Михаил Ливертовский - Другая любовь
И чего уж так – «у-у-у…»!?
Да что куртка, мытье посуды!?.. Вместе с Зоренькой, когда были помоложе – мы своими руками, без посторонней помощи, не отвлекаясь от основных дел, смастерили (что там ремонт туалета в поезде!) почти всю мебель в своем новом доме и обустроили свое жилище так, что оно до сих пор остается максимально удобным для нас и наших гостей…
Вот еще что: в день годовщины Первой Встречи мы всегда идем на Северный вокзал (он же – Ярославский). На ту самую платформу. Раньше мы туда проходили свободно, а теперь нужно покупать перронные билеты, и когда идем, то блюстители порядка, которые нас уже давно знают, говорят молодым контролерам:
– Вот наши старички идут целоваться…
Молодые контролеры удивленно смотрят на нас и смеются – не верят. А мы действительно идем к тому самому серебристому фигурному столбу, поддерживающему навес – обняться, поцеловаться, как в первый раз!.. Потом, говорим: «о том, что было и о том»… И теперь уже обязательно вспоминаем, как меня отправляли жениться. Вспоминаем тех, кто и как помогал нам встретиться: супругов-дежурных по 74-му разъезду, сержанта милиции со злополучной узловой, друзей-морячков, сыгравших очень важную роль в нашей встрече. Не забываем Фадеича, который умел находить добрых людей. Обязательно говорим об Оле-Свете, о «переписывавшихся неудачниках», о Галине Михайловне – обо всех тех, кто наставлял меня, предупреждал, пытался спасти, и не спас – от счастья!..
Да, во время последнего нашего посещения Северного вокзала, у того серебристого столба, Зоря, наконец, спросила:
– А почему ты дал телеграмму из Кунгура, а не сразу, как только узнал, что едешь? Ты себе не можешь представить, как я перенервничала. А так бы я успела бы придти в себя…
– Прости. – просто не было такой возможности. То некогда было, то не попадались телеграфы, да и поезд нельзя было покинуть, даже выйти из вагона. Настоящая возможность появилась только на станции Кунгур… – ответил я.
И тут мне отчетливо представилось, что могло бы произойти, если бы Зоря имела в своем распоряжении 10 дней?!.. Я просто испугался. По-настоящему. Ведь Зоря успела бы оповестить всех своих знакомых, родственников, друзей, и тогда на вокзал пришло бы немало любопытных, которые, успев обсудить мои с Зорей отношения, оценивали бы меня, кому как в голову взбредет. Наверняка, помешали бы тому первому поцелую. Потом шумные, бесконечные гостевания друг у друга, ненужные советы… – помешали бы, может быть, даже против их общей воли, случиться тому, что случилось! Позже, когда я познакомился с матерью близкого Зориного друга, она рассказала мне, что всегда в Зоре видела свою невестку и, не появись я так неожиданно, добилась бы своей цели…
… Да мало ли что могло случиться! Я, пытаясь улыбнуться, чтобы скрыть свой испуг, поведал Зоре о возникших опасениях.
– Правда? Ты так подумал? Ты – не помнишь, что я писала? «Что мне делать, чтоб не думать о тебе?..» Не помнишь, что я писала в письме про то колечко, что нашла, и, что мне нагадала спасенная мной старуха?! Я никому не могла бы рассказать, даже маме, даже лучшей свой подруге Верочке! С кем-то обсуждать свои тайны?! А когда Вовка (капитан) стал говорить мне, что ты не мой герой, что он может помочь тебя отправить обратно, то я сказала ему, что не отдам тебя никому, что я тебя люблю ни на кого тебя не променяю, и если он не шутит… я просто выгнала его! Могла бы поколотить, если бы не побоялась испортить праздник. И первую встречу с тобой я не готова была, и не могла ни с кем обсуждать Про телеграмму я даже Верочке не сказала. Это мама проговорилась… Вера еще просилась поехать со мной на вокзал, и я ей категорически запретила. Она просилась постоять в сторонке, только посмотреть, как… я пообещала, что если она попробует – не прощу ей этого никогда!..
Я виновато прижал к себе свою женушку, будто извиняясь за то, что смог допустить какой-то иной ее поступок, за то, что смог удивиться подобному откровению, которое еще явилось для меня большим подарком к нашему Юбилею. Невольно пришлось задуматься над тем, какой подарок должен быть преподнесен мной, чтобы он не уступал Зориному, и хватит ли у меня времени, чтобы не остаться в долгу?!..
… Но следующая спасительная мысль подсказала, что лучшим подарком женушке являюсь Я Сам, как и Она для меня! И благодарить за такие дары нам следует не столько Случай, Провидение, Судьбу, сколько – Друг Друга… Ох, если б Вы знали сколько!
Японо-зырянская любовь (быль, похожая на былину)
Это случилось… Не-ет, конечно же, то, что произошло – не «случай», а – событие! Не оттого ли оно так прочно обосновалось в моей памяти, не покидая её вот уже больше шестидесяти лет. И всякий раз, всплывая, причиняет мне острую боль, погружает в глубокую печаль и… радует! Да-да…
Её, японку – звали Сацико. В ту пору бездетной вдове было лет так – если я правильно понимал язык ее жестов и кокетливую улыбку, соскользнувшую с узких губ – то, скорее всего, за тридцать.
А зырянину Коле – заряжающему второго орудия первого огневого взвода – едва исполнилось восемнадцать. Он прибыл в нашу часть с последним военным призывом из республики Коми, только и успев поучаствовать в событиях на Дальнем Востоке.
Когда же Япония капитулировала и вторая мировая – завершилась, у Сацико с Колей (или у Коли с Сацико) все и началось…
Было это в конце 1945 года на севере Китая – в Маньчжурии.
Наша воинская часть еще оставалась там в ожидании эшелонов для отправки на Родину, и мы временно расположились на окраине города Мукдена в бывших японских казармах.
Но скорая встреча с Отчизной стала по разным причинам откладываться и омрачаться уймой неприятностей – в Китае вспыхнула гражданская война, разгулялись банды. А что стоило наше поселение по соседству с семьями японских офицеров (!?) Ведь они были окаменело закрыты. Даже дети не обращали на нас никого внимания, на наши машины, пушки. Японская замкнутость казалась взрывоопасной…
Сегодня может показаться смешным упоминание о «пугающем соседстве». Но ведь и сегодня японское общество не очень открыто. А. тогда мы никакого представления о жизни японцев, об их женщинах, детях – не имели. Ну, кто-то слышал оперу «Чио-чио-сан», кому-то был ведом смысл слова «гейша».
Тогда ведь телевидения не было, заграничных фильмов не показывали, а радио, печать не очень распространялись о быте и характере страны Восходящего солнца. Да, мы знали, что у них есть император Микадо, самураи, смертники-комикадзы, остальной же народ был для нас массой солдат, которая только и делала, что захватывала разные страны, покоряла народы, да постоянно штурмовала наши неприступные границы. Мы, конечно, понимали, что даже таких зловредных вояк должны были производить на свет женщины. А прежде, чем эти вояки станут вояками, им нужно какое-то время побыть детьми. Но представить себе этих детей играющими в «прятки», «салочки», школьниками, наконец, – мы даже не пытались. Представить же японок работающими, студентками, влюбленными девицами, женами, кормящими мамами – просто не могли. А уж офицерскими женами – верными, заботливыми, и нас ненавидящими за то, что мы их мужей победили, пленили, а некоторых даже убили… и потом еще вообразить их способными влюбляться в нашего брата – ни в каком сне не могло присниться!..
Но именно это и произошло. Нет-нет. Это не значит, что они стали бросаться нам на шею или распахивать свои объятия… Они смогли смягчиться и открыться. Этим семьям пришлось многое преодолеть. А помогли им испытывать неприятности, боли и обиды – и немалые – разгулявшиеся тогда бандиты.
… Рядом с казармами, где мы расположились, выстроилась шеренга домов, целый квартал, – для семей японцев-оккупантов. При нас мужчин там уже не было – кто погиб, а кто попал в плен. Обитали в тех домах только женщины и дети. Вот на них то и стали нападать бандиты под лозунгом «мщения за оккупационную жестокость мужей!» Вдов и отпрысков грабили, избивали, насиловали. И делали это, как правило, по ночам.
Власти города почему-то не преследовали погромщиков. А нам мешало это делать союзническое соглашение о «невмешательстве»…
Тогда японки попробовали защититься одной лишь близостью к нам – Победителям! И как-то, на ночь глядя, их семьи разбили лагерь вокруг казарм. Им повезло – мы их не прогнали, и «мстители» не решились подойти к нашему «забору»! А после трудного объяснения с союзниками мы разрешили нашим соседям – и далее так коротать ночи.
Но это возможно было только в хорошую погоду, а в ненастье – нам, по причине душевной доброты, пришлось ютить эти семьи в казарме…
Наши люди, всегда готовые помочь потерпевшим, принимали гостей радушно. Гости же вели себя очень сдержанно. Должно быть, не могли простить себе такого унижения: спасаться под крылом Врага! Как пленённые они входили в казарму, а там, быстро отыскав темные углы, места под лестницей, – больше никак себя не проявляли. Лишь в случае дежурного обхода или неожиданной встречи с «нашим человеком» они, в каком бы состоянии не находились – сидя, лежа – вскакивали, молитвенно складывали ладони на груди, покорно кланялись и уступчиво пятились, если пространство позади них позволяло. Различали ли они нас, по званиям или возрасту, не знаю. А мы их – только по цвету халата или, как у них называется: по кимоно! Все они казались нам, как и в первые дни – на одно лицо.
