В. Подзимек - На всю жизнь (повести)
— О том, что когда подчиненным задают вопрос, то руки должны поднимать все. Кто знает — поднимает правую руку, кто не знает — левую. Для чего ты это делаешь? Я специально вызвал солдата, поднявшего левую руку, и ты сам слышал, как он отвечал.
— Береженого бог бережет, — ответил мне Краса с таким невинным выражением лица, что я уже не мог что-либо добавить.
Я направился к комнате политпросветработы, где по плану должен был проводить занятия в своей группе техник батальона поручик Броусил. Когда я брался за дверную ручку, у меня было такое ощущение, что я ошибся. Ничего похожего на дискутирующие голоса слышно не было.
Я уже собирался уйти, но потом все же решил проверить. Комната была полной. Поручик Броусил сидел за столом, обхватив голову руками, а один из солдат монотонно и не очень громко — видимо, чтобы не разбудить задремавших, — что-то читал в брошюрке. Прошла минута, прежде чем Броусил заметил меня и подал команду. Когда все снова сели, он решил проявить активность. Было видно, что он напряженно думает, как это сделать. Прежде чем он сообразил, я его опередил и попросил читавшего солдата продолжать. Броусил с удивлением посмотрел на меня, но сразу же согласился.
И так мы молча сидели рядом и слушали солдата, старавшегося в моем присутствии вдохнуть хотя бы крупицу жизни в свое чтение.
Я чувствовал, как у меня накапливается возмущение, и боялся, что не удержусь и перед всеми отругаю Броусила за подобное проведение политзанятий. Я с возмущением посмотрел на него и только теперь увидел, что передо мной сидит клубок нервов, а не поручик с дипломом инженера. Когда я увидел это, то моего возмущения немного поубавилось.
Солдат продолжал читать, но в комнате никто уже не дремал, потому что всем было интересно, чем все это кончится. Только Броусил как будто бы отсутствовал. Он даже не заметил, что настало время перерыва, и мне пришлось напомнить ему об этом.
Мы вышли в коридор, и я направился в самый отдаленный его конец. Броусил шел за мной. Я обратил внимание, что солдаты, вышедшие из комнаты и закурившие сигареты, ни на мгновение не сводили глаз с меня и Броусила.
— Ну, так все-таки соберись хоть чуть-чуть, — сказал я Броусилу и в противоречие своим словам улыбнулся ему. Это для следящих за нами зрителей. Казалось, что он не способен хоть как-то среагировать на мой призыв, и мне ничего не оставалось, как продолжать:
— Я знаю, что ты хорошо проводишь политзанятия. Сегодня — это, очевидно, исключение, и я не буду спрашивать тебя о причинах. Но эту комедию следует прекратить.
И так, чтобы все следящие за нами солдаты видели, я подал Броусилу руку и собрался уходить.
— Спасибо вам, товарищ поручик, — сказал он и чуть не плача добавил: — Вчера в роддоме у моей жены умер ребенок. Девочка.
— Ты уже был там? — спросил я.
— Вчера вечером я пытался, но меня не пустили к ней, — ответил Броусил.
— Попытайся сегодня. Прямо сейчас.
— А как же группа? — спросил он.
— Да иди же, — сказал я тоном, не допускающим дальнейших вопросов. — Купи жене букетик цветов и перед ней не держись как клубок нервов. У вас еще будет столько детей, что они вам надоедят, — добавил я.
Отойдя от Броусила, я направился к солдатам:
— Заканчивай курить! Приступить к занятиям!
Я подождал минуту, пока солдаты усядутся, принял рапорт и объявил, что занятия буду продолжать я. Хотя я оказался в невыгодном положении, поскольку у меня не было конспектов, но, когда мы расходились, я сам для себя мог отметить, что получилось не так уж плохо.
* * *Подполковник Томашек зашел ко мне уже под вечер, как раз когда я готовил политинформацию на следующий день. И в этом уже был прогресс, потому что раньше в рабочее время у меня на подготовку не оставалось времени.
— Не помешал? — спросил он и, не дожидаясь ответа, поудобнее уселся на стуле напротив меня. Поудобнее — это значит вытянув левую ногу вперед. Мы знали, что его беспокоят вены.
Я отложил блокнот без тени малейшего огорчения, сводной стороны, потому, что беседа с ним всегда была очень полезной, с другой — потому, что моя политинформация была почти готова.
— Комитет КПЧ нашей воинской части решил выдвинуть твою кандидатуру на батальонном отчетно-выборном партийном собрании на должность секретаря. Хотя Логницкий и неплохой секретарь, все-таки должность командира роты мешает ему смотреть на вещи с позиции всего батальона.
