Георгий Северский - Второе дыхание
«О каком это «порядке» он говорит — брезгливо подумала Катя, но предложение Колесова работать с ним партнершей после долгих раздумий приняла. Все-таки — свой, русский, и жить на что-то надо.
Пройдя наскоро курс обучения, Катя стала работать с Колесовым…
К вечеру поднялась метель. Холодный порывистый ветер взвихривал над поселком снег и бил в окна с такой силой, что дрожали рамы.
Командир батальона аэродромного обслуживания майор Отто Фурст взглянул на часы. Еще нет и восьми, а в этой берлоге — полная тьма и безлюдье. Даже собачьего лая не слышно. Впрочем — майор усмехнулся своим мыслям — ничего удивительного! Собаки уничтожены по его же приказу, а жителей отучили выходить на улицу с наступлением темноты.
Авиационный полк тяжелых бомбардировщиков «Голубые кресты» считался одним из лучших полков 8-го воздушного корпуса Рихтгофена. В декабре «крестоносцы» были срочно переброшены а Крым. Вместе с ними на один из аэродромов под Симферополем прибыл и майор Отто Фурст.
Майора раздражало здесь все. Столько забот, возни с подготовкой аэродрома, а тут еще никаких элементарных удобств.
В поселке, где квартировали летчики, бездействовал водопровод, не было теплых уборных, а главное — эта мертвящая скука!
Майор зевнул. Чем заняться в такой вечер? Пойти к кому-нибудь распить бутылку вина? Перекинуться в карты?
Но он тут же вспомнил, что отпустил своего денщика на весь вечер. «Скажу часовому, пусть немного проводит», — решил Фурст и стал одеваться.
Толкнув дверь, майор спустился с крыльца. Ветер и сухой колючий снег ударили ему в лицо. Он поднял воротник и осмотрелся. Укрываясь от ветра, к углу жался часовой.
— Ком гер! — позвал его майор.
Часовой подошел и… вдруг ударом приклада сбил майора с ног.
Через секунду, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, Отто Фурст лежал на снегу. Когда к нему вернулась способность воспринимать окружающее, он увидел, что рядом с ним лежит раздетый труп часового.
«Майн гот! Партизанен!» — обожгла догадка.
У крыльца двое в полушубках и один в шинели с убитого часового о чем-то тихо совещались. Окутанные снежной пеленой, фигуры партизан казались лежащему майору уродливо огромными. Вот сейчас они подойдут и…
Но тут совершилось то, что майор в кругу друзей называл неслыханным чудом. Чья-то исполинская тень перемахнула через забор. Послышались ругательства, вскрик. Мелькнул в воздухе выбитый из рук партизана автомат. В руках другого блеснул нож. Мгновенье — и страшный удар незнакомца отбросил партизана с ножом далеко в сторону. Схватив лежащий в снегу немецкий автомат, незнакомец хотел открыть стрельбу, но двое партизан, подхватив оглушенного товарища, уже исчезли со двора.
Великан легко поднял Фурста на руки, бережно внес в дом. Здесь он вынул кляп изо рта майора, освободил его от пут, и к тому времени, когда в комнату вбежали перепуганные солдаты караула и поднятые по тревоге офицеры, Отто Фурст, наконец, обрел дар речи.
Слушая рассказ командира БАО, немцы то приходили в негодование от дерзости партизан, то с изумлением разглядывали могучую фигуру незнакомца, выручившего майора.
А тот спокойно стоял в стороне, щурясь от яркого света и безразлично посматривая на возникшую суету.
Майор подошел к нему и похлопал по плечу.
— Ти есть брави храбрец, ти есть кароши германски патриот. Как тебя зовут?
От этой похвалы тень улыбки скользнула по равнодушному лицу незнакомца.
— Фамилия моя Колесов, зовут Иван Григорьевич, — медленно, растягивая слова, ответил он.
— Гут, ты, Иван Колесоф, будешь, как это сказать, мой хранитель.
Улыбаясь, майор пощупал мускулы Колесова и с восхищением воскликнул: — Феномен!
С этого дня бывший артист цирка Колесов стал телохранителем майора Отто Фурста.
Пришел и прошел новый, 1942 год.
Немцы в Крыму нервничали. Приказ фюрера взять Севастополь к полугодовщине войны с Россией, то есть к 21 декабря — выполнен не был.
Гитлеровцы временно прекратили штурм города и начали перегруппировку войск. Все ощутимей становилось сопротивление народа. На горных дорогах появились предупреждающие надписи:
«Внимание! Держи оружие наготове. Здесь партизаны».
Невидимые руки все чаще спускали под откос железнодорожные эшелоны с боеприпасами и военным снаряжением. Каждый камень, каждое дерево грозили пулей.
