Андрей Кокотюха - Найти и уничтожить
Да, провал делал такого человека обреченным. Его бросали на произвол судьбы. Глубоко в душе Татьяна с таким положением вещей не соглашалась, ведь в любой момент ее саму могла постигнуть та же участь. И все-таки Зимина подавляла в себе все подобные сомнения и несогласия. Идет война, она давно написала свои законы, которые неправильны, бесчеловечны – как все происходящее с людьми на войне. Это так же чудовищно, как и гибель мужа Татьяны под Минском в первые дни фашистского вторжения – позже она узнала: муж застрелился, не желая сдаваться в плен. Зимина отдавала себе отчет, что готова сделать то же самое, как только понадобится.
Впрочем, Зимина и без того уже убила в себе многое из того, за что ее давно, лет сто назад, еще до войны, любили мужчины. И даже перестала обижаться на Родимцева, называвшего ее иногда в шутку, но чаще – всерьез железной теткой. В эту броню, которую нельзя увидеть, зато можно почувствовать, она заковала себя добровольно.
Полицай Любченко наверняка с первых фраз понял, с кем имеет дело. Потому, передав Татьяне специально выправленный аусвайс, всю дорогу до города больше помалкивал. А когда при въезде в черту города прошли обязательный контроль шуцполиции, Федор вздохнул с облегчением: на этом его миссия заканчивалась, в городе Зимина должна была сориентироваться сама. Потому, довезя ее на подводе ближе к центральной части, где раскинулся базар, Любченко ссадил разведчицу и отправился по своим делам. Обратно она выберется уже другим способом, рядовой полицай не мог постоянно курсировать из города и обратно, не вызывая при этом подозрений.
Татьяна никогда раньше не бывала в этом старинном городе, но в полной мере ощутила его атмосферу и настроение – люди еще не успели опомниться как от недавнего освобождения Ахтырки, так и от еще более стремительного возвращения немцев. Случилось это меньше месяца назад, но прежняя, оккупационная жизнь снова наладилась. Зимина, хоть и не поддерживая с сопровождавшим ее полицаем активный разговор, задала несколько вопросов, которые ее интересовали прежде всего, и получила исчерпывающий ответ. А именно: на свои полученные при оккупантах посты вернулись почти все, кому удалось отступить во время панического бегства немцев из города еще не так давно, в феврале. Потому зверствами отличались даже не немцы, для которых возвращение себе Ахтырки было лишь частью удачного контрнаступления вермахта. Полицаи, вернувшиеся обратно сразу же после своих новых хозяев, срывали на местном населении свою злость за проявленную при бегстве трусость. Именно потому оккупационные власти чувствовали себя здесь более уверенно, чем где бы то ни было, – здешняя полиция во многих случаях действовала даже жестче немецких властей, так что город и район фактически были отданы на откуп бургомистра и районной полиции.
Человек, на встречу с которым шла Татьяна, по заданию штаба ушел вместе с полицией. И вернулся, продолжая выполнять задание, получая нужную информацию из первых уст, непосредственно от полицейского начальника, бывшего сотрудника ахтырской милиции Петра Шлыкова.
Пройдя мимо полуразрушенной стены старой, еще с казацких времен, городской крепости, Зимина оказалась на городском базаре. Недалеко расположилась церковь, и Татьяна увидела на ее ступеньках сухонького старика, пристроившего рядом свои деревянные костыли, – от колена левой ноги шел самодельный деревянный протез. Возле старика на земле стоял сколоченный из фанеры ящичек, в нем стояли граммофонные пластинки в белых конвертах.
Не веря до конца своим глазам, Татьяна подошла, наклонилась, быстро перебрала руками конверты. Довоенная жизнь незримо ворвалась вместе с ласкающими взгляд довоенными названиями: «Рио-Рита», «Нинон», Штраус, даже Вертинский… Знакомые мелодии тут же отдались в голове, женщина аж зажмурилась на мгновение, вспоминая офицерский клуб в Минске, танцевальный вечер, своего будущего – о чем Танечка тогда еще не подозревала, – мужа в новенькой, хрустящей форме с командирскими кубиками на вороте…
Тряхнув головой, чтобы отогнать неуместные теперь мысли, Зимина выпрямилась.
– Интересуетесь, дама? – встрепенулся старик. – Двести рублей, как буханка хлеба. Или столько же марками. Могу даже поменять на хлеб.
– Кому такое нужно сегодня? – не сдержалась Зимина.
– Таким, как вы, барышня.
Почувствовав, что спрашивает что-то не то, Татьяна легонько прикусила язык, сделала полшага назад.
