Николай Внуков - Когда гремели пушки

Был анекдот и о том, что в лучшем берлинском ресторане в день рождения Гитлера подавали особо наваристый суп. Ведь варили его из того самого белого коня, на котором фюрер собирался въехать на Дворцовую площадь.

А однажды мне сообщили, что в тылу у фашистов большие перемены. Там теперь зубы через нос удаляют, потому что гестапо не позволяет никому рта раскрыть.

Многие остроты были связаны с едой, вернее, с отсутствием еды. Представьте себе, голодные люди шутят:.

— Кто сказал, что у меня с питанием не клеится. Я только что съел кисель, сваренный из столярного клея и крахмальных воротничков. Отлично клеится.

Или:

— Жив будет ваш муж и без мяса. Теперь даже тигр в зоологическом саду стал вегетарианцем.

Баклажанную икру называли «блокадной паюсной», черные, как южная ночь, макароны — «мурашками». С самым серьезным видом произносили вдруг такую «довоенную» фразу: «У меня что-то сегодня нет аппетита». Это вызывало общее оживление.

Улыбка бодрила, прибавляла оптимизма. С шуткой становилось веселее, теплее и даже не так голодно.

— Живем временно с немцами на одной улице, — говорили жители Нарвской заставы.

«Жди меня — и я вернусь» — называли единственный трамвайный вагон, бегавший от Нарвских ворот к Кировскому заводу.

Кто-то прикрепил на парадном объявление:

«Уходя из дому, не забудь потушить зажигательную бомбу».

На ленинградских улицах развешивались плакаты:

«Не запускай от лени дремучую бороду, не ходи небритый, неряхой по городу».

Кстати, один такой плакат можно и сейчас увидеть в Государственном музее истории Ленинграда.

Каждый вечер на подходах к затемненной Александринке — так называли Академический театр драмы имени А. С. Пушкина — можно было услышать:

— Товарищ, нет ли у вас лишнего билетика?

— Билета лишнего нет?..

В те годы в Александринке давал спектакли Театр музыкальной комедии. В зале публика сидела в шинелях, ватниках и валенках, а на сцене все было как прежде. Декольтированные актрисы и изящно одетые актеры пели, танцевали, были веселы и жизнерадостны, хотя до конца спектакля так и не могли согреться.

Попасть в театр было очень трудно. Иному счастливчику, прибывшему на денек с фронта, удавалось выменять банку консервов на билет. Но это уж, если повезет…

Когда особенно докучали артиллерийские обстрелы и тревоги, исполнители «ускоряли» ход оперетты: некоторые второстепенные арии в такой вечер не исполнялись. Ленинградцы называли эти спектакли: «короче говоря».

Переполненным был и зал Государственной филармонии, когда там звучала симфоническая музыка. У музыкантов коченели пальцы. И дирижер, улыбаясь, как-то сказал:

— Назло немцам сейчас согреемся Бетховеном.

А пианист Софроницкий играл в перчатках с отрезанными пальцами. И кто-то в публике заметил со вздохом:

— В трамвае приняли бы за кондуктора.

Нет, музы не молчали в те дни…

Боевой наступательный юмор проникал в самые серьезные документы. Немало листовок, к примеру, было сброшено нами к фашистам. Одна из них отличалась особой лаконичностью. Рисунок изображал Нарвские ворота на большом замке. Подпись гласила: «Не смешивать с Бранденбургскими». Мы вспоминали с товарищами об этой листовке, когда в победном девятьсот сорок пятом фотографировались у Бранденбургских ворот в Берлине, по соседству с поверженным рейхстагом. А фашистам постоять на фоне Нарвских ворот не довелось, хотя это у них и было запланировано…

В те блокадные дни фронт вошел в быт. А в быту, как известно, грустят и радуются, плачут и смеются. В быту любят шутника и острослова, а на фронте такого втройне ценят. Сколько их было, Теркиных, в наших подразделениях!

Солдат хозяйственного взвода Григорий Брусов, нахмурившись, жаловался:

— Загнали меня в тыл. Вокруг хомуты одни, про фашистов только в письмах жены читаю. И как мне снова на фронт выбраться — ума не приложу. (А всего-то от хозвзвода до вражеских траншей было меньше полутора километров.)

Неистощимый солдатский юмор находил различные проявления. В одном из блиндажей устроили новогоднюю елку. Ее украсили гранатами разных систем, патронами, стреляными гильзами. А к одной из веточек привязали трофейный парабеллум с запиской: «Подарок от замороженного деда».

