Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
– Отнесите в нишу, похороним потом, – сказал Новиков, почти не слыша своего голоса, и, задохнувшись, вспомнил, что как-то не так говорил он со Степановым в его последние часы. Но не было времени, душевных сил возобновить в памяти, где был прав и виноват он: Новиков чувствовал темное кружение в голове, позывало на тошноту, – видимо, контузило его в ровике.
– Отнесите в нишу, похороним потом, – повторил Новиков глухо и сейчас же поднял голос до командных, отрезвляющих нот: – По места-ам!..
И сразу ушло из сознания все, что было несколько секунд назад. Веря в свою прежнюю счастливую звезду, он стал на колени к прицелу, припал к резиновой наглазнице панорамы – резина хранила еще живую теплоту и скользкость пота Степанова.
Он увидел в панораме не целую, а разжатую и разбившуюся на две части дугу атаки: тяжелые танки с ходу вели огонь, сползались с центра к левому и правому краям поля, скапливались черными косяками. Три первых танка миновали позицию Овчинникова, неуклюже и круто ныряя, катились в котловину.
– А-а, – только и произнес Новиков, машинально тиснув ладонью ручной спуск. Его била внутренняя дрожь нетерпения, азарта и злобы, и то, что делали его руки, глаза, будто бы отделилось от его сознания, а оно говорило ему: «Не торопись, не торопись, ты никогда не торопился!» И все мигом исчезло: на перекрестие прицела в упор надвинулся широкий, подымающийся из котловины покатый лоб танка, качнулся, дрогнул его длинный ствол, слепя, заслонил огнем прицел и выпал из перекрестия – с громом рвануло землю слева от Новикова. И в то же мгновение, чувствуя солоноватый привкус крови на закушенной губе, Новиков поймал его вновь, выстрелил и уже не смотрел, куда впилась трасса. Лишь синяя точка спичкой чиркнула по выпуклой груди танка.
– Товарищ капитан! Быстрей! Быстрей!.. «Мессера» идут! Товарищ капитан, миленький!.. Быстрей!..
«Чей это голос, Ремешкова? Где он кричит? Спокойно, Ремешков! Ни одного звука. Я не тороплюсь потому, что так надо, так вернее…»
Сколько он сделал выстрелов? Шесть? Десять? Двадцать?.. Но дуга все распрямлялась – где следы выстрелов? Танки шли… Снова крик разбух за спиной его, накаленный опасностью, а может быть, бешеной радостью, животный крик, он никогда не слышал такой дикий, такой неестественный голос Ремешкова:
– Тринадцать штук горят! Горят! Нет, четырнадцать! Алешин три смазал! Мы – шесть!.. – И крик этот точно скосило: – Пикируют! Сюда!.. Вот они! Товарищ капитан!..
Тонкий, режущий свист возник в небе; в грохоте, в треске разрывов он начал увеличиваться, расти над самой головой – наклонно к земле скользили в дыму узкие, как бритвенные лезвия, вытянутые тела мессершмиттов. Они пикировали прямо на высоту, выбрасывая колючее пламя пулеметных очередей. Взрывы бомб ударили в землю, вскинулось косматое и высокое там, где были пехотные траншеи, толчки передались к высоте, сдвинули орудие. С пронзительным звоном истребители вынырнули из дыма, выходя из пике, стремительным полукругом взмыли ввысь, серебристо засверкали в утреннем небе, а оттуда косо стали падать на высоту, вытянув черные жала пулеметов. Отчетливо и низко мелькнули кресты на узких плоскостях, прямо в глаза забились пулеметные вспышки. По лицу Новикова пронесся металлический ветер, фонтанчики очередей зацокали по брустверам, зазвенела пробитая пустая гильза. Знойным ветром толкнуло в спину, в затылок – разрывы бомб вздыбились вокруг орудия. Новиков, ощутив эти жаркие удары волн в спину, не почувствовал большой опасности, не лег, а лишь инстинктивно прикрыл рукой головку панорамы; как во сне, просочился захлебывающийся голос Ремешкова:
– Товарищ капитан, ложитесь… ложитесь, разве не видите? Осатанели они! По головам ходят!.. Убьют вас… Пропадем без вас, товарищ капитан!..
