Андрей Кокотюха - Найти и уничтожить
– Это наш план такой был, – пояснил Роман.
– Наш – это…
– Мой и Кондакова. Вернее, Кондакова и мой. Семен находился в лагере дольше меня, успел наладить кое-какие контакты. Близко сошелся с Василием Боровым, того склонили к сотрудничеству партизаны. Сам он в лагере оказался случайно…
– Опять случайно, – вставил Родимцев.
– Послушайте, товарищи командиры! – вспылил Дробот, которому осточертело сдерживаться и соблюдать субординацию. – Если вы мне не верите, если каждое слово ставите тут под сомнение, правда – лучше сразу в расход! Я в могиле лежал, с покойниками, меня уже ничем не испугаешь!
– Вас, товарищ Дробот, никто пугать не собирается, – успокоил Фомин. – Здесь не маленькие дети собрались. Мы не в игрушки играем, не в казаки-разбойники, должны понимать.
– Понимаю.
– Не вижу!
– Чего?
– Понимания не вижу! Именно потому, что здесь не игры, вам и задают такие подробные вопросы. Может, вас они задевают, обижают, вы через многое прошли. Только наша цель, вот с товарищем Родимцевым, – снять все, даже самые простые, нелепые, как вам кажется, вопросы в отношении вас.
Дробот промолчал, инициативу вновь перехватил командир.
– Итак, то, что некий Василий Боровой служил в полиции, поддерживая при этом контакты с партизанами, подпольем, сейчас не так важно. Если я верно понял из вашего предыдущего рассказа, он попал в лагерь из-за истории, не имевшей прямого отношения к его связи с отрядом, так? – Роман кивнул. – Этот Боровой, если я правильно все уловил, дал Кондакову, организатору побега, контакт в Охримовке. Пастуха Кузьму Опрышко, так?
– Я и говорю… – снова завелся было Дробот, но Родимцев остановил его знакомым жестом.
– Погодите, без спешки. Данный контакт вы, в свою очередь, получили от Кондакова. Когда его убили при побеге, вы воспользовались контактом, отыскав хату однорукого пастуха. Там вас укрыли, накормили, даже вымыли и кое-как приодели. Пока я правильно говорю?
– Так все и было, – подтвердил Дробот.
– Теперь следите за ходом моих мыслей и поймете, что меня волнует. Не только меня, вот товарища Фомина тоже, – командир слегка прокашлялся. – Если бы наши разведчики не появились у Опрышко, как вы собирались действовать? Сидеть в погребе, ждать конца войны, конца света, чего-то еще?
– Нет, – теперь Роман говорил более уверенно. – Нужно было, конечно, отлежаться, прийти в себя. Только оставаться у пастуха рискованно. Дядя Кузя пояснил: отряд, с которым он был на связи, не так давно снялся с места. Но я все равно собирался или искать партизан, или двигать к линии фронта, или же – думать, как можно связаться с нашими.
– С кем именно?
– Понятия не имею. С кем-нибудь. С нашими. У меня важная информация, передать нужно срочно, через кого – не важно. Если совсем честно, товарищи командиры… В общем, сам не представлял себе, как и до кого можно добраться. Мой спаситель, Кузьма, других связей, кроме как с ушедшим отрядом, просто не имел.
– Правильно, такой порядок агентурной работы, – подтвердил Родимцев. – Звенья, подобные пастуху Опрышко, обычно знают немного.
– И потом, – Роман вздохнул, – понимаете, я в тот момент, когда готовился бежать, во всем полагался на Кондакова. Он-то как раз хорошо подготовился, ему просто напарник был нужен. Вот для таких случаев, как я понял.
– Для каких? До меня не совсем дошло.
– Один погибнет, зато другой дойдет, сведения донесет.
– Если оба погибнут?
Дробот снова решил промолчать.
– Хорошо, – командир достал из кармана галифе кисет, полоски газеты, ловко свернул самокрутку, закурил. – Ладно. Допустим пока, что все это правда.
– Послушайте, а у вас что, есть другое предположение? – вновь не сдержался Дробот. – Вот кто я, по-вашему?
Теперь не спешил с ответом Родимцев. Не только потому, что не знал его, прикрывая сложность в оценке не до конца понятной ситуации напускной строгостью и играя при этом злого следователя: роль, к которой привык, проводя допросы еще до войны. Игорю очень хотелось, чтобы парень с наголо обритой головой – жена дяди Кузи сама потрудилась ржавой тупой бритвой, справедливо опасаясь вшей, – в штопаных галифе, старых резиновых сапогах с высокими голенищами и телогрейке, надетой прямо на застиранную исподнюю рубаху, убедил его: все, что случилось с ним, было именно так, а не иначе. Он сам должен постараться и аргументированно опровергнуть все, пусть и самые невероятные сомнения командира. Пускай они в свете законов военного времени абсолютно логичны и объяснимы.
