Жена штурмовика - Даниил Юрьевич Туленков
Водитель его, замечательный парень с позывным «Кот», с мамой которого мне приходилось в то время общаться в чате, сообщил ему, что Юлин муж Саша погиб.
В аккурат в этот вечер Юля звонила мне. Она знала, что мой муж на задании, и регулярно писала мне, чтобы поддержать меня и узнать, как дела.
В тот вечер она позвонила. Саша не выходил на связь уже две недели. Узнав, что от моего мужа пять дней как нет никаких вестей, она твердо сказала: «Такого не может быть, чтобы о человеке не было информации столько времени. Что-то случилось, и его надо искать. Ждать тут нечего. С понедельника я буду поднимать на уши все госпитали и морги в округе, дай мне все данные, и я буду узнавать что-то и про него».
Несмотря на то, что ее собственный муж не выходил на связь столько времени, она продолжала поддерживать меня и беспокоиться о моем муже. Готова была помочь всем чем могла.
И вот я узнаю с ужасом, что уже несколько дней, как Саши нет в живых.
И это была для меня первая реальная смерть.
Смерть человека, которого я не знала, но с женой которого я очень много общалась. Которая, наряду с Викой, стала для меня самым близким человеком из всех родных и сослуживцев мужа.
Юля все это время продолжала его искать.
Юля знала, что мой муж на задании, и также ждала его возвращения в надежде, что он может рассказать что-то о судьбе Саши.
Мы общались почти каждый день.
И теперь, обладая этой страшной информацией, я не знала, что с ней делать. Как донести ее до Юли?
Я понимала, что этого сделать не могу. Что это выше моих сил.
Что это может сделать только мой муж. И я попросила его об этом.
Он согласился и начал долго и аккуратно подводить Юлю к страшному известию, давать ей подсказки и наводки так, чтобы самому остаться в тени и не навлечь на себя гнев кого-то из командиров.
Ведь это командир должен был позвонить Юле и сообщить, что ее муж «двести». Но он этого не делал. Муж же тем самым влезал, по сути, не в свое дело, и это могло быть чревато крупными неприятностями.
Не прямо, намеками муж давал мне понять, что есть такие участки и такие подразделения, куда отправляют бойцов с тем, чтобы они оттуда не возвращались.
Судя по всему, к кому-то из таких мясников в какое-то такое подразделение и был отправлен Саша.
В сентябре, когда муж со своими товарищами отправился в «Рысь», Саша с ними не поехал. Остался в Токмаке.
Спустя несколько дней Юля написала мне, что Саша пропал со связи. Но перед этим успел сообщить, что их куда-то всех переводят, телефоны на время изымут, но скоро он снова выйдет на связь.
На связь он не выйдет уже никогда.
О том, что произошло дальше и как развивались события, мне проще рассказать словами мужа, так, как он это рассказал мне.
* * *
«Став (Саша-риелтор из моих рассказов) стал для меня одним из самых первых товарищей на СВО. Мы познакомились в учебке, вместе прибыли на передок и вместе же были откомандированы в группу эвакуации в составе одной из рот 5-го батальона 810 брмп. Наша партия была разбита на несколько групп, и в ту, в которой был я, Став не попал. Но размещался он неподалеку от той ямы под сеткой, в которой жили и дежурили мы. Поэтому, естественно, периодически мы с ним встречались. Вместе мы эвакуировались с этих позиций, в числе последних погрузившись на отходящие КамАЗы, вместе убыли на тыловую базу. Оттуда спустя три дня отдыха мы переместились в какую-то лесополосу и отсюда уже выдвинулись в составе резервной группы под Работино. Это с ним я лежал глухой темной ночью под орешником, когда прибыли, как на пикник, саперы и, спровоцировав своим безалаберным поведением ракетный удар хохлов, превратили эту тихую лесополосу в ад. Выбрались мы оттуда разными путями, но в дальнейшем последние свои дни в 810 брмп держались вместе. Вместе и вернулись в город Т., в «синюю яму», где царили бардак, пьянство и всеобщее разложение.
Тут-то и сказалась разница наших характеров и мировоззрения. Я сразу же смекнул, что отсюда надо срочно уносить ноги, а Саша, напротив, решил, что в этой мутной воде протянуть время получится подольше, война от тебя никуда не денется, нет никакого смысла бежать впереди поезда навстречу опасностям и рискам.
Был он очень неплохой парень. Но была ему присуща эта вот южанская вальяжность, нега и сонность, которые часто примечал я у жителей Ставропольщины и Краснодарского края.
У нас, у уральцев, как: есть движ, все вскочили, заорали и побежали.
А этому надо все обдумать, посмотреть, перекурить, обождать.
Это его и сгубило.
Прошло два-три дня с того момента, как я с последней партией добровольцев уехал в «Рысь». В домики на окраине города Т., где мы были расквартированы, приехала военная полиция, и всю «синюю яму», а с ней и Сашу, выгребли на кичу. Телефоны отобрали, а потом небольшими партиями рассовали по каким-то подразделениям.
Все они значились как «пятисотые». А произошло это потому, что командир нашей роты, той, с которой мы прибыли из учебки, загремел уже по целому букету тяжелейших статей (убийство, разбой, износ, торговля оружием) в ФСБ. А потому весь личный состав оказался как бы «бесхозный» и разом записан в дезертиры. И брать таких бойцов в нормальное подразделение никто не хотел.
Шанс был один — вырваться в «Рысь». Я им воспользовался, а Став от него отказался.
Не могу сказать наверняка, что он бы выжил у нас. Гарантий тут никаких никто никому дать не может. Но, попав в руки военной полиции как «пятисотый», он существенно уменьшил свои шансы на благоприятный исход.
Досконально его дальнейших мытарств я не знаю. Он погиб в конце сентября или начале октября, а попал в руки ВП числа, наверное, 9 сентября. То есть это время он где-то находился, возможно, его перекидывали из подразделения в подразделение. Так или иначе, но в конце концов он оказался под началом командира с не очень хорошей репутацией. На зэков этот командир смотрел исключительно как на расходник, а уж на проштрафившихся зэков — просто как на утильсырье. То, что по
