Войо Терич - Семь бойцов
— Не беда, — возразил боец.
— Хорошие вести? — обратился к нему сидящий раненый.
— Отличные, друг, — сердечно ответил боец и исчез.
— Что он сказал? — спросил, подходя, старик.
— Хорошие вести.
— Дай бог.
— Старик, — простонал человек с повязкой на глазах. — Это ты?
— Да.
— Не поминай бога.
— Почему?
Потому что он на их стороне. Он перешел к немцам.
— Эх, мне бы ноги того парня, был бы и бог на моей стороне. И все бы вести были хорошие, — проговорил старик.
— У меня тоже были ноги, — глухо произнес человек с повязкой на глазах.
Девушка подсела к старику. Слышалось прерывистое дыхание раненых.
— Я думаю, нас давно бы отвели отсюда. Ведь те, с Сухого Дола, скоро будут здесь. Слышишь выстрелы? — шепнула она старику.
— Что ты хочешь сказать? — спросил тот.
— Мы остались одни. Надо подумать, как спрятать раненых.
— Ты думаешь, нашим не удалось прорваться?
— Если даже и удалось, они не смогут вернуться. Надо подумать о раненых.
— Не глупи!
Девушка молчала.
— Не глупи, Марица! — повторил старик.
Она не отвечала. Сорвав травинку, смяла ее.
— Ты с ума сошла. Совсем спятила! — чуть не крикнул на нее старик. — Что это за болтовня?
Он был южанин по выговору. Его черный суконный пиджак уже прорвался на обоих локтях. На голове старик носил круглую плоскую шапочку с красным верхом и черным шелковым флером по тулье. Это был извечный символ печали по проигранной битве на Косовом поле[9]. На самой верхушке шапочки в четырех углах красовались нашитые старинным золотым галуном четыре буквы С, что означало «Само слога србина спасава»[10].
— Нет, — ответила девушка. — Я не спятила, дядя Яблан. Я только знаю, что мы в последнем эшелоне.
— Ну и что из того?
— Последний эшелон не пробивается в трудную минуту. А разве может быть минута трудней этой?
Она тихо заплакала. Старик глядел на нее с укоризной.
— Разве они совсем глупые, чтоб выпустить отсюда четыре дивизии? — спросила Рябая.
— Да, если не могли иначе, — ответил старик.
— Вот видишь, теперь уже не могли. Они пропустили то, что хотели, и больше никого не выпустят, — тоскливо сказала девушка.
Казалось, она примирилась с судьбой. И хотя она не имела военного опыта, но ее чуткое женское сердце предсказывало беду.
XXIII
На привалах я любил рассматривать всех по очереди. Мне нравились карие бархатные глаза Судейского. Он смотрел всегда прямо в лицо собеседнику. Судейский поднялся против немцев и старого режима. Он из интеллигентов. У него есть определенное будущее: он мог бы стать адвокатом или судьей.
Старик был крестьянином, имел свое хозяйство. Он почитал старые обычаи, уважал праздник Славы[11] и ненавидел фашистов. Они уничтожили его семью и хозяйство. И старик воевал с врагом беспощадно, не на жизнь, а на смерть. Он уверен в нашем движении и никогда ему не изменит.
Йован — сын крестьянина, и довольно имущего. По его рассказам, у них было немало скота. Да и теперь им неплохо. Его, как и многих, подхватила волна революции.
Рябая — из бедняцкой семьи. В каком-то смысле она мне ближе всех. Она некрасива, необразованна. Из таких женщин получаются хорошие жены. Но Рябая встала в ряды борцов, и это вызывает у меня восхищение.
Минер — физически самый сильный из нас. Это — квалифицированный рабочий. Он тоже мне очень нравится, хотя и принадлежит к определенной группе людей. Минер умудрен жизнью и любит жизнь.
Все мы очень разные, но нас объединила борьба. В мирное время я попросту был бродягой и, конечно, не мог войти в круг интеллигентных людей. Во время войны стал командиром. А будущее мое трудно угадать.
«Посмотри на Аделу», — говорил мне внутренний голос.
Мы встретились взглядами. Мне хотелось ей сказать: «Ты лишь в силу обстоятельств оказалась в компании со мной». «Я всегда любила таких, как ты», — будто отвечала она. — «Ты, наверное, начиталась Горького».
Адела словно угадала мои мысли. В ее сердитом взгляде я увидел ответ: «Не задавайся».
Мы залегли за каменным выступом. Ждем приближения банды. Отступать больше нельзя, да и некуда. Мы стараемся держаться спокойно, как люди, выполняющие свой долг. Я снова думаю о своих спутниках. Самая загадочная для меня — Адела.
Мы опять встречаемся с ней взглядами.