Ведь если этот парень действительно тот, кем себя называет, и если то, что он пытался сбивчиво поведать, – правда, в таком случае отряд «Смерть врагу!» выполнит задание командования раньше определенного Москвой срока.
Пока Родимцев медлил с ответом, Фомин снова решил включиться в допрос. Примерив на себя роль доброго следователя.
– Мы разбираемся, товарищ Дробот. Поймите: пока что вы – человек без документов, рассказывающий историю, в которую поверить можно, но сложно. Эти трудности Игорь Ильич как раз пытается для себя преодолеть.
– Ладно, – хлопнул себя по коленям Роман. – Думаете – думайте, ваше право. Только в таком случае вам надо решить, верить или не верить в то, что под Охримовкой, недалеко от лагеря военнопленных, фрицы строят секретный объект. Он как-то связан с обороной. Больше ничего не могу сказать, выводы не мне делать, – он уже не боялся собственной дерзости, видимо отбоявшись свое до конца жизни еще в лагере. – Как считаете, нужно передавать эту информацию, может она оказаться важной для нашего командования? Если вы не верите мне или, пускай так, верите не до конца, придется задержать с отправкой сведений. И кто знает, к чему такая задержка приведет.
Родимцев и Фомин вновь переглянулись.
– Любая информация будет проверяться, – проговорил командир. – Именно потому, что имеет для командования фронтом, судя по всему, стратегическое значение. Так что пока, Дробот, мы в силу ряда причин склонны верить вашим словам и хотим верить. Дело за малым. Почему вы решили, что немцы в лесу недалеко от лагеря, из которого вы так удачно бежали, возводят именно секретный объект? И почему, по-вашему, он связан непременно с подготовкой к обороне данного рубежа?
На Романа внимательно смотрели две пары глаз.
– Я ведь объяснял уже…
– А мне кажется, вы сами не все поняли из того, что пытались нам тут сказать. В любом случае повторите еще раз. Только теперь уже с чувством, с толком, с расстановкой, как говорится.
– Грибоедов, – вырвалось у Дробота.
– Это кто? – не понял Родимцев.
– Писатель и политический деятель прошлого века, – отчеканил Роман. – Написал комедию «Горе от ума». Она растаскана на цитаты, сейчас вы сказали одну из них.
– Умный? – Командир склонил голову набок, вздохнул: – Знаешь, повидал я таких умных на своем веку, пускай недолгом пока. Не умничай, ладушки? Отвечай, когда спрашивают.
Родимцеву надоело топтаться на месте. Он начинал злиться на Дробота. Парень напоминал ему, пускай отдаленно, тех крикунов, которые сперва пытались со всей серьезностью объяснить, почему именно его арестовали по ошибке, а вскоре – кто-то даже очень быстро, – искренне, насколько позволяли выбитые зубы и сломанные ребра, признавали правоту советских органов государственной безопасности и каялись во множестве грехов. Раскрываясь даже для самих себя с новой, неожиданной стороны.
– Отвечу, – просто проговорил Дробот. – Хотя вообще-то ответы не я нашел. Кондаков их увидел, в карманах расстрелянных. И додумался, еще раньше, чем я в лагерь попал.
3
Сумская область, Ахтырка, апрель 1943 года
Аусвайс у Татьяны имелся настоящий. Такой, что даже самый бдительный патруль ничего не заподозрит.
Зная, в какой район выдвигается отряд, тамошнее подполье прямо из главного, московского штаба получило задание раздобыть из ахтырской комендатуры нужные бланки. Дальше, как было условлено, связной ждал Зимину в заранее оговоренном месте. Татьяна знала: это полицай из районного управления, завербованный подпольщиками по заданию партизанского штаба еще осенью. Служба позволяла ему свободно передвигаться по территории района. Поэтому, получив нужный приказ, агент устроил себе командировку на несколько дней в Горпиновку, одно из окрестных сел. Туда Зимина добралась в компании двух отрядных разведчиков, они же должны были ждать ее обратно двое суток, не больше.
Как Родимцев и предполагал, Зимина собиралась управиться раньше.
Служивший в ахтырской полиции Федор Любченко относился к той категории агентов, которых называли «посредственниками». Они получали задание по большей части от разных людей, часто – даже не видя лиц, просто читая оставленные в заранее оговоренных местах записки или снимая другие условные сигналы. Точно так же агенты, подобные Любченко, не знали, откуда пришел связной и какова его цель. Для других целей работников немецких учреждений старались не использовать: немецкие власти после первых месяцев оккупации разучились полностью доверять кому бы то ни было из местных, а сами коллаборационисты, ко всему прочему, не доверяли друг другу. Атмосфера полного недоверия требовала страховки, которая выражалась в слабом информировании «посредственников». Если они становились-таки на путь предательства, и такие случаи, увы, редкостью не были, сдать могли только того, с кем вступают в прямой контакт. Тогда подполье и партизаны моментально отрезали все связи с задержанным.
