Николай Внуков - Когда гремели пушки

День за днем, страница за страницей… Славка заинтересовался горькой судьбой своего сверстника Вадьки. Охота уж и поторопить бы Евгения Аристарховича, но не смеет: писатель не любит, когда его отвлекают от мыслей.

Война свела двух одиноких людей — десятилетнего Вадьку и мастерового человека, Андрея Македонова. У Вадьки, правда, есть мать, но она на заводе и редко наведывается домой. А Македонов один на всем свете. Была у него жена, была семилетняя дочка Наташа. Но их не стало: снаряд угодил в трамвай…

Встретились у подъезда. Македонов подозвал Вадьку и говорит:

— Ну-ка, парень, подсоби маленечко. Что-то ноги не несут…

Вадька помог ему взобраться по лестнице на второй этаж да там и остался. Вдвоем веселее и легче жить: пока один дрова добывает, другой за хлебом смотается, воды запасет. И спать вдвоем куда теплее: друг от дружки греются.

Когда началась война, Македонов, как и все, пошел в военкомат. Мечтал он попасть в артиллерию. Но военком покачал головой и спрашивает: «А кто же будет ковать оружие?» И отказал.

Вернулся Македонов на завод, а там и рады, потому что у человека золотые руки: он сварщик высокого разряда. Редкое чутье имеет к металлу.

Особенно пригодилось это чутье, когда пошли с фронта в ремонт искалеченные танки. Например, трещина в броневой башне. Ее надо заварить намертво. Но дело это весьма тонкое. Металл ведь от нагрева «ведет». «Повело» башню, и танк не годится, не может поворачивать свою пушку и пулеметы. Кому нужен такой танк?

Так вот у Македонова не «вело». А если и «поведет» слегка, он знает, в каких местах надо прокалить металл пламенем, чтобы выправить. Чутье у человека!

Но сварщик заболел и слег. Весь здоровый, а ноги не держат. Лежит он, мерзнет. Все про свой завод думает: как там без него? Да и перед Вадькой неудобно. Тот один за двоих работает: то в булочную, то за дровами, то воду тащит. В общем, все хозяйство на его руках.

Вадьке, конечно, достается. Но он не столько про себя думает, сколько про танки. Главное ведь в том, что на заводе полон двор танков. Стоят, дожидаются, пока дядя Андрей поправится. А когда он поправится?

Писатель диктует очень медленно. У Славки достаточно времени, чтобы и самому попробовать сочинить в уме продолжение. Хочется ему, чтобы Вадька как-то выручил Македонова. Помог бы ему вернуться на завод. Но как?

Евгений Аристархович неожиданно переносит действие повести в булочную.

Как-то Вадька выкупал хлеб. На две карточки ему дали кусок и два довеска. Один-то еще ничего, со стиральную резинку, а другой тоненький, как бумага. Вадька глядел, глядел на довески да и положил тоненький в рот. Вообще-то он хотел просто подержать его во рту. Но нечаянно проглотил.

— Подлец! — выпалил Славка и бросил карандаш. — Хлеб-то общий!

— Ну, уж это ты слишком! — возразил Евгений Аристархович. — Ведь мальчик же, не взрослый человек…

— Наплевать, что мальчик! А если из-за него танки не могут на фронт выйти… Нет, ты умри, а терпи!

Накричал Славка на Вадьку, а самому его тоже жалко. Голодный же, чуть живой. Да в придачу еще и не нарочно проглотил довесок, а случайно… Подумал Славка и говорит:

— А он не вернет дяде Андрею тот довесок? А? Евгений Аристархович, пусть вернет. Ладно? Сочините, чтоб вернул…

Писатель схватился за сердце. Не дыша, он открыл бутылочку, выкатил на ладонь таблетку, сунул ее под язык… Это у него приступ. Который уж раз!

Помолчав, Евгений Аристархович ответил:

— Не знаю, Слава, мне бы и самому хотелось, чтоб вернул.

Писатель задумался над своей повестью.

Задумался и Славка. Перед его глазами так и стоит Вадька, жует чужой довесок. И вдруг пришло в голову: «Подозревает! Писатель думает, что я у него довески краду! Имена переменил, а сам пишет про себя и про меня…»

Славку затрясло от обиды. «Спросить? Нет, нельзя. Вдруг это мне показалось…»

И хорошо, что не спросил! Зря бы только обидел человека. Вадька-то, как выяснилось из дальнейшего, это совсем не Славка.

Попили они с утра кипяточку с хлебом, согрелись. Македонов и задремал на кровати. Просыпается — нет Вадьки. «Что бы это значило?» — подумал. Снова закрыл глаза, но сон не идет, почему-то стало тревожно. Добрался он кое-как до стола, поднял крышку кастрюли — так и есть! Всего два кусочка хлеба. Это значит, Македонову на обед и ужин. А Вадькиного хлеба нет. И карточка всего одна, здесь же, в кастрюле. Выходит, сбежал.

