Я знаю ночь - Виктор Васильевич Шутов
Здесь и нашел ее Коляда. На точку не вел, а скорее нес Ирину. Бледная, измученная, она виновато улыбалась. О смерти Веры Тихоновой ей не сказали. Она забылась и уснула под скорбное молчание своих друзей.
Над лесом занимался новый день.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Живой рубеж войны разделил два мира. Фашистские войска бросались в атаки на защитников Кавказа и Волги, Воронежа и Ленинграда. А на фронтах из уст в уста передавалась клятва советских воинов.
— Ни шагу назад!
— Ни шагу назад, — шептал Андрей Бойков, когда старший сержант Готовчиков читал газету со священной клятвой.
Снова и снова рвались немецкие самолеты к Ленинграду. Теперь они летали одиночками. Стервятники пытались прорваться или на рассвете, или на закате, рассчитывая на то, что бдительность в это время притупляется. Но по-прежнему зенитчики и летчики, слухачи и прожектористы были на местах.
Андрей втянулся в солдатскую жизнь. Наравне со зрячими возил воду, чистил картошку на кухне, дежурил по землянке.
Приказ Верховного Главнокомандующего в связи с 25-й годовщиной Октября слушал сосредоточенно. Потом повторял целые фразы: «Никакая другая страна и никакая другая армия не смогла бы выдержать подобный натиск озверелых банд немецко-фашистских разбойников и их союзников». Вспоминал рассказы, очерки и статьи в газетах о героях и гордился тем, что и на нем одежда солдата.
Эта была тихая радость. Никто о ней не знал и не должен был знать. Некоторые фразы из приказа глубоко врезались в душу. «От исхода этой борьбы зависит судьба Советского государства, свобода и независимость Родины». И снова вставало детство с нуждой и слезами. Горе и нужду несет враг. Андрей сжимал кулаки. Почему я слепой? Ходил бы в атаки, как другие... От обиды кусал губы и глухо стонал.
А над фронтами, над страной уже веял ветерок радостного предчувствия. Выдержали... Выстояли. С юга приходили отрадные вести: оккупантов окружили под Сталинградом. Андрей просил Бондаря:
— Объясни, как это вышло. Надежно, Коля?
— Котелок добротный. Не выберутся! — Николай обнимал товарища и прижимал к себе.
По ночам немцы не давали покоя, но днем все забывалось: газеты сообщали об успешном наступлении на фронтах. Бойцы выражали шумную радость. Только Николай Бондарь ходил помрачневший. Ему было нелегко. Словно не война главное в его жизни сейчас, а отношения с Ириной Фальковой. Она упорно вытесняла из сердца донецкую девчонку, одноклассницу Алку Швец.
Причиной этому был еще и дневник Люды Петровой. Уже при первой встрече Николай подумал, что у Ирины Фальковой должна быть такая же судьба, как и у незнакомой девушки. И что это тетрадь Ирины попала к нему в руки. Хотелось подойти к девушке и спросить:
— Ты помнишь свои записи? Вот эту, например: «Назло ноющим хожу и напеваю песенку Максима. Уж очень они наслаждаются своими страданиями... Таскаются в бомбоубежище с подушками и всякой требухой. Черт с ними!» А эту? «Недавно пережила неприятные минуты: шла, шла и вдруг села в сугроб. Не понимаю, зачем села. И вдруг поняла... Я могу умереть. Не от осколка, не от бомбы — от голода... Стало так мерзко от этой мысли, тошно, что я вскочила — откуда силы взялись — и даже несколько шагов пробежала... Какая противная смерть: человек слабеет, становится ко всему безразличным, равнодушным. Говорит расслабленным голосом, взгляд пустой, двигается вяло... Пускай все, только не это...»
Любовь к Ирине у Бондаря еще не пробилась наружу. Он не мог бы объяснить свое состояние, но подобное переживал впервые. При разговоре с Ириной краснел. Волновался, когда другие называли ее имя, тосковал, когда долго не видел девушку.
— Что делать? — спросил как-то Андрея. Ему Николай доверял самое сокровенное.
Бойков немного помолчал.
— В таких делах я не советчик. Поступай как подсказывает сердце, — проговорил он.
— Сердце, сердце, — рассердился Николай. — Во всем война виновата. Она разлучила, она и свела. Радоваться бы, а у меня в груди жжет...
— Плохо, когда там пусто... Ты же человек. Но ко всему нужна еще сила воли... Как на меня слепота навалилась! Если бы сдался — раздавила. Со зрением и я любовь потерял, — Андрей наклонил голову. Потом повернулся к Бондарю:
— Спасибо, люди поддержали... Иван Васильевич Зинченко...
— Да, силу иметь не мешает, — присмирев, повторил Николай и задумчиво добавил, — как трудно счастье дается... Смешно, право. Война, а я о счастье...
— Из-за него, Коля, воюем с фашистами...
Вскоре на точке шумно отметили учреждение медали «За оборону Ленинграда». Особенно радовалась Ольга Антонова.
— Приеду домой, — говорила она, — вся деревня завидовать будет. Защитница Ленинграда. Вот!
И еще одно событие взбудоражило бойцов. Случилось это в морозную январскую ночь. Бойков дежурил на звукоулавливателе. Когда направил трубы на северовосток, услыхал долгий тревожный гул. Содрогался воздух и доносилось монотонное басовое урчание, словно за сотни километров от позиции происходило смещение земли. Она трескалась и с грохотом проваливалась в пропасть. Днем гул притих, будто удалился. В сторону Ладожского озера беспрерывно летели наши самолеты. Бойцы поняли — в том районе началось наступление советских войск.
— Пошли!
— А мы, что куры на насесте, — буркнул Бондарь.
Но