На иных участках фронта подчас тише бывало, чем в Ленинграде. И в те часы, когда в городе не рвались бомбы и снаряды, ленинградцы пошучивали:

— У нас сегодня тихо… как на передовой.

А в часы сильных артиллерийских обстрелов девятьсот сорок третьего года, когда блокада была уже прорвана, но еще окончательно не снята, люди говорили:

— Фриц прощается.

…«Городом без улыбки» называли фашисты осажденный Ленинград, бессмертный подвиг его защитников они бездумно окрестили «отчаянием обреченных». А город и фронт не теряли бодрости духа, веры в хорошее завтра, в наше нынешнее сегодня. И улыбка была оружием.

Этот разговор происходил в небольшом немецком городке Нойштадте в конце мая 1945 года. На одной из улиц к нам подошла пожилая немка.

— Могу я обратиться к господам офицерам с вопросом?

— Да, конечно. Спрашивайте.

Местное население в те дни нередко обращалось к нам с вопросами. Скоро ли немецких женщин и детей начнут отправлять в Сибирь? Будут ли русские расстреливать только эсэсовцев или подряд всех, кто служил в немецкой армии?.. И еще в таком же духе — геббельсовские пропагандисты не зря ели свой хлеб.

Эта немка заговорила о другом. Она поинтересовалась: нет ли среди нас кого-либо из тех, кто защищал Ленинград. Я ответил ей, что все, кого она здесь видит, — ленинградцы. Кстати, на груди у каждого медаль «За оборону Ленинграда».

— Значит, вы все — защитники Ленинграда? — Женщина была явно взволнована. Она попросила разрешения дотронуться до медали и долго рассматривала ее.

— Почему вас так интересуют ленинградцы? — спросили мы. — Вы были в Ленинграде?

И тогда она рассказала, что один из ее сыновей, взятых в армию Гитлера, прислал ей осенью сорок первого года письмо, которое начиналось словами: «Мы уже на окраинах Ленинграда. Завтра или послезавтра будем на Невском проспекте». Но уже недели через две он написал, что вступление в город задерживается по стратегическим соображениям. А еще через месяц — полтора пришла короткая весточка, в которой Курт сообщал, что вокруг Ленинграда выстроены такие стены, которые обычными пушками взять невозможно. Скоро фюрер пришлет специальные орудия, и тогда город будет занят.

— А потом, уже в сорок втором году, — продолжала немка, — я получила извещение в траурной рамке. Мне сообщили, что мой сын погиб на подступах к Ленинграду… Вот я и хотела узнать, как же вы смогли построить вокруг своего города такие стены, которые не боялись ни танков, ни пушек, ни самолетов?

Эта любознательная фрау явно не хотела верить, что каменных стен вокруг города не было. А стояла могучая, нерушимая, бесстрашная стена защитников города и проходила эта стена по всей стране.

Впрочем, «стены Ленинграда» не Курт выдумал. Именно так пыталась одно время фашистская пропаганда объяснить неудачи на этом участке фронта.

— А если не было стен, то что же? — спрашивала нас нойштадтская жительница.

К женщине приблизился старший лейтенант Бирюков.

— Переведите ей, — попросил он. — Мы защищали свою землю, а фашисты пришли как захватчики. Мы — народ-созидатель, а гитлеровцы сеяли смерть, гибель, истребление.

История Великой Отечественной войны сохранила интересный документ — протокол собрания партизанского отряда, воевавшего где-то на юге.

«Слушали: сообщение фашистской газетки о взятии немцами Ленинграда.

Постановили: считать, что Ленинград не взят и не может быть взят никогда».

Леонид Шестаков

СЕКРЕТАРЬ

Рассказ

С головой укрывшись двумя ватными одеялами, ковром и тюфяком, на широкой пружинной кровати спал Славка. Вернее он уже проснулся. От холода.

Проснулся и первым делом вспомнил, что сегодня еще только вторник, а мама придет лишь в субботу вечером. И может быть, опять принесет в газете маленький, насквозь промороженный комочек гороховой каши. Хорошо бы! Тогда они разогреют кашу на жестяной печурке, разделят поровну и съедят. Славка, обжигаясь, проглотит свою порцию одним духом, а мама будет есть медленно, как бы нехотя, и еще чуть-чуть оставит на сковородке. Но Славка откажется. Разве ж он не понимает… Это в прошлый раз как-то случилось, что он съел сгоряча и свою порцию и половину маминой.