Даже на тщательно охраняемом аэродроме недавно взорвались баки и сгорело много тонн авиационного горючего. Это причинило немало неприятностей и хлопот майору Фурсту.
…В один из дней начала января перед домом Фурста остановилась легковая машина. Майор, обрадованный, выскочил навстречу своему старому приятелю гауптштурмфюреру[8] Эрнсту Дилле.
Несмотря на то, что гость был чином ниже майора, Фурст почтительно суетился около него. После взаимных приветствий друзья уселись в небольшом кабинете майора, служившем одновременно и спальней.
— Неважно устроился, — поморщился гость.
— У моих офицеров и этого здесь нет. Дыра!
— Да! Не Париж, — насмешливо согласился Дилле.
Отто Фурст настороженно посмотрел на приятеля: что он имеет в виду? В свое время, когда майор был в Париже, ему однажды намекнули, что среди содержимого его посылок на имя фрау Фурст попадаются не личные, а военные трофеи. Но Дилле спокойно закурил сигарету.
— Какие новости, Эрнст? — спросил Фурст, успокоившись.
— Новости? Новостей много, мой дорогой Отто, — заговорил Дилле, раскуривая сигарету.
Эрнста Дилле майор Фурст знал давно, они вместе учились в университете. Несмотря на сравнительно небольшой эсэсовский чин, гауптштурмфюрер вел значительную работу в контрразведке.
— Нового много, — повторил Дилле. — Сейчас в штабе армии тихая паника. Новогодних наград не получил никто. Возможны понижения по службе. Фюрер возмущен срывом военной кампании на юге России. И он прав, — Дилле скомкал в пепельнице папиросу. — Не взяв Севастополя, мы не можем наступать на Кавказ… Декабрьские события под Москвой и затянувшаяся блокада Ленинграда и Севастополя могут иметь для нас очень серьезные последствия, — он перегнулся к Фурсту. — Ты, конечно, понимаешь, Отто, что все это я говорю строго конфиденциально?
— О, конечно! Да, да, — поспешно заверил Фурст.
— Сейчас везде идет подготовка к грандиозному наступлению. Севастополь мы, конечно, возьмем… — Дилле усмехнулся, — фон Манштейн наденет, наконец, мундир фельдмаршала. Кстати, Отто, я приехал по исключительно важному делу. Оно может помочь и тебе получить поскорее следующий чин.
В дверь постучали. На пороге вытянулся денщик.
— Кушать подано, — доложил он.
Фурст повел Дилле в соседнюю комнату к столу, уставленному закусками и вином, наполнил бокалы:
— Благодарю, Эрнст, что вспомнил обо мне.
Дилле покровительственно улыбнулся:
— Да, да, Отто, я не забываю старых друзей. Как у тебя там? — он кивнул на дверь.
— Можно говорить. Не слышно, и посторонних нет.
Глядя на Фурста желтыми прищуренными глазами, Дилле продолжал:
— Разработана операция, значение ее огромно… Одним ударом мы выведем из строя, уничтожим все руководство обороной Севастополя. Наш агент сообщил, что 18 января на улице Карла Маркса, в здании кинотеатра «Ударник», соберутся на совещание командование и руководство обороной города.
Дилле поднялся:
— Есть приказ совершенно секретно готовить авиацию для удара по этому объекту. Налет — с твоего аэродрома. Ты включен в оперативную группу по подготовке операции. Надеюсь, тебе ясны последствия этой операции, — Дилле подчеркнул, — последствия для тех, кто будет принимать в ней участие.
Напряженно слушавший Фурст кивнул головой.
Дилле налил рюмку.
— Обезглавив оборону города, мы быстрей откроем его ворота. Выпьем за успех. Да поможет нам бог! Хайль Гитлер!
Дилле предупредил Фурста, что дня через два его вызовут в Симферополь на оперативное совещание, и стал прощаться.
Майор открыл дверь, крикнул денщика, но вместо него вошел Колесов.
— Где есть Ганс? — спросил у него «по-русски» Фурст.
Колесов пожал плечами.
— Вышел куда-то…
— Одеваться. Быстро!
— Кто это? — удивился Дилле.
— О! Это преданный нам человек, он оказал мне большую услугу.
— А, слышал эту историю, — улыбнулся, прощаясь, Дилле.
Похоронив маму, Катя несколько дней не выходила из дома. Особенно тяжело становилось ночью. Сон не шел к ней. Только иногда девушка забывалась, но тут же, вздрогнув, открывала глаза. В пустой, холодной комнате было тоскливо и жутко. Все время казалось — мать еще здесь, лежит больная, зовет ее. Чтобы отвлечься, Катя при свете коптилки читала. Читала все подряд, что было у нее: книги, старые учебники…
