Наглое игнорирование. Другая повесть - Николай Берг
Остальные промолчали. Берестов о чем-то своем думал, а Волков пер теперь фауст и яшик с гранатами, думая о том, что на фиг ему этот поход не задался, а идти пришлось. К танку подползли вдвоем с Берестовым, танкист страховал.
Немец вопил совершенно нестерпимо. Как и думал толковый старшина – так орать можно только от лютой боли, но когда глотка и легкие целы. Немец-офицер валялся рядом с гусеницей и орал, одна нога нелепо, словно у сломанной куклы, лежала на земле, другая зацепилась за край трака и тоже выглядела крайне неестественно. Волков сам себе удовлетворенно кивнул – раздроблен таз у этого эсэсовца, правильно предположил. Берестов нахально зажег фонарик, правда, поставив светофильтр все же. Танк вблизи производил еще более тягостное впечатление, короб из толстенной стали, созданный самыми умными людьми для уничтожения других людей, подавлял своими габаритами и несокрушимостью. Рядом с этим чудищем особо остро чувствовалась беззащитность хрупкого человеческого тела. Краска на броне была обожжена во многих местах, били по танку много и сильно, ан подошедший танкист, полазавший по гулкой стали, нашел всего две дыры: одна – в башне, вторая – аккуратно напротив мехвода. В самой машине осталось двое танкистов – перебитый почти пополам наводчик и мехвод без головы. Это насторожило – может, и не было больше других, но на всякий случай поглядели вокруг повнимательнее, под аккомпанемент воплей офицера у гусеницы.
И сильно удивились, найдя под танком трясущегося невменяемого штатского. Вытянули его оттуда за шкирку, словно напакостившего кота, привели в чувство затрещинами. Сидел на земле и панически озирался. Оружия у него никакого не было.
– Тащ капитан, а с этим что делать? – спросил Волков у начштаба. Удивляло спокойствие Берестова, рисково он себя вел, мало ли что могло произойти, ночь же. И место незнакомое, и мало ли кто лазает тут. Пальнет сдуру – поди потом разбирайся!
Немецкий танкист что-то через силу выговорил. Требовательно, высокомерно.
– Что это он? – полюбопытствовал старшина.
Берестов иронично и спокойно изложил, что этот недобиток приказывает оказать ему помощь. Дескать, вы обязаны, вы же медики! Вот сейчас про клятву Гиппократа говорит. И о том, что он пленный и раненый. Мы обязаны соблюдать его права.
Волков потрясенно промолчал, такая лютая наглость поразила, даже не сразу решил, что сказать.
– И что, мы ему будем помощь оказывать? Это ж значит, что сука знал, кого атакует! На госпиталь напал – и теперь требует?! – наконец, выговорил. И почувствовал, что начал заводиться. Начштаба охолонул ироничным взглядом и напомнил, что этот крикун в плен не сдался, оружие при нем – вон на полупорванном ремне кобура с пистолетом, так что – не пленный.
– Понял, тащ капитан. Окажу ему сейчас помощь по всем статьям и в полном объеме.
Берестов кивнул, порекомендовал обойтись без, тут Волков не вполне понял слово, но твердо пообещал, что точно исполнит – без «фанафисма».
Немец снова заговорил – требовательно, обвиняюще. И удивленный старшина даже в темноте увидел, что всегда твердокаменный и невозмутимый начштаба рот открыл изумленно. Потом покрутил головой, словно бы в восхищении или, может, и от ошеломленности.
– Это даже не хуцпа!
Сказанное не поняли, и любопытный старшина, нарушив субординацию, попросил растолковать – что такого сказанул раненый фриц, что аж повторно капитана в изумление привел. И что такое хуцпа? Не слыхал такого термина раньше.
Берестов, словно даже и не доверяя тому, что сам же говорит, пояснил: немец этот возмущен наглым игнорированием правил ведения войны! Медики не должны защищаться! Они должны быть безоружны! И русские опять попрали все законы! Они напали с пушками, – а пушек в госпитале быть не должно! Это бесчестно и неправильно! И ему должны немедленно оказать помощь! Он – ранен!
Стоявшие вокруг лежащего офицера переглянулись. Слов не было нужных. Ну не выразишь в звуке свое мироощущение в такой момент!
Начштаба же, усмехнувшись криво, пояснил еще, что хуцпа – так у евреев называется именно такая вот невиданная, чудовищная и безграничная наглость, от которой собеседник теряется и пасует. Почему-то после этого как-то скис капитан, скомандовал «марш-марш».
Никто из присутсвующих, естественно, не мог знать, что вот – вспомнилось ему вдруг, как тогда, еще до войны, пришла веселая жена и радостно в лицах рассказала, как главврач Левин стал вставлять самозванке этой с конской фамилией фитиля за сплошные огрехи, а та ему прямо в лоб заявила, что это чистый антисемитизм – так к ней придираться по-пустому. Уж на что был тертый калач Давид Моисеевич, а и тот от такой хуцпы языком подавился! Тогда весело было, а сейчас этот внезапно всплывший в памяти эпизодик мирной счастливой жизни как кипятком душу ошпарил!
Двое потянули с собой штатского, а Волков остался. Подошел к немцу. Тот опять начал орать, но когда старшина снял с него ремень с кобурой, то засуетился, зашевелил пальцами на груди, заговорил что-то непонятное. Не то угрожающее, не то – просительное, на что внимания обращать не стоило вовсе. Вот то, что живот у немца оказался странно твердым – заинтересовало.
Задрал маскировочную пятнистую куртку – и в слабом свете фонарика увидел странное: на пузе у опять начавшего орать немца обнаружился нештатный брезентовый пояс с кармашками. Эсэсман из последних сил стал отпихивать руки русского, но ранение сильно ослабило немца.
– Как скажешь, – пожал плечами Волков. Сапоги у офицера ему сразу понравились, потому не откладывая дела в долгий ящик, дернул фрица за каблук и носок, снимая с безвольной, мертвой уже ноги отличный яловый сапог, очень похоже – русского пошива. Немец заткнулся. Второй сапог пошел еще проще. А потом старшина снял и пояс – и, сев за танком, глянул, что там в кармашках. И обалдел. Чужие незнакомые купюры, царские червонцы, два слиточка желтых, очень тяжелых. И горстка украшений с цветными камешками. Такого богатства Волков в руках никогда не держал. И теперь не знал – как лучше поступить. Единственно, что он мог спокойно оставить себе – так это тяжелые, добротные сапоги, снятые к тому же с живого, не мертвеца. А золото… И валюта, как назывались чужие деньги…
Капитан Берестов, начальник штаба медсанбата
Он радовался тому, что так ловко отбили внезапное нападение, недолго. Ровно до того момента, когда увидел стоящего за своими пулеметами замполита Барсукова. Усач, иронично прищурившись, крепко держал в руках рычаг ведения огня, твердо стоял на ногах и сразу было не заметно, что на шее под ухом
