Владимир Полуботко - Гауптвахта

Бурханов предлагает:

— Давайте не попадаться! Айда, ребята, прошвырнёмся по дому офицеров, пока охрана не спохватилась!

Всем эта мысль нравится.

Железнодорожная станция.

Разгрузка вагонов продолжается, но темпы у неё уже далеко не те, что были прежде. У Злотникова же эмоциональный и физический подъём и не думает идти на убыль.

У Принцева между тем подкашиваются ноги, и он падает на колени, роняя на грязный снег свой тюк. Злотников как раз возвращается к вагону с пустыми руками, видит это и, подбежав к нарушителю трудовой дисциплины, пинает его негодующим сапогом, дёргает за шиворот.

— А ну вставай, падла! Работать надо, а не сачковать!

Принцев шепчет:

— Не могу… уже…

— Работай, говорю! У меня закон такой: чтоб на губвахте всем вкалывать!

— Но ведь меня же несправедливо заарестовали!..

— Эти сказки ты не мне рассказывай: справедливо-несправедливо! Попал на губу — вкалывай!

Принцев встаёт. Поднимает свой тюк. Несёт.

Слышен чей-то шёпот-ропот:

— Подумаешь, начальник какой сыскался! Часовые молчат, железнодорожники молчат, а этому одному больше всех надо!

А Злотников тем временем подхватывает свой тюк и бежит с ним, выставив вперёд овеваемое ветрами и бурями лицо.

— Вперёд! За Родину! За Сталина! Ура!

Дом офицеров.

Полуботок входит в концертный зал, где на сцене идёт репетиция будущего концерта, а на передних рядах сидит человек пятнадцать-двадцать случайных зрителей — офицеров, прапорщиков, штатских. За Полуботком робко топчутся Артиллерист и Бурханов, но войти в зал не решаются и, потоптавшись, уходят. Полуботок же хладнокровно садится где-то в ряду четвёртом и отдыхает, и смотрит, и мечтает…

Ах, как хорошо, оказывается, можно жить на гауптвахте!

На сцене эстрадный ансамбль шпарит модную украинскую эстрадную песню — «Червона рута». На барабане, стоящем вертикально, видна надпись:

ГАРМОНИЯ.

Это такое, стало быть, название у ансамбля.

Затем на сцену выходит девица вполне привлекательной наружности, но почему-то в помятом платье и в неряшливо натянутых на красивые ноги тёплых чулках; причёска у неё тоже со следами необъяснимых повреждений… Девица поёт боевик эстрады 72-го года — песню на слова Роберта Рождественского «Был он рыжий, как из рыжиков рагу, рыжий, словно апельсины на снегу…»

Играет музыка, страстно поёт девица… Хорошо!..

Полуботок, поддавшись всем этим чарам, закрывает лицо ладонями и мечтает, и грезит…

Волшебная, лесная поляна.

Дымка тумана и яркое солнце — одновременно.

Все обитатели камеры номер семь, взявшись за руки, парят в замедленных движеньях над изумрудною зеленью травы; на голове у каждого венок из полевых цветов; и лица у всех такие человеческие, такие нормальные…

А навстречу им, просветлённым и умиротворённым, откуда-то из белого тумана выплывают девушки — тоже с венками на головах — босоногие блондинки с длинными волосами и в длинных белых платьях…

Полуботок, сидящий в концертном зале дома офицеров, спохватывается, стиснув зубы и закрыв глаза, мотает головой: нет, нет, нет!

И всё прокручивается в обратном направлении: девушки задним ходом возвращаются в белый туман, а умиротворённые солдаты в наивных веночках, но без ремней становятся в исходное положение и застывают в нём.

Полуботок встаёт со своего кресла в зале и входит в эту застывшую волшебную картинку. В руках у него пистолет. Приблизившись к застывшим губарям, всматривается в их лица, среди которых видит и самого себя. Останавливается возле Лисицына и Злотникова, всаживает в каждого из них по нескольку пуль. Злотников и Лисицын бесследно испаряются, а Полуботок возвращается в своё кресло и прокручивает снова картину всеобщего благополучия губарей из седьмой камеры. Те же самые девушки опять выплывают из тумана… И вообще — всё то же самое. Только без тех двоих.

Двор дома офицеров.

Губари разгребают и разбивают нечто среднее между айсбергом и кучей мусора. Полушутя-полувсерьёз Полуботок говорит:

— Что за прелесть эта наша жизнь на гауптвахте! Живём в своё удовольствие: посещаем рестораны, концерты!..

Губари смеются ему в ответ. Да, жить можно и на гауптвахте!.. А часовой ихний — тот стоит в стороне хмурый и скучный. Бурханов говорит ему:

— Чо унываешь, начальничек?

