Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев

Он не знал, в чем она виновата, но он готов был простить ей все.

– Не надо вспоминать. Видишь, все хорошо, и мы встретились. Не надо слез…

– Не надо, да… не надо слез. – Она попыталась улыбнуться ему. – Я просто стала замечать… нервы… Но это пройдет… Пойдем, пойдем… Вон туда, на берег… Как ты похудел! Просто не узнать! Пойдем. Нет, ты не думай, я тебе все, все скажу. Хочешь, я тебе все скажу? А то мы опять расстанемся и ты опять забудешь меня!..

– Шура, мы теперь не расстанемся! Ты будешь все время со мной. Ты слышишь! Я тебя никуда не отпущу. Ни на шаг от себя!

– Нет, расстанемся. Опять бои, бои…

– Это не сможет нас разлучить. Ты будешь со мной.

Они шли по берегу Днепра все дальше и дальше от переправы, затихали голоса за спиной, и, наливаясь розовым огнем, влажно шуршал песок одичавших пляжей, и на нем оставались близкие следы их сапог – первые, очевидно, за войну следы мужчины и женщины, идущих здесь.

Он остановился, ласково-нетерпеливо повернул ее к себе и долго, будто не узнавая, разглядывал ее лицо. А она осторожно потрогала пальцами рукав его шинели, снизу вверх взглянула в глаза, медленно краснея, улыбнулась ему:

– Неужели это ты? И ты вернулся?

– Я вернулся. И я люблю тебя. И больше никуда не отпущу от себя, хотя знаю, что ничего не кончено…

Он опять притянул ее к себе и снова так сильно обнял, что стало невозможно дышать обоим.

– И ты, – проговорил он, – ты все же верила, что я жив?

– Я хочу, чтобы… ты меня любил, – прошептала она, подняв лицо. – Я хочу… только этого. Неужели мы опять расстанемся?

– Еще ничего не кончено, но я люблю тебя. Я люблю тебя.

…Потом они ушли отсюда, и следы, тянущиеся на песке, сначала затянуло водой, потом совсем рассосало их, и они исчезли.

1957

Последние залпы

Завещаю в той жизни

Вам счастливыми быть…

А. Твардовский

Глава первая

В двенадцатом часу ночи капитан Новиков проверял посты.

Он шел по высоте в черной осенней тьме – над головой густо шумели вершины сосен.

Острым северным холодом дуло с Карпат, и вся высота гудела, гулко вибрировала под непрерывными ударами воздушных потоков. Пахло снегом.

Редкие ракеты, сносимые ветром, извивались над немецкой передовой, догорали за темным полукружьем соседней высоты. В низине справа, где лежал польский город Ка`сно, беззвучно вспыхивали, гасли неопределенные светы.

Молчали пулеметы.

Новиков не видел в темноте ни орудия, ни часовых, ветер неистово трепал полы шинели, – и странное чувство глухой затерянности в этих мрачных холодных Карпатах охватывало его. Приступы тоски появлялись в последнюю неделю не раз – и всегда ночью, в короткие затишья, и объяснялись главным образом тем, что четыре дня назад, при взятии Касно, батарея Новикова впервые потеряла девять человек сразу, в том числе командира взвода управления, и Новиков не мог простить себе этого.

– Часовой! – строго окликнул Новиков, останавливаясь и угадывая впереди землянку первого взвода, вырытую в скате высоты.

Ответа не было.

– Часовой! – повторил он громче.

– А? Кто тут?

– Что это за «а»? Черт бы драл! – выругался Новиков. – В прятки играете?

– Стой! Кто идет! – преувеличенно грозно выкрикнул из потемок часовой и щелкнул затвором автомата.

– Проснулись? Что там за колготня в землянке? – спросил Новиков недовольным тоном. – Что за шум?

– Овчинников чегой-то шумит, товарищ капитан, – робко кашлянув, забормотал часовой. – И чего они разоряются?

Новиков толкнул дверь в землянку.

Плотный гул голосов колыхался под низкими накатами, среди дыма плавали фиолетовые огни немецких плошек, мутно проступали за столом красно-багровые лица солдат – все говорили разом, нещадно курили. Командир первого взвода лейтенант Овчинников, усмехаясь тонким ртом, поднялся и, небрежно оттолкнув на бедре кобуру пистолета, скомандовал с веселой властностью:

– Прекратить галдеж и слушай тост! За Леночку! А, братцы? Пить всем.

Радостный рев голосов ответил ему и стих: все увидели молча стоявшего в дверях капитана Новикова, который медленно обвел взглядом лица солдат.

– Значит, пыль столбом? – произнес он строго. – И санинструктор здесь?

То, что непонятное это празднество происходило в пятистах метрах от немецкой передовой и люди, зная об этом, не сдерживали веселья, не удивило его. Странно было то, что здесь, среди едкого махорочного дыма, среди этого нетрезвого шума, сидела на нарах санинструктор Лена Колоскова, сидела, охватив руками колени, и, разговаривая с умиленно расплывшимся замко`вым Лягаловым, смеялась тихим, грудным, ласковым смехом.

«Смеется каким-то жемчужным смехом, – не без раздражения подумал Новиков. – Она пьяна или хочет понравиться лейтенанту Овчинникову. Зачем ей это?» И, стараясь еще более возбудить в себе неприязнь к этому легкомысленному смеху, он быстро посмотрел на Овчинникова, спросил:

– Что у вас тут? Свадьба?..

Он произнес это, должно быть, грубо – все замолчали. Лена вопросительно прищурилась и вдруг легко и гибко спрыгнула с нар, подошла к Новикову, блестя яркими, улыбающимися глазами.

– Да, именно, – сказала, откидывая голову, – здесь свадьба. Поздравьте меня и Овчинникова. Лейтенант Овчинников! – приказала она. – Дайте водки капитану!

Что это с ней? Она не была пьяна, кажется, и дерзко, смело глядела снизу вверх, – тонкая нежная шея окаймлена воротом, узкие плечи, маленькая грудь обтянута суконной гимнастеркой, сжатой в талии широким ремнем.

Не раз ловил себя Новиков на том, что его непривычно смущала постоянная вызывающая смелость санинструктора, – он почувствовал, что покраснел на виду притихших солдат, и, раздосадованный, сухо сказал:

– Вы всегда неудачно шутите, товарищ санинструктор! – И, повернувшись к лейтенанту Овчинникову, договорил тоном приказа: – Прекратить! Что это за веселье? С какой радости? Всем отдыхать!

Лейтенант Овчинников, самолюбиво сузив светлые глаза, спросил:

– За что, товарищ капитан? Мой день рождения. Не признаете? Двадцать шесть стукнуло. Лягалов, налей комбату! Ломанем, товарищ капитан?.. Чтоб пыль на всю Европу, а?..

Замковый Лягалов, солдат некрасивый, низкорослый, обросший золотистой щетиной, помигал конфузливо на Овчинникова, неуверенно налил из фляги полную кружку, протянул ее комбату:

– Товарищ капитан, не побрезгуйте, стало быть… Чистая-а!

Считался Лягалов непьющим, и то, что он пил сейчас и протягивал кружку, вконец испортило настроение Новикову. Он сказал резко:

– Поздравляю, Овчинников. – И, нахмурясь, шагнул к выходу.

Но уже на пороге услышал позади неловкую тишину, и стало неприятно оттого, что он только что внес