Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
Да, «Юность командиров» была попыткой познать «сладость и горечь» нового жанра, попыткой преодолеть в себе робость и страх перед чистым листом бумаги, неощутимым и как бы скрытым потемками завершением работы, перед задуманными персонажами, которые, мнилось, неспособны так долго жить на страницах книги. И вот с этим мучительным преодолением я писал первую свою повесть поразительно усидчиво и неутомимо, радуясь и огорчаясь, однако ожидая счастливого облегчения сразу после поставленной в конце рукописи последней точки. Полного же удовлетворения, закончив повесть, я не почувствовал, как не испытываю, впрочем, этого радостно-блаженного состояния и теперь после окончания какой-либо своей работы. Потому что почти всегда за страницами книги остается то, что не смог изобразить так, как хотел, многое, о чем не один день упорно думал, неуловимо ускользнуло, не поддалось, не совсем так выразилось словами, ритмом, тончайшим нервом эмоциональности. Видимо, такое состояние свойственно каждому, кто познал эту сладкую каторгу прозы.
Что же касается «Юности командиров», то много лет спустя я со всей отчетливостью понял, что лично для меня это было некой дерзостью в преоборении самого себя, своей школой в многотрудном жанре повести, тем более романа. Без этой школы, без мучительных сомнений я позднее никогда бы не решился сесть за стол на несколько лет для работы над книгами: «Батальоны просят огня», «Последние залпы», «Тишина», «Родственники» или «Горячий снег».
Перед этим переизданием «Юности командиров» я внимательно перечитал повесть и стал править ее со всей тщательностью. Но тут же, как говорится, сдержал руку, подумав, что беспощадной корректурой рискую убрать из книги излишнюю, может быть, лиричность ее, некоторую наивность, чистую непосредственность молодости, «воздух вещи», то есть рискую внести свое сегодняшнее, что угрожало бы разрушить давнее, молодое, как воспоминание о первой любви.
Поэтому я почти не трогал, не трансформировал характеры своих героев, чем-то по-прежнему дорогих мне, лишь сделал сокращения вместе со стилистической правкой, решив не нарушать временны`х закономерностей.
ЮРИИ БОНДАРЕВ
4 сентября 1970 года
Часть первая
Еще не смолкли пушки
Глава первая
Они медленно шли по улице.
Снег летел в свете одиноких фонарей, сыпался с крыш; возле темных подъездов намело свежие сугробы. Во всем квартале было белым-бело, и вокруг – ни одного прохожего, как в глухую пору зимней ночи. А было уже утро. Было пять часов утра нового, народившегося года. Но им обоим казалось, что не кончился еще вчерашний вечер с его огнями, густым снегом на воротниках, движением и сутолокой на трамвайных остановках. Просто сейчас по пустынным улицам спящего города мела, стучала в заборы и ставни прошлогодняя метелица. Она началась в старом году и не кончилась в новом.
А они шли и шли мимо дымящихся сугробов, мимо заметенных подъездов. Время утратило свой смысл. Оно остановилось вчера.
И вдруг в глубине улицы показался трамвай. Этот вагон, пустой, одинокий, тихо полз, пробиваясь в снежной мгле. Трамвай напомнил о времени. Оно сдвинулось.
– Подождите, куда мы пришли? Ах да, Октябрьская! Смотрите, мы дошли до Октябрьской. Хватит. Я сейчас упаду в снег от усталости.
Валя решительно остановилась, опустив подбородок в мех воротника, задумчиво поглядела на мутные в метели огни трамвая. От дыхания мех возле губ ее заиндевел, заиндевели кончики ресниц, и Алексей увидел: они смерзлись. Он проговорил:
– Кажется, утро…
– А трамвай такой унылый, усталый, как мы с вами, – сказала Валя и засмеялась. – После праздника всегда чего-то жалко. Вот и у вас почему-то грустное лицо.
Он ответил, глядя на приближающиеся из метели огни:
– Я четыре года не ездил на трамвае. Я хотел бы вспомнить, как это делается. Честное слово.
В самом деле, за две недели пребывания в артиллерийском училище в тыловом городе Алексей мало освоился с мирной жизнью, он был изумлен тишиной, он был переполнен ею. Его умиляли отдаленные трамвайные звонки, свет в окнах, снежное безмолвие зимних вечеров, дворники у ворот (совсем как до войны), лай собак – все-все, что давно было полузабыто. Когда же он один шел по улице, то невольно думал: «Вон там, на углу, – хорошая противотанковая позиция, виден перекресток, вон в том домике с башней может быть пулеметная точка, простреливается улица». Все это привычно и прочно еще жило в нем.
…Первый раз за четыре года ему пришлось встречать Новый год не в землянке с одним мерзлым окошком в синь ночи, не на марше, трясясь на передке противотанкового орудия, не с «фронтовыми сто граммами», привезенными под праздник старшиной прямо на огневую, а в глубоком тылу, в незнакомой компании, в которую бог весть как вошел Борис, однополчанин Алексея, встречать Новый год и удивляться судьбе: очень непривычно было это неожиданное мирное веселье после того, как все довоенное будто кануло в бездну лет.
Здесь, в этой студенческой компании, Алексей мало пил и не пьянел – было ему неспокойно и не хватало чего-то обыкновенного, простого, ясного. Он увидел, вернее, обратил на Валю внимание во время танцев, когда Борис первый с рыцарским поклоном пригласил ее и она пошла с ним, чуть покачиваясь на высоких каблуках, что-то смело и быстро говоря ему, ее глаза заблестели улыбкой; и Алексей почему-то также заметил: то, что она танцевала с Борисом, было неприятно хозяйке дома, Майе Невской, худенькой, с темными, как ночная вода, глазами; она следила за Борисом с беспокойством и ожиданием.
Танец кончился; смеясь и разговаривая, они сели на диван. Валя как бы случайно скользнула по лицу Алексея вопросительным взглядом, и он услышал ее голос:
– А кто он? Этот, весь в орденах?
– Андрей Болконский в байроническом плаще, – не задумываясь ответил Борис и весело подмигнул в его сторону.
Услышав это, Алексей сначала подумал, что говорили не о нем, но сейчас же понял, что говорили именно о нем: она смотрела на него. Тогда он подошел к Вале, сказал, преодолевая стеснительность:
– Простите, этот остряк знает мое имя около трех лет.
– Он всегда прав, Валенька, – преувеличенно серьезно произнес Борис и отошел к Майе Невской.
– Вот как? – Она подняла глаза, и Алексей увидел, как ее маленькое ухо с нежной мочкой залилось румянцем. Она движением головы откинула светлые волосы со лба и с шутливым видом протянула руку. – Меня зовут Валя. Фамилия моя – Мельниченко. Только к вашему комбату Мельниченко я никакого отношения не имею. Об этом Борис уже спрашивал.
– Но я и теперь не знаю, кто вы.
– Кто я? Я
