Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
– Эти мне сосунки! Командовать начали! – выругался Новиков.
Он уже не слушал, что говорил Ремешков; затягивая на шинели ремень, перекидывая через плечо планшетку, окинул взглядом невыспавшихся глаз эту опустевшую, с разбросанными постелями комнату. Сквозь щели штор розово дымились полосы зари. На столе, среди дребезжащих пустых бутылок, консервных банок, бессильно дергаясь пламенем, чадила лампа. Атласные карты, съезжая от толчков по скатерти, ссыпались на ковер. Никого не было. Лишь в темном углу связист Колокольчиков, встретив взгляд Новикова, проговорил тонким голосом:
– Вас… Алешин к орудиям! А мне… куда?
– Туда, к орудиям!
На ходу надевая фуражку, Новиков ударом ноги распахнул дверь, сбежал по лестнице в нижний этаж, весь холодно освещенный зарей. Полувыбитые стекла янтарно горели в рамах, утренний ветер заходил по этажу, хлопая дверями, надувая портьеры. Путаясь в них, бегали тут двое пожилых заспанных ездовых из хозвзвода, бестолково искали что-то; увидев Новикова, затоптались, поворачиваясь к нему, застыли, по-нестроевому потянули руки к пилоткам.
– Что за беготня? – спросил Новиков. – Всем по местам! – И выбежал через террасу по скрипящему стеклу в мокрый от росы парк.
Повозки хозвзвода, покрытые брезентом, стояли под оголенными липами. Сверкала в складках брезента влага, желтели вороха листьев, занесенные на повозки взрывной волной. Лиловый дым, не рассеиваясь в сыром воздухе, висел над дорожкой аллеи, над багровой гладью водоема.
Новиков быстро шел, почти бежал по главной аллее к воротам, смотрел меж ветвей на высоту; трассы танковых болванок пролетали там, частые вспышки мин усеивали скаты.
Плотный гул, выделяясь особым сочным бомбовым хрустом дальнобойных снарядов, нарастал, накалялся слева, в стороне города, и волнами сливался с упругими ударами танковых выстрелов справа.
И Новиков понял – началось…
Странная мысль о том, что началось слишком рано, что он не успел что-то продумать, доделать, скользнула в его сознании, но он никак не мог вспомнить, что именно не доделал.
Когда по рыжей траве, облитой из-за спины зарей, он взбегал по скату, над плечом взвизгнула светящаяся струя пулеметной очереди. Новиков, удивленный, посмотрел и сразу увидел далеко правее ущелья, в красных полосах соснового леса, черные тела трех танков, будто горевших в низком дыму.
«Что они, из ущелья вышли?» – мелькнуло у Новикова.
Ремешков упал, с одышкой пополз, припадая лицом к земле, вещевой мешок неуклюжим горбом колыхался на спине, и не то, что Ремешков упал и полз, а этот до отказа набитый его мешок внезапно вызвал в Новикове злость.
– Опять с землей целуетесь? Опять дурацкий мешок?
Ремешков, бледный, невнятно бормоча что-то, оскальзываясь по мокрой траве, бросился за Новиковым на вершину высоты. Здесь, на открытом месте, он почувствовал свое тело чудовищно огромным и пришел в себя лишь на огневой позиции, сел прямо на землю, как в пелене различая лица людей, станины орудий, между станинами открытые в ящиках снаряды, фигуру Новикова.
– Если в другой раз будете по-глупому заботиться обо мне, я вам этого не прощу! – услышал он громкий голос Новикова и заметил рядом с ним виновато-растерянное лицо младшего лейтенанта Алешина.
– Товарищ капитан! Овчинников у телефона, ждет команды! – крикнул кто-то.
– Передать орудиям: приготовиться, но огня не открывать! – скомандовал Новиков и, слегка пригибаясь в ходе сообщения, спрыгнул в ровик.
