Войо Терич - Семь бойцов
— Вверху — Каменита Глава.
Больше он не проронил ни слова. Я шел за ним следом и невольно обратил внимание, как он похудел. Внезапно повернувшись, Йован спросил:
— Ты пойдешь?
Да, — ответил я. — Я не устал,
XXI
Мы были в Жупе. Раздобыли продовольствие и после короткой перестрелки отступили в горы. Здесь устроили привал. Я лежал неподалеку от девушек.
— Знаешь, мне все время невыносимо грустно, — говорила Рябая Аделе. — Я ничего не могу забыть и как бы все переживаю заново.
— Ты можешь об этом не думать? — спросила Адела.
— Нет, — отвечала та. — Все так и стоит перед глазами: мы со стариком спрятались в кустах, а за рекой — их патрули с огромными черными псами…
— Ты веришь в наше дело? — спросила Адела.
— Верю.
— Думай лучше об этом.
— Я и не хочу думать о чем-нибудь ином.
— Ну тогда расскажи.
— Это было в первый день после боя. Мы лежали в укрытии и наблюдали. Мы не знали, куда идти: немцы были повсюду…
Она облизала пересохшие губы, глядя прямо перед собой.
— Я была сестрой, ухаживала за ранеными. И я видела, как их выводили и ставили друг возле друга. Их убивали партиями. Старик все время шепотом приказывал мне отвернуться. Но я не могла не смотреть… Их убивали в затылок. Стреляли из таких же пистолетов, как у Минера, или из автоматов…
Прямо перед нами росли низкие кусты, не выше пояса. Там тоже кто-то прятался, мне было видно темное пятно его одежды. По тропе проходили трое гитлеровцев с собакой. Вдруг собака залаяла, и человек на четвереньках пополз по склону. Я догадалась, что он ранен в оба колена. Виднелась даже повязка. Собака настигла его и с лаем прыгнула на спину. Человек покатился по траве, но тут подоспели солдаты. Кто-то из них крикнул собаке, и она оставила раненого. Он поднял голову и с ненавистью посмотрел на своих палачей. Они находились шагах в тридцати от нас, и я хорошо разглядела его лицо. Очень худое лицо. Это был еще совсем молодой парень. Он что-то произнес, но в это время самый высокий фашист выстрелил в него…
В одной группе они расстреляли девушку. Я не могу забыть выражения ее лица, когда они поставили ее возле куста… До позднего вечера раздавались одиночные выстрелы. Хотелось выть от горя. Старик закрывал мне рот ладонью…
— Старик хороший, — проговорила Адела.
Рябая низко опустила голову, плечи ее поникли.
— Да, — продолжала она, снова подняв голову. — Мне казалось, будто это никогда не кончится. Потом выстрелы стали удаляться и почти прекратились. Лишь на том берегу изредка проходили немецкие солдаты и патрули. Иногда они вели пленных. Этих уводили на допрос. И каждый из наших оглядывался на этот берег, на густой лес, словно прощаясь…
Старик сказал мне, что существует кем-то подписанная конвенция о том, что нельзя убивать раненых. Однако фашисты не соблюдают ее даже по отношению к англичанам и американцам…
Когда стало смеркаться, мы начали пробираться по лесу. От госпиталя ничего не осталось. Повсюду валялись трупы. «А те раненые, которым удалось спастись, — думала я, — умрут с голоду или от заражения крови…»
— Это в тот вечер вы встретили Судейского? — поинтересовался я.
— Да. Он был один. Старик расспросил его и предложил идти вместе. «Само собой разумеется», — ответил Судейский. Мы шли всю ночь, а на другой день встретили тебя и Минера.
— Как ты думаешь, скольким раненым удалось избежать расправы? — снова спросил я.
— Старик говорил, что по крайней мере — одной четвертой. Но я этому не верю. Ведь мы никого не заметили, пока шли лесом. Может, они боялись пошевелиться, а может, и не было их уже в живых.
— Да, — сказал я. — Тебе, девушка, немало досталось.
Она молча выдергивала траву.
— Война есть война, — продолжал я. — Тебе довелось много пережить… Но не надо все время думать об этом. Эти люди погибли, их не вернешь. Сейчас нужно позаботиться о себе, чтобы найти силы пройти наш путь. Мы недалеко от реки. Когда переправимся через нее, окажемся у своих.
— Да, — ответила она.
— Ты должна выдержать. Уже осталось немного.
— Я так устала, — произнесла Рябая. — Душа у меня устала.
Адела отвернулась. Я понял, что она плачет.
— Уходи, — сказала Адела, заметив, что я смотрю на нее. — Уходи! Пожалуйста.
Минер и Судейский лежали на траве. Чуть подальше глазел в небо Йован. Воздух был напоен запахом полыни.
— Эй, не пора ли трогаться? — спросил я, подходя к ним.
— Можно, — согласился Минер.
— А я пока не хочу идти, — заявил Йован.
— Надо идти, — улыбнулся Минер.
— Нет, — возразил тот. — Ничего не надо. Что идти, что сидеть на месте — все равно один конец.
— Если ты так считаешь, философ, тогда кончай сразу, — строго сказал Минер.
— Зачем же? Это сделают другие. Между прочим, они и на тебя рассчитывают.
— Никто на меня не рассчитывает, — спокойно произнес Минер.
Мы поднялись и вяло зашагали. Теперь уже не столько голодные, сколько усталые — больше, чем когда бы то ни было. Мы еле тянулись друг за другом. Я — впереди, за мной — Минер и девушки. За ними — Йован и Судейский. И последним — старик. Каждый шаг давался с трудом…
XXII
Мало-помалу я узнавал о судьбе госпиталя. Вот что мне рассказал старик.
Тринадцатого начался бой. Раненые находились на том берегу реки. Переправить их предполагалось, когда будет пробита брешь в тройном кольце, созданном немцами.
Старик был с ранеными. Его так и называли Стариком, хотя все в госпитале знали его настоящее имя.
— Оx! — воскликнула медсестра. — Они ушли без нас.
— А товарищи из штаба? — спросил старик.
— В пятистах метрах от лагеря никого нет.
За рекой, к северу от них, слышался сильный минометный огонь. Потом начали стрелять сзади, с горы, откуда госпиталь перебрался ночью. Было ясно, что это наступают солдаты Лера. Они уже много дней шли по пятам за госпиталем.
У медицинской сестры было скуластое, испещренное оспой лицо, карие глаза, детские губы и очень тонкая талия.
— Ты здорова? — подошел к ней старик..
— Да, — ответила девушка.
— Щеки у тебя горят.
— Воды, сестричка! — попросил раненый. Он лежал на носилках в кустах. Здесь было четверо раненых: все на носилках, за исключением смуглого паренька. Он сидя вслушивался в звуки боя.
— Я вам говорю, что наши пробьются. Наверняка.
— Поздно, — возразил другой.
— Почему?
— Потому что уже девять часов. Кому удастся выйти днем?
Третий хрипло выругался и застонал. У него осталась только одна нога, вторую отрезали до колена. На глазах его была повязка.
— Тебе плохо? — подошла к нему Рябая.
— Воды!
Приподняв раненому голову, она поднесла фляжку к его губам. Он пил, останавливаясь, чтобы передохнуть. Над головой засвистели осколки снарядов.
— Товарищи, — произнес партизан без ноги, с забинтованными глазами, — где мой пистолет? — Он пошарил вокруг руками, потом прерывисто продолжал: — Мне теперь ничего не страшно. Я уже наполовину мертвец. Запомните мое имя, если уцелеете.
— Милан, зачем ты так говоришь? — сказал сидящий. — Давайте о чем-нибудь другом.
Нет, — возразил тот, глубоко вздохнув и придвигая пистолет. — Сейчас нужно говорить только об этом.
— Слышите стрельбу? Движется к вершине? — взволнованно произнес сидящий раненый.
— Сколько человек в пятой? — спросил один из лежащих на носилках. У него на рукаве были звезды[8].
— Три с половиной батальона, — ответил сидящий.
— Это хорошо. Но они нас не спасут.
— Почему?
— Потому что только у них есть возможность прорваться.
— А мы?
— Неужели ты хочешь, чтоб они погибали вместе с нами?
— Нет, — ответил сидящий раненый.
Они замолчали. Человек со звездами на рукаве повернул голову и посмотрел на девушку.
Она вытерла глаза и только в этот момент увидела прямо перед собой молодого светловолосого крепкого парня с красными звездами на рукаве и вышитыми на них серпом и молотом.
— Сколько здесь человек? — спросил он.
— Семеро и сестра, — ответила Рябая.
— Кто рядом с вами?
— Двадцать раненых из третьей.
— А где штаб центрального госпиталя?
— Вверху, в лесу.
На груди у него висел автомат, впереди у ремня болталась сумка с четырьмя длинными и полными дисками. Когда он повернулся, Рябая увидела у него на спине еще один диск в непромокаемой немецкой сумке. Ремень с гранатами плотно перетягивал его талию. Это был единственный вестник «оттуда», которого она видела.
— Идите вверх, по этой тропе, — сказала девушка. — Не заблудитесь. Кругом — сотни раненых. Только не останавливайтесь, немцы начали обстрел.
— Не беда, — возразил боец.
— Хорошие вести? — обратился к нему сидящий раненый.
