Поль Сидиропуло - Костры на башнях
Очевидно, сноха хотела сказать все это иначе: вам-то, современной женщине, жене секретаря райкома партии, разве подобает придерживаться отсталых кавказских взглядов. Это, мол, раньше, до революции…
— Вам ли объяснять, время сейчас иное, — сказала Надя.
— Во все времена, — ответила Лиза, — к человеку предъявляется одна мерка. Оставаться человеком. И не делать того, от чего будет потом стыдно…
— Значит, вы считаете, что я…
— Я хочу сказать, — оборвала ее Лиза, — долго еще их род будет трепать мои нервы?!
— Старшие в ссоре, значит, и детям друг на друга таить зло?..
— Поступай как знаешь, — устало вымолвила Лиза. — В такой ситуации я бы повела себя иначе. Меня возмущает не то, что ты пошла в кино. Совсем от другого мне больно и обидно. Да что говорить, если ты понять меня не желаешь.
— Ну почему же вы так… — Голос у Нади дрогнул, глаза наполнились слезами. — Но и вы должны понять. Нельзя всех одной меркой… под одну мерку, — поправилась она. — Дядька мерзавец — да. Нет его. Ушло то время безвозвратно. В чем вина Азамата?
— Ладно. Оставим этот разговор.
— Вот видите. Обвинить его вам не в чем.
— Время какое, а он… здоровый мужчина…
— Разве вы не знаете? — посмотрела Надя на свекровь с недоверием. — На фронт его не берут из-за врожденного порока сердца. Даже от физкультуры был освобожден.
— На все у тебя есть оправдание. — Лизе было неприятно и то, как умело невестка защищала Азамата и как находила веские доводы: все, выходит, о нем знает, стало быть, откровенничают. И сгоряча чуть было не выпалила: всевышний карает их поганый род! Но промолчала.
Неприятный осадок остался от того разговора. Может быть, и она, Лиза, в чем-то не права? Ни к чему хорошему не приведет ее излишняя злобливость. И прав Виктор, как-то упрекнувший мать:
— Нельзя, мама, требовать от Нади того, что испытываешь сама к Азамату и вообще к Татархановым.
На самом деле, откуда взяться ненависти у Нади!
Какой уже день Лиза встает чуть свет и берется за тщательную уборку, как будто кто-то за ночь насорил, набезобразничал и в доме у нее — вверх дном. Какое-то странное испытывала она чувство, ей казалось, что очень скоро наступит войне конец и вернется в отчий дом сын. Она упрямо не хотела понять того, что происходило вокруг, не воспринимала нелепые, по ее разумению, утверждения людей, будто немцы совсем близко. Нет, говорит она, быть того не может, чтобы допустили фашистов в глубь страны. Но поверить пришлось: потянулись на юг обозы беженцев, отправлялись за Каспий.
Она старалась занять себя и, если не бывала на дежурстве в больнице, где работала и по сей день, находила себе дело, чтобы отвлечься от тревожных мыслей: вновь и вновь убирала в доме, поливала цветы, которые продолжала разводить в палисаднике, подметала во дворе.
И на этот раз Виктор застал мать с веником в руке.
— Боже! Ты ли это, сынок? — Она выронила веник, протянула к сыну руки, а шагнуть к нему не смогла: ноги то ли одеревенели, не слушались, то ли приросли к земле.
— Я, мама. Не узнала?
Виктор сбросил вещмешок и обхватил мать за плечи; щеки ее, чуть потные, горели и пахли солнцем — роднее этих влажных щек для него не было ничего. Он поцеловал ее.
— Неужто вернулся, сынок? — Она смотрела на него с удивленным недоумением, словно через минуту-другую он исчезнет так же неожиданно, как и появился. — Или как? Я что-то не пойму. — Она пыталась избавиться от наваждения. — Ты ранен? Тебя…
— Все нормально, мама. Успокойся, пожалуйста.
— Как же тогда? Как же ты оказался дома?
— Был ранен. А теперь поправился. Считай, прибыл в отпуск.
— Ты что-то скрываешь, Виктор!
— Ну что ты, мама. С чего ты взяла? Живой. Вот стою перед тобой. Гляди.
— Вижу, что стоишь. А похудел-то как. И седые волосы пробились на висках. Как же так, сынок? Что же это, а?..
Лиза крепилась, но вдруг уткнулась ему в грудь, расплакалась.
— Ну как вы тут? — Он поминутно смотрел в сторону застекленной веранды с нетерпением, полагая: сейчас распахнется дверь и к нему устремятся жена и сынишка.
Однако этого не происходило, а мать, перехватив его беспокойный взгляд, объяснила:
— Чуть свет Надежда уходит на стройку. — И Лиза рассказала о том, что на территории больницы освобожденные от занятий учителя помогали строить дополнительное помещение для раненых, которых с каждым днем становилось все больше а больше, и палаты не в состоянии были вместить сразу стольких. — Работы подходят к концу. Белят стены, красят столярку.