Слова Томашека не особенно меня удивили. На такую должность, как правило, избирались политработники батальонов, и не было причин, почему бы мне стать исключением. Но то, что последовало за этим, удивило меня значительно больше.
— Мы подумали о твоей кандидатуре уже несколько месяцев назад, — продолжал Томашек. — Мы хотели, тебе это предложить, не дожидаясь отчетно-выборного собрания. Но Индра, как член комитета воинской части, решительно выступил против. Объяснял он это тем, что у тебя как политработника имеется ряд трудностей, и если ты станешь секретарем, то проблем возникнет еще больше. Индра также считал, что тебе надо еще поработать, чтобы глубже понять задачу политработника.
При этих словах Томашека я не сдержался, стукнул кулаком по столу и, повысив голос, спросил:
— Так почему же он мне не сказал об этом прямо? С глазу на глаз!
Подполковник Томашек обратил мое внимание на то, что политработник должен убеждать прежде всего силой аргументов, а не силой голоса, а потом заметил, что если меня это интересует, то я бы мог спросить об этом Индру сам.
— Конечно, спрошу! — сказал я возбужденно. — Ну а теперь он уже не против?
— Совсем наоборот, — сообщил мне Томашек. — Наше предложение он горячо поддержал и пел в твой адрес дифирамбы. За эти несколько месяцев ты якобы заметно изменился. Только я не знаю, к лучшему или к худшему.
— Не понимаю вас, товарищ подполковник, — сказал я, уже успокоившись.
— Я по опыту знаю, что взаимные объятия командира и политработника ни к чему не приводят. А если и приводят, то только к провалу, — поучал он меня. Затем он посоветовал мне активнее включиться в подготовку доклада на отчетно-выборном собрании. Сообщив, что подробный инструктаж состоится послезавтра. Осторожно наступая на левую ногу, Томашек вышел из моего кабинета.
Снова взяв блокнот, чтобы закончить политинформацию, я решил сразу же зайти к Индре и все ему высказать.
Но мне не пришлось никуда ходить. Индра пришел сам.
— Я видел у тебя Томашека и подумал, что он, наверное, тебе все рассказал. Поздравляю и не сомневаюсь, что мне с тобой как с секретарем партийной организации удастся найти общий язык.
На душе у меня появился неприятный осадок. С одной стороны, я считал его поздравление преждевременным, с другой — после того, что я услышал от подполковника Томашека, даже его доверие, казалось, не приведет к плодотворному сотрудничеству.
— Раньше у тебя было другое мнение, — заявил я, хотя и не так воинственно, как мне хотелось несколько минут назад.
Индра бесхитростно посмотрел на меня.
— Тогда ты только начинал работать в батальоне, и я опасался, что нагрузка для тебя будет слишком велика. Сейчас я не опасаюсь.
— Ты тогда говорил, что мне не все ясно относительно моей роли как политработника, — продолжал я. В поведении Индры было что-то такое, что меня обезоруживало.
— Я ошибался, вот и все.
Индра хотел как можно быстрее закончить разговор. Я уже успел его узнать настолько, что мне сразу стало ясно, что он пришел ко мне совсем за другим и теперь не может дождаться, пока все не выяснится.
Я решил дать ему такую возможность.
— Уже несколько дней я думаю об этом. — Он сразу же воспользовался возникшей паузой. — И чем дальше, тем эта идея кажется мне более реальной. В общем, нам следовало бы взять обязательство стать отличным батальоном.
Индра посмотрел на меня, пытаясь определить, насколько я удивлен. Но, кажется, я его разочаровал: я действительно не удивился.
— Я об этом тоже думал, — сообщил я.
— Вот это да! — обрадовался он. — Почему же ты мне ничего не сказал?
— Мне казалось, что говорить пока преждевременно. У нас есть еще несколько месяцев. Но я думаю, что если мы все как следует подготовим, то сможем выполнить обязательство.
— Я тебя не понимаю, Петр. У нас нет этих месяцев. Совсем наоборот.
Теперь уже я не понимал его. В течение нескольких минут мы уточняли, пока не выяснилось, что мы расходимся в одной мелочи. Но в мелочи весьма существенной. В то время как я полагал взять обязательства на новый учебный год, Индра хотел принять их на летний период обучения и выполнить к концу текущего учебного года.
— Неужели ты говоришь это серьезно? — возмутился я, разобравшись, о чем идет речь.
— Серьезней быть не может, — заявил командир батальона.
