Николай Внуков - Наша восемнадцатая осень
Последние ЗИСы ушли по шоссе в сторону станицы. Тишина повисла над долиной. Не слышно орудийного грома на севере, не слышно ничего, кроме слабого шелеста ветра в кустах да цвирканья какого-то запоздалого осеннего кузнечика.
— По самому танку з пулемэта не бейте, це тильки перевод патронив, — журчит Цыбенко. — Танки — то не ваша забота. Ваша забота — живая сила. Як тильки побачите пехоту — пригинайте ее к земле. Та не берите поверху, по головам, берите прицелом униз, пид ноги, и пулемэт не дергайте, як баба скалку, а так тихонечко ведите справа налево и слева направо… Вин тогда чисто работае, як метла… Ще каски не забудьте надеть. Каска — вона вам не для красоты, а для боя, Розумиете? Ну, вот усе…
Он встает, одергивает гимнастерку и переходит к другой ячейке.
— Вот мужик, — говорит Вася, глядя ему вслед. — Все у него ровно, гладко… Не война, а прямо работа. Честное слово, зависть берет…
— Просто привычка. Повоевал бы, как он, с самого начала, еще не к тому бы привык.
— Нет, Ларька, Это характер.
Прошло около часа.
— К черту! — сказал Вася. — Так до самой ночи ждать можно, Идем посмотрим, как там Денис и Левка устроились.
— Что-то не хочется.
— А я сбегаю. Папироску у Левки стрельну.
Он вскинул на плечо карабин, но не успел сделать двух шагов, как загудело небо.
— «Хейнкели»! Вот они, сволочи! Дождались! — крикнул Вася, и мы бросились к густому кусту жимолости, росшему рядом с ячейкой.
Шесть тяжело гудящих машин двумя звеньями выплыли из-за восточных вершин Сунженского хребта и на большой высоте пошли к Орджоникидзе, Нет, это были не штурмовики, скорее всего это были бомбардировщики. Штурмовики никогда не забираются на такие высоты. На голубом фоне неба они казались темными крестиками и летели неторопливо, будто сознавая свою неуязвимость и силу.
С гор снова дружно ударили зенитки, но облачка разрывов вспыхнули намного ниже самолетов, и, видимо поняв бесполезность стрельбы, артиллеристы скоро прекратили огонь.
Через минуту они были уже почти над нашими головами, и натужный рев их двигателей превратился вдруг в тягучий нарастающий вой, от которого неприятно сжалось тело. Казалось, само небо с головокружительной быстротой начало падать на землю, Я на мгновенье зажмурил глаза, а когда открыл их, увидел несколько черных, расширяющихся кверху фантастических деревьев, одно за другим выросших у обочины шоссе. Грохот тяжелой волной накрыл нас, и земля выдернулась из-под ног. Падая, я увидел, как еще несколько деревьев взметнулось по другую сторону железной дороги, там, где были расположены укрытия противотанковых пушек. Высоко взлетел вырванный вместе с подпором, похожий на циркуль телеграфный столб, и лестницей поднялся в небо целый пролет железнодорожного полотна.
Вася рывком придвинулся ко мне и крикнул;
— …товка… ение!..
— Что?
— Подготовка к наступлению, вот что! — крикнул он мне в самое ухо.
Еще несколько оглушительных ударов разорвало землю, теперь уже позади нас, и все затихло.
Вася поднялся на колени и прислушался.
— Все. Пролетели. Наверное, на Орджоникидзе.
Мы скользнули в ячейку.
Как в ней приятно пахло свежевырытой землей, каким чудесным показался каждый камень, как мирно, по-домашнему выглядели лопаты и лом у бруствера! И пулемет все так же стоял на растопыренных сошках, глядя пламегасителем в успокоившееся небо.
Вася присел к нему, прижал к плечу приклад и вдвинул ствол в амбразуру бруствера.
— Ларька, сколько, по-твоему, отсюда до дороги?
Я прикинул расстояние.
— Метров сто тридцать — сто пятьдесят будет.
— Ну, мы с тобой хороши! Все диски пустили бы в белый свет!
— Почему?
— Посмотри-ка на прицельную планку! Я посмотрел.
Хомутик стоял в самом крайнем положении, на девятке.
— Тьфу, проклятая! Надо было сразу проверить…
Я сжал пружинные щечки хомутика и передвинул его на среднюю дистанцию.
С юга донеслись глухие раскаты взрывов.
— Долбают, Наверное, Дарг-Кох… — сказал Вася.
И снова загудела северная сторона горизонта. Однако небо оставалось чистым, никаких самолетов больше не было видно, звук шел словно из-под земли, ровный, неудержимый, страшный своей неторопливостью.