— А как Алексей?
— Спит пострел. Сейчас я его разбужу. — Лиза с удовольствием заговорила о внуке: — Очень за этот год вырос. Ни за что не скажешь, что пошел ему только третий годик. И на тебя похож. Обрадуется — папа приехал! — Она было направилась к веранде, но вдруг остановилась: — Скажи, Виктор, ты на самом деле приехал в отпуск? Только, прошу тебя, говори правду. Твой отец никогда ничего от меня не скрывал. Ты не думай — я человек стойкий. Меня не испугать.
— Родная ты моя! — Виктор обнял мать за плечи. — Все в порядке, не волнуйся. Но дома я побуду недолго. Меня сюда, в горы, направили по службе.
— Боже! Как же мы допустили сюда немцев?
— Причины, мама, разные, — насупился Виктор, словно речь зашла о его личных просчетах. — И нашей вины в том немало. Теперь надо срочно выправлять положение. Да что об этом. Будем защищать наши горы. От Василия Сергеевича тебе большой привет.
— Спасибо, — просияла мать. — Слышала в госпитале, что его к нам на Кавказ направили снова. — И сразу поняла: — В горы фашисты рвутся.
— Ничего, мама. Не первый раз они сюда рвутся. Здесь найдут свою могилу.
Неожиданно распахнулась дверь на веранде, и показался заспанный Алексей.
— Папа приехал. Иди же к нему! — поторопила внука Лиза. — Иди, мое солнышко.
А Виктор бросился к сыну, обнял, поцеловал и поднял на руки:
— Какой ты на самом деле стал большой.
Минуты через три во двор вбежала Надя; она задержалась у калитки, точно для того, чтобы собраться с силами и перевести дух. Румяная от быстрой ходьбы, с коротко стриженными волосами, как девочка.
— Виктор! — Наконец она бросилась к мужу.
— Вот мы и все вместе, — вздохнула Лиза с облегчением.
Они лежали в кровати.
— Родной мой боец. — Надя никак не могла выговориться. — Дождалась твоего возвращения. Снова мы вместе. Думала, уже не увижу тебя. Проснусь иной раз ночью и реву. Слезы сами текут… Господи, как трудно женщине одной. Мне казалось, что я многое смогу, найду в себе силы. Настраивала себя. Не я одна в таком положении. Оглянись, твердила себе. Не раскисай. Но увижу почтальона… кровь вдруг останавливается… Столько приходит похоронок…
— Ну что ты… Ты у меня стойкая.
— Если бы… Если бы у меня хоть чуть-чуть было от твоей матери! Смотрю на нее… Клянусь, если бы не она…
— Мама прошла с отцом суровую школу.
Он наклонился, обхватил ее упругое тело крепкими руками, как будто она могла от него отстраниться, и поцеловал в сухие, горячие губы, и она, казалось, этого ждала, потянулась к нему, легкая, порывистая.
— Не думал, что выпадет такое счастье. — Он словно оправдывался, что не может укротить себя.
— Любимый, родной. Как хорошо, что ты приехал. Увидела тебя, радостью наполнилось мое сердце.
Стояла тихая ночь. Трудно было поверить в то, что где-то тем временем идут бои, гибнут люди. Покачивались свисающие над окном листья вишни, и легкий ветерок проникал внутрь комнаты, которую матовым светом освещала луна.
Виктор устал, но сон не брал. Кто знает, много ли таких ночей еще выпадет на их долю?! Там, в окопах, а затем на госпитальной койке он не мог предположить, что очень скоро, до окончания войны, выпадет ему счастливая возможность оказаться дома, лежать с женой, обнимать и целовать ее.
— Мама твоя, наверно, очень любила мужа. — Надя не могла выговориться, снова заговорила о свекрови, невольно сравнивая ее с собой. — Еще бы, если не захотела больше выходить замуж. Я вот год без тебя, а думала, с ума сойду.
— Такого мужества всем нам подчас не хватает, — заключил Виктор, коснувшись оголенного плеча жены.
— Виктор… — Она приподнялась, склонилась над ним, секунду-другую думала и, теребя локон темно-русых волос, упавших на высокий лоб мужа, заговорила, едва сдерживая волнение. — Нехорошо как-то получилось. Мне так неприятно. Мама поначалу обиделась, но потом, мне кажется, и она меня поняла…
— Опять из-за этих Татархановых?
Она кивнула.
— Вам не о чем больше говорить? — усмехнулся Виктор.
— Понимаешь, ходили коллективно в кино. А кто-то наболтал.
— У мамы Татархановы — больное место.
— Если откровенно, мне по-человечески жаль Азамата.