«Я всегда любила рабочих», — словно говорит она. «Наверное, так же, как любят вещи или животных, — иронизирую я. — Иногда приятно сказать пару ласковых слов тем, кого считаешь ниже себя. А ведь я с самой низшей ступеньки! Я не был даже подмастерьем. Ничего не кончал, у меня нет ни образования, ни ремесла. Я бродяжничал в поисках куска хлеба…»
Должно быть, девушка разгадала насмешку в моем взгляде и отвела свои глаза в сторону. А я не мог не смотреть на это бледное большеглазое создание. Она напоминала бело-голубой цветок на тонком стебле. Я слышал только голос Аделы и испытывал ревность к птицам и травам вокруг нее, к этим измученным людям, которые слышали и видели ее…
У нас отличная позиция. Такую только Минер может выбрать. Здесь нас не застанешь врасплох. Мы ждем ночи. В прошлую ночь мы спускались в село, набрали еды и навлекли на себя погоню. И теперь, усталые, готовились принять бой.
Может быть, бандиты и не нападут на нас? Сверкали на солнце скалы. Вдали темнели кусты. Между ними петляла узкая дорога в село…
Мне вспомнился один из эпизодов после боя в сорок втором году. Мы захватили несколько жилых домов на углу, около шоссе. Один из наших трофейных танков подбили, другой куда-то оттянули. Остался лишь тяжелый итальянский бронеавтомобиль.
— У нас нет приказа двигаться дальше, — угрюмо сказал мне Мурат.
Я нащупал пистолет, поправил ремень и молча, рукой, показал ему направление. Мы с Муратом были друзьями. Я знал, что на него всегда можно положиться. Он командовал отделением и изредка заменял меня во взводе.
— У тебя много патронов? — спросил я.
— Патроны есть еще в разрушенной школе. Мы не могли захватить с собой все. Я приказал бойцам взять, сколько унесут.
— Немецкие?
— Итальянские.
— Тогда для моей винтовки не подойдут.
— Для моей годятся.
Мы подползли к школе. Мурат набрал патронов. Дальше пробирались от дома к дому. Жителей не было видно. Мурат направился к одному из домов. Видимо, что-то заметил.
— Выходи! — крикнул он в дверях.
Вышел бледный человек с усами, в штатской одежде. В этот момент во дворе я заметил другого человека в длинном пиджаке. Седая голова была не покрыта. Скуластое лицо, запавшие глаза. В руке он держал пачку сигарет, какие получали усташи. Вытащив одну, протянул ее мне.
— Это мой сын, — сказал он.
— Торгуете с немцами?
— Живем кое-как.
— Ух! — сплюнул Мурат.
— Здесь у нас только женщины, — произнес пожилой человек. — Мы — мусульмане.
— Я должен проверить, — сказал я и направился в дом.
В первой комнате вдоль стен лежали подушки, накрытые коврами. Две женщины повернулись к нам спиной.
Мои пропыленные башмаки оставляли на ковре белый след.
— Сколько у вас комнат?
Женщины молчали.
— Повернитесь.
Они повиновались. Одна, совсем юная красавица, подняла черные, как уголь, глаза. Лицо другой закрывал платок.
— Откройся! — я подошел ближе.
Женщина стыдливо открыла лицо и взглянула мне прямо в глаза. «Должно быть, эта — жена молодого, — подумал я, — а первая — его сестра. Ей не больше шестнадцати лет».
— Покажите комнаты. Идите впереди…
В доме было четыре комнаты. Все устланы коврами. Османлийская мебель подобрана в одном стиле. В двух комнатах стояли закрытые снизу досками столы. Они всегда вызывали у меня недоумение: как за ними можно сидеть.
— Все в порядке, — сказал я.
— Да защитит вас Аллах!..
Бандиты не появились ни в этот, ни в последующие два дня. Мы пробирались дальше по пустынному краю. Лишь один раз нам стреляли в спину. На пути мы встретили еще одно село и разжились продовольствием, но его хватило ненадолго. Нас опять томил голод, а сел больше не попадалось.
На одном из привалов ночью я заметил в кустах зайца. Сказал об этом Минеру.
Где ты его видел? — удивился он.
— Здесь за кустом. Длинноухого. Могу поклясться. А ты знаешь, это — хороший признак.
Минер недоверчиво покачал головой. Но когда рассвело, мы действительно увидели пляшущего в дальних кустах зайца. Подползли ближе. Обе винтовки грянули разом. Зайца разделили на семь равных долей. Затем мы застрелили тощую ласку. Это было все, что удалось нам раздобыть на обед за два следующих дня.
Вглядываясь в складки гор и скалистые утесы, я прислушивался в надежде уловить мычанье стада. Мне хотелось понять, где же беженцы. На нашем пути их не было, а это грозило нам гибелью. Мы были настолько измучены, что, атакуй нас четники, неизвестно, чем бы все это кончилось.