Но слова эти не задели Новикова, прошли стороной дуновением ветра, неточным ударом бомбовой волны. Он верил в прочность земли и не верил в прямое попадание. Выжидая, смотрел, как осиные тела истребителей пикировали в дыму над высотой на орудия.
А непрерывный писк, едва различимый сквозь окруживший огневую грохот, назойливо, требовательно звучал за спиной: кажется, зуммерил телефон.
– Аппарат! – крикнул Новиков, ничего не видя в дыму, и тут же к нему пробился прыгающий от волнения голос связиста:
– Товарищ капитан! Алешин у телефона! Докладывает! Справа танки через минное поле прошли!
– Где прошли? Где?
Новиков, опираясь на казенник, привстал над щитом и тогда увидел справа и впереди высоты, там, где было боевое охранение пехоты, немецкие танки. Несколько человек, отстреливаясь из автоматов, зигзагами бежали оттуда по полю к высоте перед ползущими танками, падали, вскакивали, тонули в полосах мглы.
В эту секунду понял Новиков, что боевое охранение смято.
– Связист! Ясно видит Алешин эти танки? Ясно видит? Передайте мой приказ Алешину!.. – скомандовал Новиков, пересиливая нарастающий свист моторов, прерывистый клекот пулеметов. – Прекратить огонь по левым танкам! Огонь по правым! Поддержи пехоту! Огонь туда! Туда! Сначала несколько фугасных!
И, скомандовав, с ощущением нависшей беды посмотрел туда, где разбросанно бежали к чехословацким траншеям несколько человек. Снаряды Алешина взорвались позади человеческих фигурок, земляная стена встала перед танками, и, словно бы очнувшись, люди неуверенно повернули назад, к траншеям боевого охранения.
– Товарищ капитан! Да что вы! Ложитесь! – снова раздались дикие, умоляющие вскрики Ремешкова. – Пикируют!
Новикова резко дернули за рукав гимнастерки: Ремешков, засыпанный землей, не в силах передохнуть, сидел против, вскинув серое лицо, в застывших от надвигающейся опасности глазах светилась, вспыхивала зеркальная точка. А эта точка падала с неба. Металлический рев оглушил Новикова, пули звеняще прошлись по огневой, запылили, зыбко задвигались брустверы. Низкая тень пронеслась над ними – и хвост истребителя вертикально взмыл за высотой, врезаясь в небо.
– Не ранило, товарищ капитан? Не ранило? – говорил лихорадочно и сипло Ремешков, размазывая пот по лицу. – Что же вы так? Что же вы так?.. Товарищ капитан!..
Совсем не слыша его, Новиков стоял у щита, отчетливо видел, как впереди, мимо занявшихся дымом машин, медленно вползали в котловину танки – выходили они к берегу озера, и самолеты прикрывали их атаку. Странно, напряженно стискивались губы Новикова, и Ремешков, который не видел эти танки, не мог знать, что чувствовал он, Новиков; судорожно кашляя, вытягивал молодое обескровленное лицо к нему.
– Худо вам, товарищ капитан? Ранило, а?
– К орудию! – сквозь зубы подал команду Новиков. – Заряжай, Ремешков! Где Порохонько? Заряжай! – И, садясь к прицелу, обернулся: – Порохонько, жив?
Порохонько лежал на спине меж станин, со злым любопытством следил за разворотом истребителей и смеялся беззвучно, захлебываясь этим жутким, душащим его смехом.
– Огонь! – скомандовал Новиков.
Сгущенный дым, закрывая котловину, как и вчера утром, кипел, слоился перед высотой. И