Все, кто был в ровике – непроспавшиеся, с помятыми лицами разведчики и связисты, – сидели на корточках вокруг толстого бумажного немецкого мешка, доставали оттуда галеты, нехотя жевали и посмеивались. Увидев Новикова, заторопились, начали отряхивать крошки с шинелей; кто-то сказал:
– Кончай дурачиться, Богатенков!
Заряжающий первого орудия Богатенков устроился по-турецки на бруствере, спиной к Новикову, откусывал галету и, не оборачиваясь, говорил со спокойной дерзостью:
– Меня, Горбачев, ни одна пуля не возьмет. Я ж шахтер. Земля меня защищает. Это ты рыбачок, так тебе вода… Всю войну на передовой, в конце не убьет! Понял?
– А ну, слазь! Капитан пришел, слышишь, шахтер?
Командир отделения разведки старшина Горбачев, подбрасывая ладонью великолепный финский нож, блестя черно-золотистыми глазами, приветливо улыбнулся как бы одними густыми ресницами, вторично приказал Богатенкову:
– А ну слазь! – и весело заговорил: – Смотрите, товарищ капитан, что фрицы делают… Крепкую заваривают кашу. Пожрать не дали. Да еще пехота чехословацкая подошла, товарищ капитан. Впереди нас окапываются… Видали?
В расстегнутой на груди гимнастерке, небрежный, гибкий, стоял он на пустом снарядном ящике, доски которого глубоко были исколоты финкой, – видимо, перед приходом Новикова показывал мастерство каспийского рыбака: положив на ящик руку, быстро втыкал финку меж раздвинутых пальцев.
– Цирк устроили? – строго спросил Новиков, хорошо зная хвастливый нрав Горбачева. – Богатенков, вы что? Судьбу испытываете? А ну вниз! Еще увижу – обоим не поздоровится!
Богатенков повернул молодое, кареглазое, красивое ровной смуглотой лицо, при виде Новикова оробело крякнул, поспешно сполз в ровик и, одергивая гимнастерку на выпуклой груди, забормотал:
– Да вот разговор всякий был… Разрешите к орудию, товарищ капитан?
– Идите!
Старшина Горбачев, втолкнув нож в чехол на ремне, вразвалку подошел к двум ручным пулеметам на бруствере, смахнул землю с дисков, сказал сожалеющим голосом:
– Эх, товарищ капитан, как же это Овчинников пулеметик забыл? Переправить бы надо.
– По места-ам! – скомандовал Новиков.
То, что увидел Новиков в стереотрубу, сначала ничего толком не объяснило ему. Весь берег озера и поле впереди и слева от высоты были усеяны вспышками танковых разрывов; неслись над полем, перекрещиваясь, трассы; пулеметы, не смолкая, дробили воздух. Со звоном хлопали немецкие противотанковые пушки.
Новиков увидел их в кустах на том берегу озера, метрах в двухстах за огневыми позициями Овчинникова. Стреляли они правее высоты, туда, где были врыты в обороне наши танки пятого корпуса – правые соседи, о которых говорил Гулько. Но странно, в первые секунды показалось, что наши танки не отвечали немецким пушкам огнем – бронебойные трассы летели в сторону соснового леса, откуда давеча обстреляли Новикова три немецких танка. И теперь Новиков до подробной отчетливости разглядел главное. Левее леса из темного, глухо клубящегося туманом ущелья, будто прорубленного в горах, муравьиной чернотой валил по шоссе, двигался плотно слитый поток танков, колонна длинных тупорылых грузовиков, лилово посверкивающих стеклами легковых машин, бронетранспортеров; растекаясь, поток этот медленно раздвигался, как ножницы, в сторону леса, куда вошли три передовых танка, и влево, в сторону северной оконечности озера, где в трехстах метрах за разбитым мостом, в минном поле, стояли орудия Овчинникова.
То, что левая колонна, вырываясь из ущелья, неудержимым валом валила по шоссе, стиснутая, прикрытая бронированной стеной танков, расчищающих проход к озеру, было понятно Новикову: навести переправу, прорваться в Чехословакию. Но удивило то, что