— Вот видите! — крикнул Славка. — А вы еще за него заступались… Довесок украл, бросил больного человека. Это как, по-вашему?

— Суди сам, Слава. Но мне почему-то кажется, что Вадька не такой уж пропащий человек…

Славка не согласен. Но он всего лишь секретарь. Его дело только записывать мысли писателя. Сам же Славка не верит больше Вадьке и вовсе не интересуется его судьбой. Другое дело — дядя Андрей Македонов. Как же он теперь будет жить?

Но писатель снова перенес действие повести. На этот раз на фронт, под Пулково.

Заметил часовой неведомо откуда взявшегося мальчишку.

— Стой! Ни с места!..

А тот зашатался, зашатался. И сел в снег.

Принесли его в блиндаж едва живого. Посадили к раскаленной чугунке. Старшина обхватил рукой, придерживает, чтоб не упал. Пожилой такой старшина, усатый и в полушубке.

— Вы не думайте, я не какой-нибудь шпион, — сказал мальчишка.

— А мы и не думаем, — ответил старшина. — Сразу, брат, видно, кто ты такой. Одно неясно: куда и зачем путь держишь?

— К танкистам… Вы не танкисты, дядя?

— Нет, мы — пехота.

— Жалко, — вздохнул парнишка. — Как же мне танкистов найти?

— А по какому делу?

Задержанный повел глазами, застеснялся.

— Я лучше вам одному расскажу, дядя, — шепнул он старшине.

Солдаты разом отодвинулись, снова занялись своими делами: один пулемет чистит, другой приладился и пишет письмо, третий, свернув цигарку, высекает кресалом огонь.

Старшина сдвинул шапку на левое ухо, а правым внимательно слушает. Кивает порой, тихонько поддакивает. В общем, входит в курс дела.

Выслушав, он подумал, потеребил ус, потом сказал:

— Это ты резонно к танкистам шел. Сам надумал или кто посоветовал?

— Сам…

— Молодчина! Но танкисты, брат, далеконько… Придется переговорить с пехотой. Такое дело, ребята, — повысил он голос. — Вот у этого мальчонки на руках танковый доктор, сварщик, одним словом. Отощал человек, ноги не держат. А танки стоят без ремонта…

— Вадька?! — воскликнул изумленный Славка и сразу простил ему все.

— Вадька! — подтвердил писатель.

— Значит, он вовсе и не сбежал?

— Получается так.

Теперь Славке стыдно: погорячился, зря наорал. А Вадька — парень что надо! Как это ему в голову пришло пойти к танкистам?

Старшина между тем продолжает:

— Задолжал парнишка сварщику махонький кусочек хлеба и никак не может отдать. Негде взять. Совесть человека изглодала… Шел он со своей бедой к танкистам, а попал вот к нам. Выручим, что ли?

Сидит Вадька у раскаленной чугунки, не смеет поднять глаза. Ведь знает, что и они не сыты, эти обросшие щетиной бойцы стрелковой роты. Можно сказать, голодные. А им ведь сила нужна, чтобы гранату добросить, чтоб врага штыком, а то и просто рукой за горло…

— Как же ты его не выручишь? — отозвался солдат, который чистил пулемет. — Для общего дела малый старается. С танками-то и нам куда сподручнее.

Славка, хоть он всего только секретарь, почему-то прослезился. Смахнул он слезы, высморкался и ждет, чем же дело кончится?

А Евгений Аристархович снова бросил в рот беленькую таблетку, прикрыл глаза. Очень он сдал за последние дни. Страшный стал, как привидение.

В общем, пехота снабдила Вадьку сухарями. Сперва решили, что каждый отломит от своей пайки по кусочку. Но старшина рассоветовал:

— Так не годится, ребята. Ведь он же не нищий, сварщик Македонов. А мы ему кусочки… — И старшина взял из общей кучи четыре сухаря. — Вот так, согласны?

Еще и накормили Вадьку похлебкой. Он, понятно, не просил. Даже для виду отнекивался. Но старшина посуровел и сказал:

— Ешь! Это тебе вроде боевого приказа. Как же ты без сил сухари донесешь?

Вадька собрался в обратную дорогу. Старшина оглядел его и снова приказал:

— Разувайся!

Присев на патронный ящик, Вадька скинул валенки. Старшина внимательно оглядел его чулки и портянки, хмурясь, просушил над печкой, потом собственноручно обул Вадьку.

— Вот теперь шагай! Поклон дяде Андрею от четвертой стрелковой роты…

Ловко обул его старшина! Ноги как-то сразу резвее пошли. А может, это от похлебки? Нет, скорее всего от солдатской ласки.

Повеселел и Славка. В душе он даже завидует Вадьке. Принесет он сухари — ешь, дядя Андрей, поправляйся! Может быть, даже расскажет про тот довесочек. Теперь-то уж не стыдно. Теперь он не с пустыми руками…