Николай Внуков - Наша восемнадцатая осень
На шоссе творится что-то невероятное. Из дымового облака, изгибая дымящиеся хвосты, летят в стороны какие-то обломки, тяжело ухает лопающийся металл, поднимаются и опадают огненные вихри. Красное пламя растекается все шире, перехлестывая через обочину дороги. Разом занимаются кусты и трава.
Из рыжего тумана выскакивает один из танков, Он разворачивается так круто, что чуть не опрокидывается в кювет, и идет назад. Вся кормовая часть его в огне. Дымится башня. Дымятся гусеницы и ствол пушки. Он пробегает по шоссе метров сто и вдруг исчезает в черном дыму взрыва. Клубящийся гриб повисает над дорогой, и до нас докатывается мощный удар.
— Есть! — кричит Вася, откидываясь от пулемета и сдвигая на затылок каску. — Четыре штуки! Видал? Вот так! Вот!
Я молчу. Я еще не могу прийти в себя от близкого взрыва и от всего виденного. В голове тошнотно звенит. Тупо ломит затылок. Хочется лечь, закрыть глаза и лежать неподвижно и долго, пока не перестанет гудеть в голове.
«Жвик-жвик-жвик-жвик!..»
Спину мою обдает земляными брызгами, больно хлещет по шее.
«Жвик-жвик-жвик!..»
Мы бросаемся на дно ячейки и замираем. Наши головы почти касаются друг друга, Я вижу широко открытые глаза Васи. В них недоумение и вопрос.
«Жвик-жвик!..»
На бруствере подскакивают земляные столбики, с визгом разлетается щебень, Ах, черт!..
Мы совсем забыли про танк, который прорвался сзади к нашей линии!
Дымные полосы трассирующих пуль свистящим веером разворачиваются над нашим кустом, срезая листья и ветки. Лязг гусениц и гул двигателя где-то совсем рядом.
Неужели он нас заметил? Наверное… наверное… Он садит прямо по кусту.
Хочется втиснуться в землю, стать плоским, невидимым, крохотным, как муравей.
«…Главное дило не пужайтесь… паники здесь не треба… танк, когда разберешься, — обыкновенная машина… Обыкновенная машина…»
Снова фыркают раздробленные листья. Пули стригут куст все ниже. Если пулеметчик еще ниже опустит прицел, то…
«Вот здесь, значит, я умру… — несется в голове. — Терек, небо, кусты… Это последнее, что я вижу… Сейчас…»
Очередь обрывается.
…Идиот! О идиот! Умирать собрался. Сопля!
— Вот гад! — говорит Вася. — Ну, подожди… — Он тянет к себе пулемет. Сошки врылись в землю, пулемет упирается, как живой. — Да помоги же, в конце концов!
ДП сваливается с бровки. Я подхватываю его за пламегаситель, и мы пристраиваем пулемет у корней куста.
«Ду-ду-ду-ду-ду…»
Теперь дымные трассы чертят воздух справа от нас, в той стороне, где все еще висит мгла над ячейками сержанта и Вити Денисова.
«Трах!.. Тах!.. Тарах!.. Тара-тах!.. Та-рах!..» — гремят выстрелы карабинов.
Слева начинают работать сразу два пулемета.
Я отвожу ветви руками, чтобы увидеть танк.
…Вот он. Метрах в семидесяти. Я вижу запекшуюся грязь на броне, густо запыленные катки гусениц, широкую плоскую башню. Из-под нее рвется свет пулеметного огня.
Танк идет медленно, наискось приближаясь к нам, выворачивая траками камни, подминая мелкие кустики. За ним тянется синий туман выхлопов, Я даже вижу петлю толстого буксировочного троса на его корме. Эх, сейчас бы гранату ему под гусеницы… Только не добросить, Далековато…
Вася просовывает ствол пулемета в образовавшееся среди листьев окно, обламывает ветку, мешающую прицелу.
— Дать бы ему по смотровым щелям… Только где они, эти самые щели, черт бы их… А!
Он дергает рукоятку затвора и, приложившись, начинает бить короткими очередями по рычащей громадине. Горячие гильзы летят из-под отражателя. Одна из них обжигает мне щеку, Я отодвигаюсь и подаюсь немного назад.
Зачем по танку? С таким же успехом можно просто в небо… Ага, теперь понимаю. Теперь тоже вижу.
Под прикрытием танка — пехотинцы. Наверное, те самые, которых я потерял из виду в начале боя. Они то ложатся, то вскакивают, делают короткие перебежки, прячутся за кустами, Ого, да здесь их не меньше отделения!..
«Та-та-та-та… Та-та-та-та… Та-та…» — работает пулемет. Словно ветер проходят по ближним кустикам очереди.
Один из солдат вскидывает руки, как будто хочет сдаться, и, повернувшись на месте, падает в траву. Есть!
Еще один, будто споткнувшись, тычется в землю.
Молодец Васька! Как на учебном полигоне!
…А если танк подсунется ближе, его можно подорвать. Четырех РГД для этого как раз хватит.
