Брэд Брекк - Кошмар: моментальные снимки
— Я тоже. Но выбрось это из головы. Если будешь думать об этом, сойдёшь с ума. Мы ещё и половины не оттрубили…
— Я только и мечтаю, как сбежать куда-нибудь.
— Поймают, и ты окажешься в глубоком говне. Потащат твою задницу в трибунал, или приговорят к расстрелу за дезертирство.
— Мне всё равно, я всё время об этом думаю: свалить куда-нибудь, убраться отсюда, на свободу.
— А как к этому отнеслись бы твои родители?
— Папаша всыпал бы по первое число. А матушке, полагаю, было бы очень стыдно…
— А чем ты занимался на гражданке?
— Ездил по складу на вилочном погрузчике, да только почти всё позабыл, кажется, это было так давно…
— А я заливал бензин на заправке.
— Недурно…
— Да, заправка «Шелл» в Цинциннати.
Потом солдаты натирали пол, дверные ручки и унитазы, смахивали пыль, приводили в порядок тумбочки и личные вещи. В 23.00 приходил Дуган, ругался, выключал свет, и все, кашляя и чихая, засыпали.
Ну, почти все.
— Тссс! Поттер, как думаешь, мы получим увольнение на выходные?
— Откуда мне, чёрт возьми, знать?
— Эй, заткнитесь! Дайте отдохнуть, — ворчал кто-нибудь.
— Да что ты говоришь!
— Да…
— Кто-то здесь всё время ноет.
И так каждую ночь.
Ребята ворчали по поводу почты, хныкали по поводу еды, жаловались на жару, сетовали на армию, скулили от отсутствия женщин, выпивки и сверхурочных. У кого-нибудь обязательно в голове сидел план действий: чем заняться, когда кончится учебка и появится время на безделье.
Но счастливый джи-ай — это солдат, который время от времени обязательно выдаёт порцию стенаний, пусть даже по поводу наряда на кухню. При таких обстоятельствах стена плача могла бы стать его лучшим товарищем. Она не превратит воду во фляге в пиво, когда жажда, не овеет прохладой во время жары, не залечит кровавые мозоли на ногах и не удовлетворит похоть, когда у него встанет.
Но подчас жалобы всё-таки лучше, чем полное молчание.
Однажды утром парень, подозревавший в еде селитру, проснулся с приятным сюрпризом — с первой эрекцией со времени присяги. Он спрыгнул с койки и помчался в уборную с болтающимся из стороны в сторону членом.
— Мне сегодня приснилась подружка. Не могу дождаться, чтоб написать ей об этом!
— А, просто пописай, сосунок…
— ПОЧТА!
Волшебный миг, лучшая минута дня. Или худшая. Словом, все немного волнуются, получая письма из дома. Любое известие — манна небесная для тоскующего по дому бойца.
Дуган раздаёт письма, но по своей противной натуре обнюхивает письма, пытаясь уловить аромат духов. И если находит письмецо от ненаглядной, начинает издеваться.
— Сейчас её Джоди имеет, парень. Выбрось её из головы, не думай о манде — это плохо влияет на силу и моральный облик. Подожди, наиграешься ещё с вонючей дыркой старой шлюшки Мэри Лу.
Кто-то получает письмо «Дорогой Джон…» и уходит в депрессию. Кому-то приходят фотографии, и он скачет от радости.
— Эй, Карлетта, смотри сюда: моя девчонка прислала фото, недурна, а?
— Ух ты! Какая лапочка! Я бы с ней охотно повалялся! Счастливчик ты, Риггс. У тебя есть к кому вернуться, когда выберешься отсюда.
— Ладно, мудрец. Она уже занята.
Что с того, что девчонка далека и недоступна? Какое это имеет значение? Ведь она пишет тебе, думает о тебе, переживает за тебя и ждёт твоего возвращения.
Почта — великая радость, но план обучения не меняется: подъём, перекличка, физические упражнения, завтрак, строевая подготовка, лекция, строевая подготовка, обед, строевая подготовка, лекция, физические упражнения, ужин, строевая подготовка, и, наконец, в 20.00 — свободное время для занятий и уборки казармы, время поболтать и прошвырнуться, написать домой, перечитать старые письма и помечтать о лучших временах.
Прошла уже половина срока пребывания в лагере, и полный смотр запланирован на субботу. Ночь перед смотром мы не спим и готовимся. Так сказать, «вечеринка для джи-ай», но без выпивки, без женщин и веселья.
Мы чистим и холим каждую деталь боевого снаряжения: винтовки М-14, брезентовые ремни, ранцы, фляжки, столовые принадлежности, плащ-палатки, подсумки, обоймы для патронов, полотнища малых палаток, шанцевые инструменты и каски.
Аккуратно выкладываем всё это на туго заправленных койках согласно инструкциям солдатского наставления.
Скребём стены казармы. Подметаем, вощим и натираем пол. Моем окна. Стираем пыль с подоконников и балок перекрытия на потолке. Испражняемся, моемся, бреемся и чистим, чистим, чистим зубы.
Туалет должен быть чист. Хромовые и латунные ручки, другие металлические части начищаются пастой. Мы оттираем умывальники и зеркала в уборной. Выставляем ботинки в ровные ряды. Полируем пряжки и драим обувь.
