Симота Сэйдзи - Японский солдат
Пошатнулась его вера в победу, изменился и он сам. Он уже не мог с прежней резкостью осуждать брюзжание майора Мураками, хотя и считал, что брюзжанием дела не поправишь.
Прежде Такано никогда не пришла бы в голову мысль перебраться подальше в джунгли, а тут даже штаб батальона переместился. В глубине души он сознавал, как нелепа была его прежняя позиция.
* * *Закончив свой рапорт поручику Харадзиме, фельдфебель Такано повесил планшет через плечо и пошел под навес к солдатам. Здесь не было одного только Тадзаки — он еще не вернулся из джунглей, — и его с нетерпением ждали.
Такано сообщил о том, что видел в штабе батальона, и велел на следующий день собираться — вечером рота должна была уйти на другое место. Затем, развернув соль, присланную командиром батальона, он рассказал, как получил ее, и попросил потерпеть до того дня, когда им пришлют нормальную порцию соли.
Возник вопрос, как быть с этой солью. Многие захотели получить хоть щепотку до того, как соль пойдет в котелки. Сорвали с дерева листок, свернули его пакетиком, и каждому в ладонь была поровну насыпана кучка соли — только попробовать чуть-чуть. После высадки на остров солдатам частенько приходилось делить дефицитные продукты. И сейчас соль разделила поровну; отложили долю Тадзаки и двух часовых, а остальное вручили фельдфебелю Такано, чтобы сберег до ужина — мало ли что может случиться!
Оттого, что они попробовали соли, которую не видели уже несколько дней, или оттого, что было решено перебираться наконец на другое место, все повеселели, разговорились. Такано ушел, попросив говорить потише: скоро должен появиться противник. Но голоса не умолкали.
— Эй, Камисэко! Этой плантации дней на десять хватит? — спросил ефрейтор Мадзима, подойдя к навесу. Он с трудом переставлял тонкие, как сухие палки, ноги.
— Ты что, шутишь? — подал голос старший ефрейтор Узки. — Он осторожно снимал корочки с болячек на голени. — Где ты найдешь сейчас такую плантацию, чтобы десять дней кормиться. Дней бы пять продержаться, и то ладно.
— А вот и нет! — запротестовал ефрейтор Камисэко. — Одной папайи на три дня с лихвой хватит. А еще батат. Раз там есть ботва, значит, должны быть и клубни.
— Ну как же! — заметил Узки. — Да где вы сейчас найдете плантацию, которую еще не опустошили бы солдаты и дезертиры?
— Но, господин старший ефрейтор, — возразил ефрейтор Кавагути. — Если там побывали солдаты и дезертиры, то почему же они оставили так много папайи? Она ведь еще издали в глаза бросается.
Вчера утром Тадзаки и его группа принесли плодов папайи, и солдаты наелись наконец супа. Тадзаки шепнул потихоньку ефрейтору Кавагути, что плантация, которую они нашли, как будто не очень опустошена. Он сказал это только ему одному, ибо знал: Кавагути не из тех, кто разболтает остальным.
— А что, может быть, и правда, — проговорил Мадзима. — Слишком близко к морю, так что солдаты, может, побоялись туда заглянуть? Впрочем, если батат есть, и то уже хорошо! А много его там?
— Травой сильно зарос. Я толком не разобрал.
— А не водится ли в той речке рыба? Если есть рыба, мы спасены, — заметил старший унтер-офицер Ёсимура. Он лежал на боку, поглаживая ребристую, будто стиральная доска, грудь.
— Все может быть. Если спуститься к устью, там даже и крокодилы есть.
— Уж это точно! — сразу оживился ефрейтор Мадзима, глаза его заблестели. — Ох, до чего же вкусное у них мясо! Поймать бы одного — дней на пять хватило бы на всю братию.
Ефрейтор Мадзима еще до того, как противник высадился на остров, не раз бывал на морском берегу, неподалеку от устья реки, — он служил в патрульной части. Однажды они оглушили гранатой крокодила и съели его.
— Наверно, кожу трудно сдирать, — заметил Ёсимура.
— Да нет. На брюхе шкура не очень жесткая.
— Тогда ты, Мадзима, будешь у нас специалистом по крокодилам. Подстрелить их можно?
— Нет, их пуля не берет. Разве если только изловчишься и в рот попадешь…
— Эй вы, не так громко! — послышался голос Тадзаки.
Младший унтер-офицер вернулся усталый, ни с чем — винтовку он нес в руке.
— А рота на юг уходит, — сказал ему Мадзима.
— На юг? Неужели господин фельдфебель вернулся?
— Да. Велел вам прийти к нему, как только явитесь.
Тадзаки поставил винтовку в пирамиду и поспешил к командиру роты. В шортах и рубашке с короткими рукавами он смахивал на огородное пугало, но худые ноги и руки все еще были жилистыми и крепкими.