Вася поднял с земли свою каску, смахнул с нее пыль рукавом гимнастерки и надел на голову, туго затянув ремешок под подбородком. И сразу лицо его стало незнакомым, оно будто уменьшилось, заострилось, глаза ушли в тень, а губы резко выделились. Передо мной стоял человек, которого я знал с первого класса, с которым мы вместе ходили на рыбалку и в лес, к Волчьим воротам, который частенько «плавал» у доски, ожидая моей подсказки, и в то же время сейчас я будто видел его впервые.
Он засунул пилотку за ремень гимнастерки и лег за пулемет, Я тоже надел каску, затянул ремешок и лег рядом. Меня знобило, даже трясло от возбуждения. Сейчас… вот сейчас, может быть через несколько минут, начнется то, ради чего нас одели в военную форму, научили стрелять, преодолевать полосы препятствий и ползать по-пластунски… Сейчас здесь начнется настоящий бой… Не репетиция на учебном полигоне, не игра в красных и синих, а самый настоящий бой. Будут раненые и убитые. Не условно, а по-настоящему. Будут стрелять в тебя, и ты будешь стрелять в тех, что идут сюда в медленно нарастающем вое моторов. «Як тильки побачите пехоту — пригинайте ее к земле… и пулемэт не дергайте… а так… тихонечко ведите справа налево и слева направо… справа налево и слева направо… Вин тогда чисто работае… як метла…»
Черт, наверное, меня не трясло бы так, если бы сержант был рядом… А вот Вася спокоен. Он и в школе всегда был спокойным, ничто не могло вывести его из себя. Даже если ему приходилось драться, он действовал хладнокровно и расчетливо. Если бил, то наверняка… И здесь то же. Слился с пулеметом, смотрит через прорезь прицела на шоссе, и лицо у него отрешенное, никакого напряжения… Нет, хватит! Надо взять себя в руки. Надо взять себя…
Вася обернулся и посмотрел на меня. Глаза его как-то неестественно, лихорадочно блестели.
— Ларька…
— Ну?
— Ты чего… так смотришь?
— Ничего. Просто думаю. А ты чего?
— Я тоще… Вспомнил тут одну штуку… Ты боишься?
— Не знаю… Наверное, нет… А ты?..
— Тоже, наверное, нет… Только вот… — Он замолчал и поморщился.
— Что — только?
— Ничего… Это я так… Все ерунда.
Так, значит, он тоже… А я-то думал, что это спокойствие!
И вдруг мне стало легко. Дрожь возбуждения кончилась. Странный покой охватил тело, «Только, парень, не трусь, — снова услышал я голос курсанта, возившегося с противотанковыми ружьями. — Мы им сегодня врежем. Так врежем, что целую неделю потроха собирать будут…»
— Вот что, — сказал Вася. — Как только у меня кончится диск, я сразу же ставлю второй, а этот ты начинай набивать. Третий у нас будет в резерве, Тогда перерывы будут короткими…
— Ясно.
На правом фланге, за железной дорогой, что-то гулко лопнуло, будто переломился огромный лист фанеры. Потом еще раз. Еще…
Я приподнялся над бруствером, чтобы лучше разглядеть, что там происходит, и сразу увидел танки.
Приземистые, заляпанные, как грязью, коричневыми, желтыми и зелеными пятнами камуфляжной окраски, они двигались по светлой ленте шоссе рывками, то прибавляя, то сокращая ход. До них было метров шестьсот — семьсот, и с этого расстояния они казались маленькими, будто игрушечными, и совсем не страшными. Я даже не сразу понял, что гулкие хлопки — это выстрелы их коротких пушек.
«…Четыре… пять… шесть… — сосчитал я. — Всего шесть. А я-то думал, их будет целая лавина!»
Передний танк приостановился, на конце его пушки сверкнула бледная звездочка, с треском разорвался воздух, и тотчас выстрелил танк, идущий сзади.
«Туп-п… ах!.. Туп-п… ах!..»
Я не видел, куда попадали снаряды, потому что пространство позади ячейки закрывал куст. Я слышал только короткие разрывы за нашими спинами. Танки снова двинулись вперед и снова приостановились.
«Туп-п… з-зиу!..» — прошел над нашими головами снаряд. «А-ах!» — разорвалось сзади.
Задний танк развернул башню и опустил хобот орудия. Смерч дыма, песка и щебня взвился у будки путевого поста, крыша домика перекосилась, дверь, сорванная с петель, отлетела далеко в сторону.
«А-ах!.. А-ах!..» — грянули одновременно еще два взрыва, подняв в воздух большой куст боярышника на обочине дороги и разметав штабель просмоленных шпал у насыпи.
«А наши молчат, — пронеслось в голове. — Почему наши молчат?..»
Снаряд ударил в кривую дикую яблоню, которая как ориентир торчала недалеко от того места, где начинались ячейки взвода.
И тут я понял, что танкисты не видят хорошо замаскированных позиций наших пушек, они только догадываются, что здесь может быть организована оборона, и ведут слепой, прощупывающий огонь по долине, А наши, видимо, не хотят обнаруживать себя раньше времени.