Мешки для грязной одежды должны быть завязаны вот так. Тумбочки должны быть открыты, а носки и нижнее бельё сложены определённым образом.
Наконец, всё блестит и сияет, мы облачаемся в парадную форму цвета хаки и осматриваем друг друга.
В 08.00 Дуган лично инспектирует казарму. Тщательнейшим образом осматривает нашу форму, выискивая малейший изъян: незастёгнутую пуговицу, развязанные шнурки, плохо начищенные бляхи, тусклую обувь.
Мы потратили двенадцать часов, готовясь к смотру. Нервничаем. Скорей бы всё кончилось! И вот, кажется, всё готово…
Инспекция, помимо индивидуального осмотра, предполагает проверку умения работать в команде. Начало в 09.00. Мы выстраиваемся у коек по стойке «смирно».
Лейтенант Даннер начинает. Проводит пальцем по подоконнику и делает вывод, что казарма грязная.
Не верю своим ушам. Ведь ни единого пятнышка! Чище, чем в хирургическом отделении. Да я бы ел с такого пола!
В одном мешке среди грязного белья Даннер находит две растаявшие шоколадки. Мешок принадлежит Дэвиду Де-Груту, призывнику из Сагино, штат Мичиган. Лейтенант грозит Де-Груту, что весь взвод заплатит за этот его faux pas.
Даннер продолжает инспекцию и дёргает за углы одеял: достаточно ли натянута постель. Подходит к койке Джерри Джонсона.
Джонсон, восемнадцати лет, из Сандаски, штат Огайо, так застенчив, что не смог бы отстоять своё мнение в споре с набитым болваном. Для него связать пару слов — уже праздник красноречия. Он может бздануть и исчерпать тем самым свою недельную словесную квоту. Если Дуган врежет ему подзатыльник за неверный шаг, то пройдёт десять секунд, прежде чем он скажет «ох!».
Это нервный малый с прыщавым лицом. С начала обучения мандражирующий по каждому поводу. Но он добрый парень. В этом ему не откажешь. Вежливый. Отзывчивый. Дружелюбный. Все любят Джонсона. Только вот службу в армии принимает близко к сердцу.
Мы подтруниваем над ним и называем Джоном-Трясуном, и сегодня он дрожит как осиновый лист.
Даннер приближается к Джону-Трясуну и глядит прямо в глаза. Сначала с одной стороны, потом с другой. Джонсон не шевелится. Замер, как индеец у входа в табачный магазин. Смотрит прямо перед собой в одну точку на стене, как учили.
Десантник Даннер, дважды награждённый во Вьетнаме, вынужден смотреть на Джонсона снизу вверх. Они похожи на Матта и Джеффа. Рост лейтенанта всего 170 см, а тощего, как шомпол, Джонсона — почти два метра: достаточно, чтобы ловить сетью гусей.
— Господи, Джонсон! У тебя лицо, как пицца, блин. Ты что, не умываешься?
— Никак нет, сэр. То есть я имел в виду так точно, сэр.
— Чего ты трясёшься, Джонсон? Болезнь Паркинсона?
— Я не трясусь, сэр.
— ЧЁРТ ВОЗЬМИ, ДЖОНСОН, ЕСЛИ Я ГОВОРЮ, ЧТО ТЫ ТРЯСЁШЬСЯ, ТО ЗНАЧИТ ТЫ, БЛЯ, ТРЯСЁШЬСЯ!
— Но, сэр…
— ЗАТКНИ СВОЮ ВОНЮЧУЮ ДЫРКУ, МАТЬ ТВОЮ!
— Слушаюсь, сэ-э-эр…
Джонсон не красавец. Кривая улыбка красуется на большой голове, напоминающей кривобокий помидор, уши — цветная капуста, а брови будто моль побила.
Даннер осматривает койку Джонсона. Хлопает по одеялу. Очень даже ничего. Господь свидетель, Джонсон старался. Никто не работает усерднее Джона-Трясуна. Никто не вызывается чаще него на работу по казарме. Однако это был чёрный день для него…
Даннер медленно отступает назад, разглядывая койку, ещё раз бросает взгляд на Джонсона, который дрожит сильнее прежнего, и приходит в ярость.
Он переворачивает койку Джона, разбрасывая вещи во все стороны. Рвёт одеяла и срывает простыни с матраса, пинает столовые принадлежности, которые так тщательно чистились и укладывались, и они, гремя и подскакивая, летят в другой конец казармы.
Челюсть моя отваливается до самого пола. Мне очень жаль Джонсона, но ничего поделать нельзя.
— ЧТО С ТОБОЙ, ДЖОНСОН? ЯЙЦА В УЗЕЛ ЗАВЯЗАЛИСЬ? ШКУРУ СВОЮ НАПЯЛИЛ ШИВОРОТ-НАВЫВОРОТ? МОЗГИ ТЕРМИТЫ СЪЕЛИ? ИЛИ ЖОПА УТРОМ ПОРВАЛАСЬ?
— У меня просто сегодня плохой день, сэр, — улыбается Джонсон, пытаясь обратить всё в шутку.
