Георгий Северский - Второе дыхание
— Видно, и природа воюет, — говорили люди.
Опустевший город неузнаваемо изменился. Казалось, серым пеплом осыпало улицы, дома, редких пешеходов… Печатая шаг, проходили немецкие патрули, и встречные отводили глаза. Так же не глядя, торопились они пройти мимо знакомых зданий, в которых разместились учреждения с чуждыми для слуха названиями: «Городская управа», «Биржа труда», «Полиция» и различные войсковые штабы. Всюду виднелись расклеенные приказы на русском и немецком языках. Приказы начинались со слова «запрещается» и кончались словом «расстрел».
Запрещалось выходить из дома позже восьми часов, запрещалось жечь свет и топить печи в квартирах позже десяти часов. Запрещалось уходить за город без специальных пропусков. Запрещалось все: серые листки приказов запрещали дышать воздухом, видеть солнце, жить.
…В один из редких этой осенью теплых дней Катя — «артистка» бродячего цирка — устало шагала по базару, подталкивая тяжело нагруженную двухколесную тележку. Тележку тянул Катин партнер, силач Колесов.
На углу убегавшей вдаль, к горам, улицы девушка остановилась и, выпрямившись, грустно улыбнулась. Здесь, неподалеку от перекрестка, была прежде ее школа. Трудно представить, что совсем еще недавно она, худенькая, серьезная десятиклассница, спешила, боясь опоздать к началу занятий, что в классе встречали ее подруги, приветливо щурился классный руководитель Николай Терентьевич.
Трудно, однако возможно. Но совсем уже невозможно поверить, что Николая Терентьевича больше нет, что никогда не сядет рядом за парту сероглазая Нина, закадычный друг Кати… Оба погибли в первый же месяц войны от вражеской бомбы.
— Скорее, скорее, Катя! — поторопил девушку ее спутник.
Катя согнулась и налегла на тележку.
…Базар был самым оживленным местом в оккупированном Симферополе. Здесь происходила не только купля-продажа всякого скарба и продуктов. Это было, пожалуй, единственное место, где можно было встретить знакомых, перекинуться с ними словечком, даже узнать правду о фронтовых делах.
Иногда и тут производились облавы, внезапная проверка документов. Все же рынок и для оккупантов был как бы нейтральной зоной.
По базару бродили немецкие и румынские солдаты, щелкая семечки, меняли хлеб, консервы и другую снедь на ценные вещи. Сидели прямо на земле, подстелив тряпье, измученные голодом и усталостью жители побережья. Там — в районах — было еще голоднее. Люди шли пешком десятки километров, везя в самодельных тачках последнее имущество, чтобы обменять его на что-нибудь годное в пищу.
Бывали на базаре и «культурные развлечения». То вдруг зальется гармонь, сопровождая незатейливую песенку, то фокусник потянет из рукава зазевавшегося мальчишки платок, и какое-то подобие улыбки появится на лицах зрителей.
Разные преподносились «развлечения». Ведь пить-есть надо при всех обстоятельствах…
Наступал полдень, когда Катя и Колесов добрались до базара. Поставив тележку около рундуков, перед большой свободной площадкой, девушка повесила на стенку ларька афишу с броской надписью:
С РАЗРЕШЕНИЯ ГОСПОДИНА
КОМЕНДАНТА
СИЛОВОЙ АТТРАКЦИОН.
ВЫСТУПЛЕНИЕ АРТИСТА ЦИРКА
ИВАНА КОЛЕСОВА.
ПЛАТА ПО ЖЕЛАНИЮ.
Затем она расстелила коврик, а Колесов выгрузил из тележки гири и большую штангу. Закончив приготовления, оба сняли пальто. Колесов в цветастом халате присел на тележку и стал наигрывать на губной гармошке вальс. Под эту музыку Катя в трико и короткой юбке начала проделывать гимнастические упражнения.
Работала Катя легко, грациозно. Зрителей собралось много, и они охотно аплодировали, но особенный успех имело выступление самого Колесова.
Когда он сбросил халат и ленивой, немного неуклюжей походкой вышел на ковер, в толпе одобрительно зашумели.
Огромный мускулистый торс, крепкие ноги, крупная голова с тяжелой нижней челюстью производили впечатление необычайной силы.
Колесов начал с того, что, аккомпанируя сам себе на губной гармошке, исполнил «танец мускулов», заставляя мышцы рук, плеч двигаться в такт музыке.
Затем он принялся жонглировать гирями. Гири, как мячи, летали над его головой из одной руки в другую. Немного отдохнув, он натер руки магнезией и взял штангу. Поднимал ее стоя и лежа, крутил на шее, а в заключение посадил на нее Катю и без толчка, плавным жимом поднял высоко над головой.
