Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
Он положил трубку, надел отлично сшитую, но уже обтрепанную шинель, застегнул ремень, оттянутый кобурой пистолета; потом, сдвинув брови над тонкой переносицей, вынул из кобуры ТТ и резким щелчком выбросил, проверил магазин и вновь втолкнул в рукоятку пистолета. Он сделал это молча, без спешки, и солдаты, так же молча, смотрели то на капитана, то на вибрирующий потолок землянки, прислушиваясь к нарастающему реву снарядов. Новиков ни разу не взглянул вверх, все хмурясь отчего-то, и тем своим обычным грубоватым тоном, который так не шел к его мальчишески юному, всегда бледному лицу, приказал:
– Ремешков, пойдете со мной!
Подносчик снарядов Ремешков, парень лет двадцати пяти, молчаливый, замкнутый, солдат-счастливец, недавно побывавший по причине ранения в шестимесячном отпуске дома, на Рязани, обратил к Новикову свое крепкое белобровое лицо – в расширенных глазах его росла мольба. Проговорил еле слышным шепотом:
– Нога у меня… – и, дрожаще кривя губы, потер колено. – По горам ведь… нога у меня, товарищ капитан. Другого бы кого…
– Другого? – переспросил Новиков, заученным движением сунув пистолет в кобуру.
Он знал, куда надо идти сейчас, и выбрал Ремешкова, потому что тот шесть месяцев отлеживался дома, в то время как солдаты его, Новикова, батареи без отдыха находились в боях, дошли до Карпат. Выбрал, потому что считал это суровой необходимостью, тем более что Ремешков был новым человеком на батарее.
– Другого, говорите?
Блиндаж сотрясало крупной дрожью, пол туго ходил под ногами, в промежутки между разрывами, как из-под воды, вливался отдаленный пулеметный треск. И теперь уже было ясно, что это не обычный артналет, не обычная перестрелка дежурных орудий и пулеметов после недавних боев при взятии города Касно на границе Чехословакии.
И то, что Ремешков робко отказывался идти на передовую, в то время как за неделю погибло девять человек старых солдат, а Ремешков прибыл в батарею отъевшийся, раздобревший, со здоровым молочным цветом лица от домашнего хлеба и сала, особенно было неприятно Новикову.
– У нас в батарее приказание два раза не повторяют! – проговорил он жестко и, более не обращая внимания на Ремешкова, пошел к двери.
– Товарищ капитан!..
Ремешков просительно напряг голос и, вдруг нагнувшись так, что стала видна красная, гладкая шея, со стоном и страданием прошептал:
– Товарищ капитан, разве я… Жалости нет?
– Нет, – сказал Новиков и вышел.
Дверь открылась, впустив грохот разрывов, и захлопнулась. Ремешков, искательно оглядываясь на солдат, съеживаясь, повторил умоляющим шепотом:
– Что ж у вас жалости нет?..
– Жалости? Тютя пшенная! Он еще думает, калган рязанский! – звонким голосом воскликнул старший сержант Ладья, надвигая пилотку на выпуклый лоб. – Морду нажевал в тылу и думает, все в порядке! Еще ему приказ повторять! Воевать приехал или сало жрать?
Было командиру орудия Ладье лет двадцать. Сильный, светловолосый, он по-особому лихо носил пилотку, сдвигая ее на самые брови. Весь подогнанный, в немецких, не по уставу, новых сапожках, с немецким тесаком на немецком ремне, он казался мальчишкой, ради игры носившим военную форму, трофейное оружие.
– Ну? – крикнул он. – Думать потом будешь!
– Звери вы, звери… – жалко и затравленно бормотал Ремешков. – Человек ведь я…
Командир второго орудия сержант Сапрыкин, неуклюже грузный, пожилой, двигая непомерно квадратными плечами, в тесной, облитой по круглой спине гимнастерке, старательно кряхтя, наматывал портянку. Подмигнул Ремешкову своими ласково затеплившимися глазами и сказал доброжелательно:
– А ты лучше бери, землячок, автомат да и дуй во все лопатки. Так оно вернее. Раньше-то воевал? Понял или нет? Вот автомат возьми. – И, обращаясь к Ладье, прибавил ворчливо: – Оно верно, после теплой печки да жены под боком умирать неохота. Сам небось так бы, Ладья?
– А я бы и в отпуск не поехал! На кой леший он мне! – сказал Ладья решительно и, взяв лежавший на нарах крепко набитый вещмешок Ремешкова, взвесил его с язвительной улыбкой, говоря: – Давай, давай катись колбасой, тютя!
И подтолкнул Ремешкова к выходу.
Оглушенные грохотом снарядов, рвущихся по высоте, они некоторое время стояли в ходе сообщения. С острым звоном полосовали воздух осколки, бритвенно срезали землю на брустверах, пыль сыпалась на фуражку Новикова. Отплевывая хрустевшую на зубах землю, он ощупью нашел телефонный провод, ведущий от орудий на передовую, и, не выпуская его, посмотрел в сторону города Касно. Все пространство за высотой – километра на два – было освещено, как днем… Гроздья ракет повисали там, пышно иллюминируя низкие облака. В них взвивались наискось трассы. Небо за высотой все время меняло окраску, наливалось густой багровостью – что-то горело в городе.
– Пойдете по проводу! Я за вами! – приказал Новиков Ремешкову. – Берите провод, он в моей руке!
– Провод? – глухо переспросил Ремешков.
Но когда Новиков почувствовал прикосновение чужих пальцев к своей руке, возник рев над головой – огненный шар, ослепив, разорвался в небе, – сверху ударило жарким воздухом, бросило обоих на землю: снаряд лопнул, задев о ствол сосны.
«Разобьет орудия», – беспокойно подумал Новиков и тут же услышал стонущие вскрики Ремешкова:
– Ударило… по голове ударило… товарищ капитан. Всего ударило.
– Э, черт! – с досадой сказал Новиков, подымаясь. – Ранило? Где вы… ползаете?
В бледном отблеске расцвеченного ракетами неба он увидел у стены траншеи скорчившуюся фигуру Ремешкова. Охватив руками голову, он глядел вверх рыскающим взглядом, и это выражение успокоило Новикова, – раненые смотрели иначе.
– Крови нет? – спросил он и добавил насмешливо: – Еще до передовой не дошли, а вы… Как воевать будете? Ну, пошли, берите провод.
Ремешков поднес к глазам белые ладони, облегченно всхлипывая носом.
– Взрывной волной меня…
– Не взрывной волной, а страхом.
И Новиков пошел вперед по ходу сообщения к орудиям.
В трех шагах от землянки Овчинникова он почти натолкнулся на высокую фигуру, стоявшую в рост.
– Кто? Эй! – с угрозой рявкнул человек, и автомат тупо уперся Новикову в грудь. По голосу узнал часового первого орудия Порохонько; отведя ствол автомата, сказал:
– Свои. Близко подпускаете! – И, сразу же заметив возле Порохонько освещенную заревом неясную фигуру Лены (стояла, прислонясь спиной к траншее), спросил ненужно: – И вы здесь? Вы же к разведчикам хотели идти?
– Хотела… – неохотно ответила она и спросила с вызовом: – А вы откуда знаете?
Новикову стало жарко, он не рассчитал неожиданность вопроса и, увидев в больших вопросительных глазах на ее лице горячие отблески ракет, повернулся к Порохонько.
– Орудия целы?
Порохонько лениво поскреб узкий подбородок, тихонько хихикнул.
– Ось кладет, ось кладет снаряды, як пишет… И кидает и кидает, сказывся, чи що, фриц треклятый! А орудия дышат. Куда же вы, товарищ