Я нащупываю подсумки, подтягиваю их ближе к себе. Подсумки надо связать вместе, в одну из гранат вставить запал, остальные сами сдетонируют…
«Та-та-та-та… так!» — сухо лязгает затвор, и пулемет замолкает.
— Диск! Давай другой диск! — кричит Вася. — Скорее!
Неужели полсотни патронов… уже?
Я хватаю запасной диск, пытаюсь снять пустой, но он почему-то не снимается. Что-то держит его на приемнике патронов. Как же он отделяется, черт… Я ничего не помню…
— Давай!.. Давай!.. Давай!.. — кричит Вася. В голосе у него ярость. Лицо перекошено. Сейчас он очень похож на Цыбенко во время налета на военный городок.
Я приподнимаюсь на колени и дергаю диск изо всех сил. Рядом что-то ослепительно вспыхивает. Горячая, душная волна опрокидывает меня на спину, Водопадом рушится земля, осыпая лицо, грудь, ноги. И наступает тишина.
…Осторожно переворачиваюсь на бок. Кругом дым, пыль, какие-то черные хлопья, В голове звон. Правый глаз засыпан песком, Я протираю его…
Нашего пулемета нет. Нет большей части куста. Вместо нее куча перемешанных с землей веток. У основания этой кучи полулежит Вася. Ноги его как-то неестественно подломлены, голова откинута так резко, что виден острый кадык.
Холодок пробегает у меня по спине.
— Вася! Васенька! — Я тормошу его, хватаю за руки, пытаюсь посадить нормально.
Тело безвольное, ватное…
— Васька!..
— Да отстань! Чего дергаешь…
Он вдруг оживает, приподнимается, потом садится и смотрит на меня дикими, отсутствующими глазами.
— Тебя ранило, да? Куда?
Он не отвечает. Сидит, потирая лоб ладонью, потом, вдруг что-то вспомнив, оглядывается и начинает шарить руками по земле.
— Ты чего, Вася? — Где пулемет?
Я осматриваю ячейку.
Диски здесь, Цинки с патронами тоже. Рядом — перевязи, наши карабины, подсумки с гранатами, котелки… Пулемета нет.
И вдруг меня слоено подбрасывает; ведь рядом немецкие пехотинцы и танк!
Я хватаю карабин, досылаю патрон в казенник и выглядываю из-за куста.
Танк горит. Да еще как горит! Почти без дыма, ярким оранжевым пламенем, Он будто от самой башни до гусениц облит бензином и подожжен. Я слышу гуденье огня. Горят кусты, горит трава около танка, горит сама земля. Резким запахом окалины и резины несет оттуда. И ни одного выстрела, только треск, похожий на шипенье сала на сковороде, и гуденье огня. С десяток трупов темными мешками лежат на земле. Кто же это его, их так?..
— Васька…
— Ну что?
— Все, кажется… Все танки. Ничего нету больше.
— Все, — говорит он глухо.
Неожиданно я вижу торчащий из-за бруствера конец сошки с сошником. Тьфу, дьявол, как же я его раньше не заметил! Вон, значит, куда его забросило!
Мы одновременно подползаем к пулемету и затаскиваем его в ячейку. Впрочем, мы могли этого и не делать. Ствол ДП согнут, ствольная коробка смята, затвор заклинен. Теперь это уже не пулемет, а никому не нужный железный хлам. Больше он никогда не сделает ни одного выстрела.
Я оглядываю линию нашей обороны.
Кое-где над брустверами маячат каски ребят. Кто-то кому-то машет рукой, Перекликаются…
Слева, со стороны терского берега, приближаются две фигуры, Я вглядываюсь. Это Цыбенко с пистолетом в руке, а впереди него — фашистский солдат. Лицо у сержанта в грязных разводах, гимнастерка широко разорвана на груди, он прихрамывает. Немец идет опустив голову, тяжело передвигая ноги, заложив руки за спину, Лицо его закрывает черный спутанный чуб, Китель, вернее, легкий френч с фестончатыми карманами тоже разорван в нескольких местах.
— Хальт! — командует Цыбенко, поравнявшись с нашей ячейкой. Немец послушно останавливается.
Сержант смотрит на нас, на груду земли и веток, на изуродованный пулемет.
— Тю! — удивляется он. — Значится, живы? А я думал, что вас зараз накрыло.
— Чем?
— Та той же тэ-три. Вин же, паскуда, вдарил прямо по вас. Тильки не пришлось ему поработать. Артиллеристы остановили.
Так вот, значит, кто его!..
— У нас есть потери, товарищ сержант? — спрашивает Вася.
— Потери… — повторяет Цыбенко, глядя на Васю тяжелыми глазами. — Без потерь ни одного боя не бувае, хлопец. Мне от цей герой, — он показывает стволом пистолета на немца, — трошки голову не проломил. Тильки не дотягнулся маленько… Верно я говорю? — оборачивается сержант к немцу.
Немец молчит.
— Пономарев, — говорит вдруг Цыбенко. — Тебе вот який приказ буде, Веди пленного у станицу, у полк. Сдашь его у штаб, розумиешь? Може, вин знав що-нибудь важное для командования, А я туточки буду наводить порядок, Да не забудь расписку за него узять, бо так положено.