Раздались аплодисменты. К коробке с надписью «Касса» подходили восхищенные люди и бросали рубли, оккупационные марки — кто что мог.
В толпе зрителей о чем-то спорили несколько немецких солдат. Катя прислушалась и поняла, что спор касается их. Рослый ефрейтор, показывая на штангу и гири, скептически крутил головой и повторял по-немецки: «Нет, нет, не говорите мне, это не настоящие тяжести».
Катя подошла к сидевшему на тележке Колесову.
— Вон, посмотрите, солдаты сомневаются… не верят, что гири и штанга настоящие.
Колесов медленно повернул голову и безучастно посмотрел в ту сторону, куда указывала Катя.
— Ну, и черт с ними, — равнодушно ответил он.
Но ефрейтор, распаленный спором, подошел к Колесову. Показывая на штангу и на себя, он быстро что-то говорил. Потом примерился, ухватил штангу и, напрягшись, приподнял ее немного от земли, но сейчас же бросил. Лицо его стало багровым; в толпе послышались смешки и голоса:
— Что, попробовал? Кишка тонка!
Однако, посмотрев на выпученные глаза ефрейтора, все смолкли, боясь рассердить немцев и навлечь неприятности на артистов.
Ефрейтор, подойдя к Колесову, покровительственно похлопал его по плечу.
— Гут, зер гут. Колоссаль! — говорил он.
По его знаку солдаты положили в тачку две буханки хлеба.
Небо опять заволокли тучи; базар расходился. Кутаясь в старенькое пальто, Катя шла сбоку тележки. Колесов шагал, как всегда, медленно, равнодушный ко всему, будто и не видя окружающего.
«Немцы или русские, — ему все равно», — с неприязнью подумала Катя.
Ей вспомнилось первое знакомство с Колесовым.
…Катина мать заболела еще в начале войны: у нее отнялись ноги. Когда гитлеровцы подходили к Симферополю, нечего было и думать куда-то увозить больную.
Татьяна Борисовна лежала неподвижно в постели и с отчаянным страхом следила за каждым движением дочери.
— Пропадешь со мной, Катя, — шептала она бескровными губами, — спасайся одна.
Но разве могла Катя бросить мать на произвол судьбы? Они как бы поменялись ролями: раньше Татьяна Борисовна холила и пестовала единственную дочь, рано потерявшую отца, теперь Катя, повзрослевшая в эти тяжкие дни, стала матерью больной и беспомощной, как ребенок, Татьяны Борисовны.
Сбережений и больших ценностей в доме не было. На базар одна за другой уходили необходимые вещи, и вскоре Катя увидела, что менять на продукты уже больше нечего. С ужасом думала она о том, чем же кормить мать?
Работы не было.
Спасение пришло неожиданно. Никогда, даже в эти неправдоподобные дни, Катя не думала, что может стать «артисткой» да еще бродячего цирка. Но так уж получилось…
Однажды недалеко от своего дома она встретила Колесова. Катя знала из рассказов соседей, что на их улице поселился, как его называли, «циркач», и часто видела его. Говорили, что он необыкновенно силен и был прежде популярным артистом силовой труппы, но не то еще перед войной, не то в начале войны получил тяжелый ушиб головы и вынужден был покинуть арену.
Колесов остановил девушку.
— Вы, кажется, ищете работу? — спросил он.
Катя ответила утвердительно.
— Идемте со мной, поговорим.
Преодолев смущение, девушка пошла с Колесовым. По обстановке комнаты, в которую они пришли, сразу можно было составить представление о профессии жильца. В углу были свалены гири, гантели, штанги, на стенах висели портреты Колесова в цирковом облачении и даже красочная старая афиша.
Катя стала разглядывать ее.
ПЕТРОГРАДСКІЙ ЦИРКЪ ЧИНИЗЕЛЛИ
СЕГОДНЯ И ЕЖЕДНЕВНО!!
НЕОБЫКНОВЕННЫЙ АТТРАКЦІОНЪ
КОЛЕСОВЪ И ЕГО ТРУППА.
Под этим аншлагом на фото был изображен силач, поднимавший группу людей. Внизу афиши Катя разглядела дату: «1914 год». Она с изумлением посмотрела на Колесова. Он коротко пояснил:
— Мой отец. Афишу храню как память о нем.
Колесов усадил Катю и начал расспрашивать. Видимо, от соседей он узнал, что Катя занималась в спортивной школе гимнастикой и имела первый разряд.
— Надо как-то жить, пока установится порядок, — глуховатым голосом говорил Колесов. — Трудно вам с больной матерью… Откроются театры, цирки, варьете, можно будет туда пойти работать. А пока, — он усмехнулся, — решил я свой цирк организовать.
