрельно запрещены, — нажал он на слове «расстрельно». — Так что будьте поосторожнее с этим, товарищ капитан.
— Прямо-таки «расстрельно»? — неуверенно ухмыльнулся Беркут.
— Не сомневайтесь, капитан, — украдкой оглянулся Кобзач, нет ли поблизости лишних ушей. — У нас тут и по генералам постреливают. Видели бы вы, что в сорок первом по ближним тылам творилось.
— Зря опасаетесь, старшина: никто никогда не узнает, что вы хранили у себя офицерскую книжку этого гауптмана.
— Для того и хранил, чтобы передать в особый отдел или в разведку. Как полагается, — невозмутимо парировал Кобзач, давая понять, что объяснение этим своим действиям он давно продумал. — Но это я так, на всякий случай, никому ничего докладывать не стану.
Однако страхи старшины Беркута не смутили. Передав документы дозорному-гонцу, он приказал переправить их своему германскому коллеге тем же способом, каким тот переправил записку. В свою очередь, на каком-то клочке газеты Беркут написал ему: «Условия приняты. Рассчитываем на ваше слово чести, гауптман, на слово офицера».
— Вот уж гауптман обрадуется, что документы уже в кармане. Так обрадуется, что через час попрет на нас всей своей ротой, — сопроводил старшина сие «пожертвование трофеями» собственным мрачным предсказанием.
— Обрадуется, ясное дело, но не попрет.
— Но это же фашист! Плевать он хотел на какое-то слово, данное русскому офицеру. Пока офицерская книжка была у нас, он еще кое-как сдерживался. Но теперь-то ему один хрен. Ему теперь грехи замаливать надо, на тот случай, когда вся эта история в штабе или в гестапо всплывет.
— Уверен, что он точно выполнит все оговоренные условия.
— Странный вы человек, капитан, — сокрушенно как-то покачал головой старшина. — И отношение к немецким офицерам тоже странноватое, — добавил он, выходя вслед за капитаном из подземного КП и глядя вслед удаляющемуся гонцу.
— К противнику я привык относиться, как подобает офицеру: с должным уважением. Особенно, если передо мной достойный противник — не потерявший мужества, знающий цену не только жизни и смерти, но и солдатского мастерства.
Прошло несколько минут, гауптман все не появлялся и не появлялся, но Беркут терпеливо ждал. Наконец немец появился, и в бинокль Беркут видел, как тот размахивает, чем-то, что находится у него в руке. Скорее всего, это была банка, в которой он передал гауптману документы.
— Вот теперь увидим, чего ты стоишь, как офицер, — вслух проговорил Беркут демонстративно отворачиваясь и уходя в сторону своих позиций.
20
— Глодов, что за стрельбы?! — выскочил Андрей из полуразрушенного крайнего дома. Бойцы спешно превращали его в опорный пункт, заваливая подоконники массивными камнями и выстраивая напротив двери и фасада небольшие баррикады. Благо, камня здесь хватало.
— Понятия не имею. Кто-то ведет бой. Сначала оттуда, от дороги, доносилась трескотня мотоциклов, а теперь вот… Очевидно, немецкая моторазведка напоролась на кого-то из наших.
— На дозор, что ли?
— Да нет, дозор вон, в ста метрах, — за последней котловиной. А там, где идет бой, никого из наших быть вроде бы не должно.
— Что-то я не понимаю тебя, лейтенант. Кто-то же там сражается. Не с привидениями же немцы воюют.
— Значит, нарвались на кого-то из отступающих. Видно, прорываются к нам. Час назад, когда еще светло было, там тоже стреляли. Я послал двух бойцов. Немцев они видели, даже вступили с ними в перестрелку. А наших, вроде, никого.
— Если кто-то прорывается к нам, то что ему мешает? Между ними и нами немцев нет. Похоже, наоборот, они сдерживают немецкий патруль. Мальчевский! Младший сержант Мальчевский!
