Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
– Вам нужно в медсанбат, Владимир Николаевич.
Иверзев сидел на пеньке, пристально глядел на растянувшийся поредевший батальон, который скорым шагом двигался по дороге дачного полуразбитого нашей артиллерией поселка, и, казалось, до его сознания не дошли слова Алексеева. «О чем он думает? – спросил себя Алексеев. – Может быть, только сейчас он почувствовал облегчение – после вот этой атаки?»
А вся опушка леса, немецкие траншеи и поле перед ними были разворочены снарядами. Зияли пустыми провалами разрушенные дзоты, и тут же, среди вспаханных огневых позиций, виднелись разбитые немецкие гаубицы, торча поднятыми станинами. Тучный артиллерист лежал, придавив животом снарядный ящик, прямые пепельные волосы свесились на его мертвое лицо. Везде белели стволы ощипанных осколками сосен, трава едко чадила – змейки дыма завивались над ней.
И Алексеев снова сказал:
– Придут машины, и вам нужно ехать в медсанбат, Владимир Николаевич. Вам следовало бы позаботиться, кому сдавать дивизию. Вы ранены.
– К черту! – крикнул Иверзев и поднялся. – Сдавать дивизию? Госпитальная койка – не-ет! – и подозрительно покосился на Алексеева.
Крупными шагами он стал ходить между воронками под соснами, небрежно придерживая на перевязи левую руку в набухающей кровью повязке, и по тому, как углубились синие глаза его, Алексеев догадался, что он преодолевает боль, которую раньше по-настоящему не испытывал сгоряча.
– Ну, говорите, говорите!.. – раздраженно сказал Иверзев. – Что вы обо всем думаете, что?.. Говорите!..
Над вершинами сосен, едва не задевая их поджатыми шасси, проносились партии Илов, грозный и тяжелый рокот танков долетел от западной окраины поселка.
– Я бы лично мог вас простить, матери убитых – не знаю, – сказал Алексеев как можно спокойней. – Я ненавижу кровь, товарищ полковник, хотя это и война.
– Мы взяли Днепров, – охрипло выговорил Иверзев. – Мы взяли Днепров!.. – и замолчал, снова сел на пенек, неподвижно глядя себе под ноги.
Минут через пять почти одновременно подъехали на «виллисах» полковник Гуляев со штабом и подполковник Савельев в сопровождении адъютанта Иверзева. Адъютант с термосом и вещмешком, набитым продуктами, выскочил из машины, бросился к Иверзеву:
– Что с вами, товарищ полковник?
– Там, на поле, возле дзотов, найдешь мою фуражку, потом догонишь, – отъединяя слова, проговорил Иверзев и махнул здоровой рукой Гуляеву, который грузно и обеспокоенно подходил к нему. – По машинам. Вперед!
Уже полулежа в «виллисе» справа от шофера, Иверзев попросил у Савельева карту. Савельев, не выпуская из зубов незажженную трубку, сидел с болезненно ввалившимися щеками, безмолвно подал на планшетке карту. Полковник Иверзев, разложив ее на коленях, долго смотрел на извилистые нити дорог, ведущих к Днепрову, неожиданно сказал через силу громко:
– Составьте к наградам списки офицеров первого батальона. Сейчас же! Потрудитесь, Евгений Самойлович, – добавил он мягче. – Кажется, отныне наша дивизия будет Днепровской.
Составляя список на листе блокнота, Алексеев слышал возле сосредоточенное сипение трубки Савельева, изредка начальник штаба ровным голосом подсказывал имена офицеров. «А он-то, он как? Что думает?» – спросил себя Алексеев и посмотрел на начальника штаба. Савельев кончиками подрагивающих худых пальцев ощупывал трубку, вопросительно глядя на светлые волосы задумчиво сидящего впереди Иверзева. И Алексеев подумал, что Савельеву, обремененному штабными заботами и больным сердцем, хотелось сейчас только одного – короткого отдыха.
– Сердце? – с тихой строгостью спросил Алексеев. – Да, Семен Игнатьевич?