– Я вообще-то просто спросила. У меня и патефона-то нету.
– Что, господа немецкие офицеры тоже без музыки? Танцульки под что устраивают?
Оделась для сегодняшнего выхода Зимина довольно-таки консервативно. Во всяком случае, ни внешне, ни по манере одеваться не походила на девиц, которые поддерживали связь с солдатами и офицерами вермахта. Возможно, подошла бы по возрасту, Татьяне не так давно исполнилось двадцать восемь. Она знала, что выглядит старше, под глазами собрались нехарактерные для ее возраста морщины, в светлых волосах серебрилась ранняя седина. Когда нужно, она вообще могла показаться сорокалетней сельской бабой. И уж точно не чувствовала себя на свои настоящие годы. Тем не менее старик с пластинками, сам того не понимая, сделал ей своеобразный комплимент, намекнув на успех у немецких мужчин.
– Я вдова, – сухо ответила она, хотя не понимала, для чего вообще поддерживает разговор.
– Так оно и понятно, – кивнул старик. – Сейчас много вдов. Что ж, мерзнуть вам, что ли? Весна-то нынче холодная… Ну, берете что? Нет, тогда товар не заслоняйте.
Солдат с девушкой под руку появились очень вовремя. Татьяна отступила в сторону. А девица, выхватив первую попавшуюся пластинку затянутой в блестящую перчатку рукой, защебетала на ломаном немецком с щедрой примесью украинских слов. В чем она так живо пыталась убедить немца, Зимина не вслушалась. Резко повернувшись, двинулась по направлению к базарным рядам. Если ей не показалось, если одноногий старик впрямь как-то странно посмотрел ей вслед, – что же, пускай смотрит, это его право.
Торговали на рынке всем, что можно было оценить в деньгах.
Зимина, поправив на плече довоенную штучную сумочку, сунула руки в карманы пальто и неспешно пошла вдоль рядов, время от времени прицениваясь, но по большей части просто рассматривая товар. Хотя здесь пытались продать иглы для примусов и патефонов, керосиновые лампы и стекла к ним, даже книги, картины, фарфоровые статуэтки и подсвечники, горожан, как и везде, интересовали в первую очередь еда и одежда. Только сало, хлеб, картошку, молоко и яйца возможно было обменять на брюки, рубашки, пиджаки, но особенно ценились ботинки и сапоги. Всякий раз, когда Татьяна останавливалась и спрашивала цену, владельцы товара, в основном – женщины, закутанные в платки, смотрели на нее с надеждой, готовы были торговаться. Но она отходила прочь, слыша в спину тихие проклятия. Когда – брошенные по привычке, но чаще – враждебные, злобные, подобно змеиному шипению.
Рядом с одной из женщин Зимина задержалась чуть дольше. Та, одетая в несвежий серый фартук поверх новой с виду телогрейки, держалась на некотором отдалении от основной массы базарных завсегдатаев. Пока Татьяна прохаживалась между рядами, успела отметить: она была одной из немногих, если не единственной, на кого ни разу не обратил внимания полицейский патруль. Торговки керосином вроде как не существовало. Несмотря на то что женщина время от времени громко и звонко зазывала покупателей, распевая только одной ей знакомый мотивчик:
– Ке-ро-син, кер-ро-син, вот ко-му ке-ро-син!
Темно-желтая мутная жидкость стояла рядом, на деревянном прилавке. Возле бутыли лежала большая металлическая воронка. Внизу, под прилавком, высились еще две емкости: такая же бутыль и зеленая армейская канистра. Видимо, у торговки имелся доступ к этому товару, причем единоличный, – больше на базаре керосин никто не предлагал.
Остановившись напротив, Татьяна зачем-то повертела воронку, словно собираясь справиться о цене на нее, а не на содержимое початой бутыли. Женщина машинально поправила фартук, проговорила, не меняя тона:
– Керосин покупаем, гражданочка. Сколько надо?
– Керосинка нужна к такому-то керосину, – вздохнула Зимина.
– Керосинками не торгуем.
На мгновение взгляды женщин встретились, после чего Татьяна пожала плечами, повернулась и неспешно отошла. Убедившись, что за это время обошла практически всю базарную территорию, она такой же прогулочной походкой пересекла площадь, свернула на близлежащую улицу и остановилась у старой афишной тумбы, неожиданно для себя увлекшись чтением расклеенных на ней объявлений.
– Что пишут? – услышала сзади.
Обернулась. Давешняя торговка, уже без фартука, стояла рядом, по привычке бросая настороженные взгляды по сторонам, хотя улица была почти пустынной.
– От Строгова? – спросила негромко.
