Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
В это время майор-интендант, на ходу выхватив пистолет, вывалился из кабины на дорогу, ловко скакнул, пригнувшись, к кустарнику и, став там на колени, выстрелил несколько раз по выходящим из пике истребителям. С громом поднялась водяная стена, и «мессершмитты» понеслись над колонной, сразу набирая высоту, показывая металлическое брюхо.
Звездочки зениток, снижаясь, заплясали над дорогой, ездовые нехотя отбежали: некоторые легли возле колес; в вытянутой руке майора-интенданта вздрагивал пистолет, бегло палящий в небо, – лицо дерзкое, решительно-озорное, фуражка свалилась на затылок. Самолеты, звеня моторами, промелькнули над колонной.
Борис спрыгнул на дорогу. Майор, надвигая фуражку, провожал глазами уходящие самолеты.
– Жаль, Анюта, – отчаянно подмигнул он Борису. – Был у нас случай: один лейтенант из пистолета… чем судьба не шутит! – сказал он с легкой уверенностью, рассмешившей Бориса, и тут же восторженно закричал, указывая на шофера: – Лихач, ну не лихач ли, капитан? Заснул мирно под шумок. Двигаем, двигаем!
«Катюши» и повозки, разъехавшиеся по сторонам во время бомбежки, вползали на дорогу. Колонна двинулась и сейчас же приостановилась. Послышались голоса:
– Что там?
– Переправу разбомбили.
– А саперы чего думают?
Мимо сгрудившихся повозок, санитарных и грузовых машин, мимо ездовых, куривших в ожидании, Борис пошел к переправе, увидел издали алеющий от зари песок и возле берега покореженные понтоны, расщепленные доски; там сновали фигурки людей. Осенней свежестью дуло в лицо ему от Днепра, а по ту сторону, за великой шириной воды, возвышался город, недалекий уже.
Саперы попарно, с бревнами на плечах, бежали по понтонам к тому месту, где был разрыв, и прямо в шинелях прыгали в воду, погружаясь в нее по грудь, резко взмахивали взблескивающими топорами.
– Отчаянно работают, товарищ капитан, а? – сказал Борису незнакомый шофер, лежа животом на крыле машины Красного Креста, наблюдая с любопытством. – Глядите, как они… Это что же? Опять летят? Что за…
Шофер крепко выругался, затем вскочил в кабину, крикнул что-то, Борис не разобрал в грохоте близко застучавших зениток. Люди побежали назад по понтонам, лишь две-три искорки топоров упорно вспыхивали над водой.
Борис, оглушенный командами и ревом разворачивающихся на дороге грузовиков, посмотрел в небо.
Их было по-прежнему два. Они со звоном неслись мимо облачком зенитных разрывов. Борис сел на край песчаного окопчика у самой воды, но визг бомб заставил его втиснуться в него.
Когда после разрывов он поднял голову, то увидел поврежденный безлюдный понтон и близ него искорку, поблескивающую над водой. Истребители сделали стремительный круг в высоте, снова стали падать на переправу.
И Борис из окопа глядел на эту мелькающую единственную искорку, изумленный бесстрашием неизвестного солдата. Первый истребитель пустил косую очередь по понтону, а второй бросил бомбу. Она накрыла волной конец моста и, кажется, не повредила его. Но искорки не было. Только над водой поднялась и исчезла, как нырнувший поплавок, голова солдата. Кто-то выкрикнул из соседнего ровика:
– Ранило! За сваю держится! К берегу бы ему!..
В то же время непонятная сила, то ли восхищения, то ли мгновенной злобы на беспомощный крик: «К берегу бы ему!» – упруго выбросила Бориса из окопа, и он почувствовал, что бежит по качающемуся на волнах мокрому понтону к возникающему впереди просвету воды, к этому солдату.
Когда Борис добежал до конца разорванного моста, он услышал пронзительный падающий стрекот сверху, красные стрелы пролетели вдоль понтона, со звенящим клекотом вверху пронеслись тени, – в ту минуту он заметил в воде торчащую свежую сваю и рядом – голову солдата.
С разбегу Борис лег на скользкие, окаченные водой доски, протянул руку, крикнул ему:
– Плавать умеешь? Ранен? Два шага сможешь сделать?
И тогда солдат сделал движение в воде, оттолкнулся от сваи; голубые серьезные глаза глядели мимо Бориса, в небо.
– Горит, – сказал он шепотом. – Эх, топор потерял…
Он схватился красными руками за доски, Борис изо всей силы подхватил его под мышки, вытянул на понтон, с солдата лились потоки воды, но он, точно не замечая Бориса, молчал, все смотрел на небо, и Борис удивился его спокойствию.
– Ты что же голову дуриком под смерть подставляешь? Жить надоело? – спросил он наконец не строго, а дружески. – Сапер?
– Все-таки упал, – со слабой улыбкой ответил солдат, как бы ничего не слыша. – В лес упал.
Борис невольно посмотрел туда. Длинная черная струя дыма протянулась в небе и, снижаясь, обрывалась на востоке, над кромкой темнеющих лесов. Другой, теперь одинокий истребитель, ныряя среди всплесков зенитных разрывов, уходил на запад.
По лиловым от зари доскам понтона бежали люди. Зенитки смолкли. Доносились голоса:
– Санитаров сюда! Есть санитары?..
– Из медсанбата кого-нибудь!
Борис махнул рукой, зашагал назад. Майор-интендант, переводя дыхание, весь потный, наскочил на него, фуражка лихо сбита на затылок, волосы слиплись на висках, заорал азартно:
– Аню-юта-та! Капитан! Что тут отчубучилось? Кого ранило?
– Все в порядке. Идемте к машине.
– Не-ет, подожди. Что случилось? Ты чего улыбаешься?
– Все в порядке, говорю, – засмеялся Борис, и вдруг лицо его перекосилось, он оттолкнул майора, шагнул вперед, прошептал недоверчиво и изумленно: – Шура?! Шура?!
– Какая Шура? – закричал майор. – Ты чего, Анюта? Спятил?
Нет, он не спятил! Он ясно увидел среди людей на понтоне знакомое, родное, мелькнувшее милым овалом лицо, увидел знакомую, обтягивающую тонкую фигуру шинель, санитарную сумку на боку, хромовые сапожки.
Но она не увидела его, не подняла головы в этот момент, когда он заметил ее, почти пробежала мимо, и негромкий, сдавленный от волнения окрик его настиг ее в четырех шагах от него.
– Шура…
Ее узкие плечи вздрогнули, она вся замерла, настигнутая его голосом, быстро повернулась, растерянная, и он увидел ее губы, глаза, глядевшие на него с выражением боли, страдания и страха. И он повторил охрипшим голосом:
– Шура…
– Борис? – еле шевеля губами, прошептала она. – Это ты?.. Ты?..
– Шура…
Он так крепко, страстно и горько обнял ее, что Шура пошатнулась, как бы еще не веря, зажмурясь, и он, не обращая внимания на людей, бестолково снующих по понтону, толкающих их, стал торопливо целовать ее холодные, сомкнутые губы, не отвечающие ему в это мгновение, ее лоб, глаза, вздрагивающие мягкие ресницы, готовый отдать за эту встречу все, что мог еще отдать. Он повторял:
– Шура, родная моя, пойдем. Тебе нечего здесь делать. Там никого не ранило. Пойдем. Не надо этого, родная моя…
Он прижимал ее голову к своему плечу, видел, как дрожат ее брови, как сквозь смеженные ресницы просачиваются светлые капельки слез.
– Борис… милый мой… Если бы