— Младсерж Мальчевский перед вами, отцы-настоятели! — появился тот из-за возвышающейся между двумя домами скалы. За ней бойцы развели небольшой костер, который Мальчевский теперь охотно поддерживал, всячески увиливая при этом от прочей трудовой повинности.
— Разведайте, кто палит из всех стволов. Только побыстрее. В случае необходимости, поддержите огнем и приведите отступающих сюда.
— Это я мигом. Зотов, — позвал он своего напарника по костру, — за младсержем Мальчевским, рысью!
Волны сумрачного тумана зарождались где-то по ту сторону реки, надвигались, охватывая вершины утесов, на плато, и медленно опускались по их ребристым склонам все ниже и ниже, чтобы в конце концов слиться с заиндевевшей поверхностью возвышенности.
Река уже покрылась свинцовым покрывалом, но оно было не настолько плотным и толстым, чтобы заглушить исходящую из ее течения ревматическую влажность, немилосердно пропитывающую шинели, сапоги, да и сами, без того увлажненные потом, солдатские тела.
Поеживаясь, Беркут проследил, как в одной из гонимых низовыми ветрами волн тумана скрылись двое его бойцов, и вновь прислушался к тому, что происходило на дальней заставе, у ворот Каменоречья. Тишина, которая на несколько минут воцарилась там, неожиданно снова взорвалась пулеметной россыпью, переплавилась на приглушенную, едва уловимую здесь, шмайссеровскую трель и, наконец, заключительным аккордом этой фронтовой симфонии прогрохотал взрыв гранаты.
— За работу, окопники, за работу! — вывел он из оцепенения десяток бойцов, тоже прислушивающихся к отзвукам боя. Одни из них основательно заваливали ближний проход и громоздили каменные гнезда по его сторонам, другие хлопотали возле развалин дома, словно напористая семья, решившая укорениться на чужом пепелище.
— Может, нам всем пойти туда и подсобить? — спросил Глодов, хотя особого рвения заниматься фортификацией плацдарма до сих пор не проявлял.
— Не будем тратить время, а главное, не будем привлекать к себе внимание германского командования. По всей видимости, в нашу сторону отходит какая-то запоздалая группа. Ну, так Мальчевский сейчас все выяснит. Вы же помните, что основной наш рубеж будет пролегать здесь. И поскольку окопы здесь рыть невозможно, отгораживайтесь от противника камнями.
— Но, может, все-таки рванем, поможем? — несмело предложил теперь уже кто-то из бойцов. — Пропадут ведь.
— Не должны. И потом, не исключено, что немцы просто-напросто провоцируют нас, выманивая на равнину.
— Не очень-то немцы и мастаки на такие хитрости, — заметил лейтенант. — У них все по тактике ведения боя: танки, пехота, смешанными силами…
— На передовой — да, — согласился Беркут, они с лейтенантом переговаривались вполголоса. — Но по тылам, в спецслужбах, у них достаточно опытные инструктора. В этом мне не раз приходилось убеждаться.
Разведчики вернулись почти через час, когда на первой заставе все давно затихло и капитан уже начал волноваться за их судьбу — как бы не достались немцам в качестве языков. Он и Глодов сидели у догорающего костра. Остальные бойцы второй заставы расположились в большой комнате с неплохо сохранившимся потолком. Они наносили туда из полуподвального сарайчика позапрошлогоднего сена, затащили пару изорванных матрацев, набросали шинелей и, устроив себе фронтовой курорт, громко и бесшабашно живописали собственные любовные похождения.
— Мальчевский, ты, что ли? — с трудом распознавал в темноте его фигуру капитан.
— Кто же еще?! Младсерж Мальчевский после приема парад конницы маршала Нея.
— Почему в одиночестве?
— Все в порядке, отцы-настоятели! — Мальчевский решительно не признавал никакой субординации и, похоже, приучить к ней младшего сержанта в условиях этого гарнизона было бы пустой тратой времени. Да Беркут не очень-то и стремился к этому. — Зотов уже в хате, трофейные раскуривает.