– Нет, нет, пустяки, – почему-то шепотом ответил Савельев. – Так, думаю. Мне кажется, вы забыли несколько фамилий.
– Кого?
– Бульбанюка, Орлова и Максимова, – также шепотом ответил Савельев.
– Я хотел составить на них отдельный список. Посмертный, – проговорил Алексеев и положил ладонь на худое колено начальника штаба. – Да, вы правы. Спасибо.
«Виллис» подкинуло на ухабах, Иверзев, замычав сквозь зубы, здоровой рукой поддержал за локоть раненую, но шоферу ни слова не сказал, лишь повернул осыпанное по`том лицо к Алексееву и Савельеву.
– Готово? – спросил нетерпеливо.
Он быстро прочитал список. Сбоку было видно, как задержался хмурый взгляд Иверзева на трех фамилиях, написанных рядом; затем после молчания он протянул руку к Алексееву, сказал:
– Дайте карандаш.
Он положил список на карту и против трех фамилий стремительным, бегущим почерком приписал: «Посмертно. За взятие Днепрова. Ордена Красного Знамени».
Он поставил жирную точку, и грифель карандаша сломался, – опять качнуло «виллис», опять раненая рука ударилась о локоть шофера.
Потом, отдавая список Алексееву, он сказал сдавленным болью голосом:
– Припишите капитана Ермакова, – и добавил, пристально глядя на дорогу: – Пленных бы, первых пленных встретить!..
Первых пленных встретили на окраине Днепрова возле колонны танков, загородивших дорогу. Приглушенно работая моторами, танки стояли посреди мощеной улицы, подымавшейся в гору к пустым домам с выбитыми стеклами. «Виллис» остановился.
– Вот он, Днепров, – сказал Иверзев и, придерживая раненую руку, вылез из машины.
В танках один за другим открывались башенные люки. Торопливо стягивая шлемы, подставляя головы дождю, прокопченные порохом танкисты вылезали из горячих недр машин, от которых жарко несло запахом нагретого железа, раскаленных стрельбой пушек. Оживленно переговариваясь, танкисты осматривали поцарапанную броню, крутили чудовищной длины самокрутки. Весело сплевывая на мостовую, поглядывали вперед, на сгрудившуюся под желтыми каштанами толпу пленных. Их конвоировал огромного роста и мрачного вида старшина, не в меру обвешанный гранатами и с автоматом за просторной спиной. Напрягая толстую шею, он командовал им что-то, указывая красной ручищей то на одного пленного, то на другого. Немцы перепуганно и заискивающе кивали, бестолково жались в кучу, отодвигаясь подальше от танков, вбирали головы в плечи – видимо, не понимали конвоира. Танкисты хохотали, крича с высоты башен:
– Ты им пошпрехай, пошпрехай!
Иверзев и Алексеев подошли к пленным. Танкисты перестали хохотать, мрачного вида старшина, щелкнув каблуками кирзовых сапог, расправил мощную крутую грудь, прогудел басом:
– Пленные в количестве девятнадцати человек, товарищ полковник. Сопровождаю в тыл. Не понимают русского языка, никак построить невозможно. Так полагаю, что фрицы думают, танками их давить будут. Разрешите вести?
Алексеев улыбнулся, Иверзев, бегло оглядывая изможденные лица пленных, спросил:
– Офицеры есть? Среди пленных есть офицеры?
– Да кто их разберет, товарищ полковник, – пророкотал старшина, сурово всматриваясь в пленных, как бы очень недовольный тем, что среди них нет ни одного генерала. – Вроде один тут. По виду – важная птица. Прямо из машины взяли. Вон в середке стоит, видите? Губы поджал. Ком, ком, вот ты… Ком, ком, шпрехен, гут, гут!
Старшина со старательной деликатностью поманил пальцем невысокого пожилого немца, в черном, глянцевито блестящем плаще, без фуражки, с рыхлыми холеными щеками. И немец этот, чуть заметно дрогнув узким ртом, властно отстранив стоявших впереди него пленных, вышел из толпы. С почтительной холодностью устремив на Иверзева выцветшие глаза, он