Ёсимура поднялся: решил сходить по нужде, а потом немного вздремнуть до вечера. И тут он заметил пристальный взгляд младшего унтер-офицера Куниэды, лежащего у выхода. Тусклые, словно подернутые льдом глаза, наполненные слезами, явно молили об одном: не бросайте меня, не оставляйте здесь одного.
Младший унтер-офицер Куниэда уже трое суток не вставал с постели. Поредевшие волосы, опухшее, землистого цвета лицо свидетельствовали о последней стадии болезни. Жить ему оставалось считанные часы. При переходах всегда возникал страшный вопрос: что делать с такими солдатами. Бросить — бесчеловечно. Но ведь они умирали, как только рота добиралась до места. А для того, чтобы донести больного солдата, заведомо губили еще одного. Видимо, на этот раз они понесут поручика Харадзиму — командира роты оставлять нельзя. Старший ефрейтор Ямасита, лежащий чуть дальше Куниэды, со вчерашней ночи не приходит в сознание, и уж его-то обязательно оставят здесь, но кто понесет Куниэду?
— Ты сможешь идти? — спросил Ёсимура.
Куниэда не ответил, только слабо повел подбородком.
— Ничего, — сказал Ёсимура. — Это тут, недалеко. Не волнуйся.
Ёсимура поднялся с таким ощущением, будто сбросил с себя какую-то тяжесть.
Ефрейтор Кавагути вытряхнул содержимое из вещмешка. Перебирать вещи перед переходом на другую позицию вошло в привычку у солдат.
Кавагути все еще таскал с собой солдатскую книжку, амулет, сберегательную книжку и ненужные теперь деньги — все, что другие давным-давно выбросили. Теперь он разложил все это на одеяле.
— Еще хранишь? — Ефрейтор Узки осторожно вытащил из груды вещей фотографию. Это была измятая карточка, видимо вырванная из альбома, с синими пятнами клея на обороте и с надписью: «Март 1940 г., Уэмура Тосико, 18 лет». Лицо женщины было сильно отретушировано — наверно, снималась в фотоателье.
— Воспоминания молодости, — заметил Узки, бросая фотографию обратно. — Сейчас у нее, конечно, уже есть ребенок, а может, и не один.
Кавагути промолчал — видимо, его не очень интересовала эта фотография. Солдаты давно уже не говорили о родных местах, а если кто-нибудь вспоминал о доме, то как о далеком прошлом. Сейчас все их мысли витали вокруг плантации, и разговоры, естественно, все время возвращались к ней.
Ёсимура обвел взглядом солдатский навес, убежище и жилище командира роты. Наконец-то они покидают это незамысловатое жилье. Его охватило тяжелое раздумье: «Что же это за боевые позиции? До каких же пор мы будем кружить по джунглям?» Командир роты все время твердит, что таким образом они якобы ловко водят за нос противника. На новом месте вряд ли хватит сил вырыть себе убежище. Придется укрываться от обстрела где-нибудь под корнями большого дерева.
Ёсимура поплелся к хижине. И тут до его слуха донесся знакомый звук. В следующее же мгновение он понял, что это свист вражеской мины. «Совсем близко», — подумал он и крикнул:
— Мина! Ложись!
И тут же бросился на землю. Раздался грохот, перед ним вспыхнул огненный шар, и все померкло.
Сколько прошло времени — непонятно. До его слуха вдруг донесся чей-то вопль. Потом голос зазвучал явственнее и протяжнее. Пахло гарью. Ёсимура открыл глаза и ничего не мог понять — кругом была какая-то каша из земли и деревьев. «Я в сознании!» — подумал он и попытался ползти. Но сдвинуться с места не смог — что-то тяжелое придавило его к земле, хотя никакой боли он не чувствовал.
Вопль все еще продолжал звучать на одной ноте. Так кричат смертельно раненые. Ему показалось, что он узнал голос ефрейтора Мадзимы. Ёсимура снова попытался приподняться на локтях. Оказалось, что его засыпало землей и ветками. С трудом высвободившись из-под тяжести, он осторожно двинулся вперед. И когда уже наполовину выбрался, до его слуха снова донесся свистящий звук. Ёсимура поспешно уткнулся лицом в землю. На этот раз перелет. Раздался оглушительный взрыв. Земля дрогнула, но туда, где лежал Ёсимура, осколков не долетело. Он приподнялся, посмотрел в ту сторону, где было убежище, и, удостоверившись, что невысокий холмик, насыпанный сверху, не поврежден, решил быстро перебежать в укрытие. Стряхнув с себя комья земли и убедившись, что он цел и невредим, Ёсимура подумал: «Ну вот, снова повезло! Жив!» Сколько раз за семь военных лет он говорил себе эти слова! Пригнувшись, Ёсимура побежал к укрытию, отметив по пути, что от солдатской хижины не осталось и следа. Снова донесся свист мины. Он упал на землю ничком. Снова перелет.