— Замёрз — вот чо, — отвечает часовой. — Вы-то хоть работаете, двигаетесь, а я стоять на холоде должен. Пойдёмте лучше в кочегарку! Погреемся!

Кочегарка дома офицеров.

Часовой и арестанты греются — кто как может и кто как хочет: одни у огня, другие возле тёплых труб. В котельной темно — в основном видны не люди, а лишь силуэты.

За столиком, в маленьком островке электрического света, сидят двое кочегаров: Тощий и Рябой. Обоим на вид лет под шестьдесят, оба под хмельком.

Рябой говорит:

— Грейтесь, мужички, грейтесь на здоровье.

— Тут у нас хлеб есть, лук, — берите, кушайте, — предлагает Тощий.

— Спасибо, мы не хотим, — говорит Бурханов.

— Что ж, разве вас на губвахте так уж хорошо кормют? — обиженно спрашивает Тощий.

Полуботок находится с ответом:

— Нет, конечно, — с этими словами он берёт кусочек хлеба и показывает тем самым пример всем остальным. — Спасибо, спасибо вам…

— Ну вот! Это по-нашему! А то стесняются!

Улицы города.

Губари под конвоем возвращаются домой.

Мальчик лет шести дёргает маму за рукав:

— Мам, глянь! Опять этих повели! А их в тюрьму повели, да?

Мама отвечает мальчику:

— В тюрьму, сынок! В тюрьму! Куда же ещё таких можно вести?

Полуботок всё это слышит, но не оглядывается — насупившись, идёт себе под конвоем и смотрит в землю. Мальчик вернул его к действительности. Да и кочегарка — тоже.

Двор комендатуры, а позже — двор гауптвахты, куда сходятся, съезжаются вернувшиеся с работы арестанты.

Слышны голоса:

— В доме офицеров работали? Повезло людям… А мы вагоны разгружали…

— Я слыхал, что после ужина нас опять поведут на работу.

— Если в дом офицеров, так это мы с радостью!

— Куда угодно, только бы не на железную дорогу!

Двор дома офицеров. Уже темно.

Во двор въезжает грузовая машина, битком набитая губарями. Губари выпрыгивают на землю, их конвоиры занимают свои позиции. Сразу видно, что работников прибыло гораздо больше, чем до ужина. Видны новые лица. Камера номер семь присутствует полностью.

Машина, в которой приехали арестанты, наполняется снегом. Активнее всех орудует лопатой Злотников.

— Веселей работаем! Эй, кто там стоит?

— Ну я стою, — отвечает ему чей-то голос из темноты. — И что из этого?

— А ты не стой, а работай!

— А я устал, и ты мне не указывай!

Злотников втыкает лопату в снег. По-деловому подходит к тёмному силуэту. Удар. Силуэт сгибается пополам и падает в снег. Вмешивается часовой:

— А ну хватит! Ты чего здесь порядки наводишь?

— Старшой, начальничек! — отвечает Злотников неожиданно заискивающим голоском. — Я ж ведь делаю, чтоб оно лучше было! Я ж для пользы — чтоб за родину, за Сталина!

Двор дома офицеров, освещаемый окнами, которые губарям кажутся сверкающими.

Арестанты работают, работают, и машина наконец-таки наполняется доверху снегом и выезжает со двора.

— А теперь — перекур! — объявляет Злотников. Идёмте за мной, я вам покажу, где тут можно погреться!

Все спускаются в кочегарку. Злотников по-хозяйски усаживается на лучшее место, благожелательным взором обводит всех присутствующих. И ведёт такую речь:

— Вы меня поймите правильно. Разве ж я против отдыха? Если хорошо поработали, то можно и отдохнуть.

Почтительное, насторожённое молчание публики.

— Эй, Принцев! — кричит Злотников. — Ну-ка стяни с меня сапоги, а то ноги у меня совсем затекли!

Принцев стоит в нерешительности и не знает, что ему делать. Но чьи-то холуйские руки уже подталкивают его вперёд — дескать делай то, что барин велит.

— Ну? — это грозное мычание Самого.

И Принцев робко подходит к сидящему в величественной позе силачу и снимает с него сапоги.

Злотников усаживается поудобнее, вытягивает ноги.

— Ух! Фу-ух! Легче на душе стало!

Кочегарка дома офицеров.

Оба кочегара — Рябой и Тощий, — а с ними Злотников и Косов играют за столом в домино. Остальные греются, курят, болтают меж собою кто о чём. Но вот партия в домино закончена и Злотников говорит:

— Ну а теперь — так: погрелись и хватит! А ну-ка живо всем за работу! Машина уже давно вернуться должна!

И странное дело — все принимают указание к сведению — встают и медленно тянутся к выходу. Встаёт и Косов, но Злотников придерживает его: