Аптечка номер 4 - Булат Альфредович Ханов
— Демократия — это конструктив.
— Сказал дерзкий парниша, который врагам пасти рвет.
Непонятно, то ли Зарема намеренно будила во мне злость, чтобы я не заснул на ходу, то ли моя насквозь политизированная попутчица пыталась донести важную истину.
— Помнишь белорусские протесты в 2020?
— Ну.
В голове замелькали картинки. Запруженные улицы, бело-красно-белые флаги, милицейский террор. Как же давно это было…
— Почему революция проиграла?
— Ее раздавили.
— Это не ответ. Почему раздавили?
В се-таки важная истина.
— Карт-бланш на полицейское насилие — раз. — Зарема загнула большой палец. — Органам разрешалось все, на что хватит фантазии. Китайский капитал — два. У китайцев полно бизнеса в Белоруссии, и клан Лукашенко оберегал этот бизнес от того, чтобы его не захватили западные или российские компании. А Китай, соответственно, оберегал Лукашенко. И подчеркнуто мирный характер протеста — три. Комбо.
— Что плохого в мирном протесте?
— Этого мало. Избыточная вежливость вредит. До сих пор перед глазами кадры, как белорусы снимают обувь и встают на лавочки, чтобы тонким и чистым голосом выразить свое «нет». Рыцари с открытым забралом. Наверное, они верили, что так культурнее, по-европейски. В действительности же по-европейски — это когда ты скамейки переворачиваешь и сжигаешь.
— Вандализм.
— Вандализм? Переворачивать скамейки эффективнее, чем взбираться на них в белых носочках. Метать в полицию булыжник эффективнее, чем бумажные стаканчики. Сжигать мэрию эффективнее, чем писать петиции. Так выглядит душа демократии, уж прости. Бунт угнетенных — величайшее достижение культуры.
— Революции в белых носочках не делаются, — согласился я, чтобы отделаться от разговора.
Закусочная совпала с моими ожиданиями. Высокие стулья и дешевый «эспрессо» из кофемашины, которую для приличия иногда разбирали и чистили.
Первый кофе перезапустил ощущения, пусть и в усеченном спектре. Носоглотку снова засаднило.
Вторая порция взбудоражила. Голова наполнилась мнимой легкостью, подступил намек на эйфорию.
По привычке внутри меня проснулся наблюдатель, дотошный до занудства. Он, как обычно, фиксировал происходящее и притворялся грамотным перцем.
Шаурмейкер, похожий на тысячи других шаурмейкеров, обтесывал свой конус с тем же энтузиазмом, с каким Папа Карло стругал Буратино. Из подгорелой курицы сочился канцерогенный жир.
Вспомнился доклад на научной конференции, ус-лышанный мною на втором курсе. Студентка провела любительское расследование о составе шаурмы и в красках презентовала. Никакой слезодавилки — только экономика.
К третьему кофе я взял «клаб-сэндвич» с сыром и зеленью. В фабричную упаковке, он вызывал больше доверия. Салатный лист даже понравился — как нравится типовая рок-песня, по стечению обстоятельств угодившая в ротацию попсового радио.
— Ты пишешь стихи? — спросил я Зарему.
— Давно нет. А ты?
— И я нет. А хотелось бы что-нибудь срифмовать. Что-то экзистенциальное и опустошительное.
В прежнее время пальцы бы потянулись к телефону, чтобы в заметке обрисовать контуры переживания, которое застигло врасплох. Дать форму тому, что форме сопротивляется. Теперь сама мысль о том, что я способен изложить столбиком все, что рвет на части, казалась издевкой. По инерции я бы так и написал: рвет на части. А это не стихи.
После перекуса — на вокзал.
— Я серьезно считаю, что поджог мэрии — это великое достижение цивилизации. — сказала Зарема. — Представим прогресс в виде пирамиды. Во-первых, мэрию следует построить. Создать государственные институты, собрать налоги, возвести здание. Во-вторых, надо прийти к четкому осознанию, что мэрия тебе не друг. В-третьих, решиться на поступок, привести мысли и действия к единому знаменателю. Это и есть вершина пирамиды. Либо ты и дальше живешь в иллюзиях, будто аппаратчики, которые посажены в мягкие кресла защищать интересы богатых, по правде пекутся о благе каждого. Либо насылаешь огонь на ненавистное учреждение. Все остальное — гнилой компромисс.
Я промолчал. Горло противилось бесполезным спорам.
— Конструктивный диалог — выдумка тех, кто не настроен на конструктив, — продолжила Зарема. — Циники, чтобы усыпить бдительность, учат вежливости и параллельно тестируют сто и один способ перекрыть тебе кислород.
Пока Зарема расплачивалась в кассе наличными, я пошел в вокзальный туалет.
Из зеркала на меня смотрел замордованный енот. Больше похожий на бомжа из перехода, чем на психа или маньяка.
Пока я, борясь с отвращением, вглядывался в красные глаза, в кабинке за спиной включили смыв. Дверь раскрылась, и появился субъект в серой водолазке, поделенной по диагонали сумкой на ремне. Господин оценил себя в зеркале, погладил подбородок и покинул туалет.
Я проверил, есть ли вода в кране. Вода текла.
Рюкзак натирал шею. Носоглотка ныла, поэтому я старался вдыхать воздух маленькими порциями.
Либо в поезде станет лучше, либо слизистую раздует. Либо я наконец выруб люсь щекой в окно и очнусь в Москве, телепортированный и помолодевший.
Уже при посадке в поезд моего плеча коснулись. Я обернулся и увидел белую коробку с беспроводными наушниками.
— За две отдаю, берешь?
Характерный акцент и кавказский напор на секунду смутили меня.
— Не берем и не торгуемся, — ответила за двоих Зарема.
Мы сели в конце вагона и разместили поклажу на полках. Чтобы прижаться щекой к окну, мне пришлось согнуться и вытянуть шею. Я откинулся на спинку. К чертям такие страдания. Тем более в пути.
— На какой вокзал прибываем? — спросил я.
— На Курский.
— Какие там хостелы поблизости?
— Они нам не понадобятся.
— Тогда где перекантуемся?
— Нигде. Возьмем билеты на следующую электричку — до Тверской области. Там отдохнем.
— Издеваешься?
Меня подписывали на безумство. Человек отпускал на волю внутреннего садиста и пытал меня бессонницей.
— В Москве камеры, полиция и целые отряды китайских айтишников, — пояснила Зарема. — Охотятся за всем подозрительным.
— Мы обычные туристы. Едем с палаткой на пикник.
— И по пути зависаем в хостеле, самое то. Да если нас выборочно остановят для проверки документов, ты ляпнешь что-то не то. Усталый, раздраженный — нагрубишь и дашь повод докопаться. Получим пять суток ареста. Или десять. Или пятнадцать. А там и расследование подоспеет. Убили, значит, В алентина-то нашего Григорьевича. Уважаемого гражданина и рьяного патриота. Как тебе расклад?
Я безвольно опустил веки.
— Правильно. Поспи пока.
9
И кто бы уснул после такого пожелания? Меня словно за водочкой послали.
Я менял позы. Поворачивался к окну, разворачивался к Зареме. Вытягивал ноги, убирал их под сиденье. Примагничивал подбородок к груди. Обращал
