Жизнь Василия Курки - Александр Шаров
Этой не то чтобы нежилой, а неживой сыростью она была наполнена вся. И не было обычных запахов хаты, дома - мытого пола, веника, мокнущего в ведре, хлеба, остывающей печи, человеческих дыханий. Посреди стоял стол, за ним черным силуэтом выступала печь. K столу неподвижно припала тоненькая фигурка девушки, длинные волосы разметались по столешнице.
Девушка не сразу подняла голову, а потом долго глядела на нас.
Она сказала :
— А я думала - Бандера.
Слова прозвучали так, словно девушка сказала : «А я думала - смерть».
— Нет,- сказал тот, кто проводил нас в хату, одноногий и однорукий. - Свои. Просятся заночевать.
Девушка подошла к печи и зажгла свечной огарок.
Тусклым серебром засветились ее волосы. Стало видно окошко, заколоченное досками.
— Нехорошо тут, - сказала она, но протянула руку к углу, где была расстелена солома, прикрытая рядном. - Так, братику?..
— Бандера приходил, - сказал он. - Батьку порешили, его наши головой сильрады постановили, вернулись и постановили. И матку порешили - ей шестьдесят годов. Сами бандеры зарыли коло плетня. На кладбище не велели.
— Снидать будете? - спросила девушка. - Холодная картопля е. Печку нельзя топить - дым. Бандера тамочки, в лесу.
— Не бойтесь! - сказал :Курка, вышел на порог и стал, как на часах, глядя на лес, где притаилась смерть.
Уже не та, военная, и не та, что во рвах, - еще одна.
Утром мы увезли брата и сестру в районный город.
Остановились на площади. Инвалид первым, как бы боясь, что кто-нибудь попытается помочь ему, соскочил с машины, покачнулся и, опершись на костыль, сказал :
— Рука правая, нога обратно правая. Не подвезло.
Лицо у него было совсем мальчишеское. Нижняя губа в запекшейся крови, но не от раны, а - как теперь стало видно - оттого, что была прокушена зубами , как бы прошита кровавой нитью.
Девушка спрыгнула вслед за братом и стала у стены взорванного дома; в пустых окнах виднелись кучи битого кирпича, проросшего репейником.
— Облить бы хату керосином и спалить, - сказал инвалид.
— А как могилка ? - озабоченно ответила девушка.
— Вернемся, сразу найдем - у плетня…
На стене с выбитыми слепыми окнами уцелела вывеска «Больница» - в угольной копоти, как в языках черного пламени.
Инвалид тронул себя левой рукой за культяпку правой и еще раз сказал :
— Не подвезло!
Все двух-и трехэтажные дома были сожжены, а маленькие строения, жавшиеся между ними , уцелели. Кое-где из труб поднимался дым. По улицам торопливо, как под огнем, пробегали редкие прохожие - почти все женщины.
— Может, надо чего? - неуверенно спросил Курка.
Инвалид махнул культяпкой и, далеко закидывая костыль, зашагал прочь. Было непонятно, куда он так торопится.
Девушка достала что-то спрятанное на груди, под кофточкой, и протянула в машину Курке.
— Батька с мамкой, - сказала она.
Я заглянул через плечо Курки. В руках его была выцветшая фотография. В кресле с гнутыми ножками - венском, как называли такие когда-то, - сидела девушна в подвенечном наряде, с откинутой фатой. Рядом, напряженно улыбаясь, стоял худой высокий человек в штатской пиджачной тройке, но с буденовкой в опущенной руке.
— Четыре войны, - сназала девушна, - первая, гражданская, финская… Эта еще…
— Марина! - позвал брат, не оборачиваясь и не замедляя шагов.
Девушна спрятала фотографию на груди и побежала вслед за братом.
5.
Земля казалась пустой. Над шляхом - далеко, у самого горизонта, - поднималась пыль, единственный след человеческого присутствия. Степь была ровная и закруглялась на горизонте, напоминая огромный кавун, наливающийся соками. Курка стоял у борта машины и смотрел вдаль.
Солдат на войне обычно видит клочки мира: сектор обстрела, одиноную сосну-ориентир, надвинувшиеся немецкую каску и автомат, - у каски нет лица и глаз.
Видит самолет, пикирующий из глубины голубого, ставшего угрожающе черным и пламенным неба.
Проснувшись, солдат может увидеть звезды или поднимающееся солнце, птицу, которая тащит в клюве с бруствера щепочку для гнезда. И опять : сосна-ориентир, пикирующий самолет, ночь,рассеченная светящимися трассами, почерневший куст, верхушка высотки.
Земля наливалась соками. Может быть, впервые за последние годы Курке дано было увидеть не осколки мира, а всю землю, и такой мирной.
Он смотрел, не отрывая глаз. Машину встряхивало.
Шлях был выбитый, разрезанный отпечатавшимися в высохшей и окаменевшей грязи следами танковых траков и глубокими колеями орудийных колес. Машина ехала прямо в утреннее солнышко. Курка глубоко дышал, и не брюшным прессом, как взрослые мужчины, а грудью, так что ключицы, видные в раскрытый ворот гимнастерки, высоко поднимались. Кое-где в шлях врезались окопчики. Машина, не сбавляя скорости, объезжала их. Кое-где валялись каски и противогазы, лошадиные кости , успевшие побелеть на солнце. Глубина окопчиков и бомбовых воронок еще полнилась холодной чернотой, где проблескивала грязь. За машиной далеко тянулся почти не оседавший в безветрии дымок пыли - линией связи от войны к миру, напоминая, что война отпустила лишь на короткий срок.
Легко и глубоко дыша, Курка глядел вдаль. Исчез из глаз степной городок, где мы оставили брата с сестрой; и больше никогда не встретим их. Тянулись луга, бело-розовые от клевера и цветов кашки.
Курка вбирал в себя всю землю - такие минуты бывают у каждого человека, - а я пытался оглядеть и представить его жизнь.
Всю его непосильно трудную жизнь - после детства,оборвавшегося под ремнем дяди.
— Отец меня и пальцем не тронул, - сказал Курка.
Он бежал тогда, уже не ребенок, все дело которого глядеть, вбирать увиденное, а искалеченный человек.
Может быть, в тишине и покое эти раны могли бы затянуться …
Он бежал тогда, ничего не видя, - от черноты ночи, от боли, обиды и слез ; не взрослый только потому, что без силы жить, какая должна быть у взрослого, но уже не ребенок - без детства.
Сил должно было хватить, чтобы добраться от Листопадовки к отцу. И они взялись откуда-то. Их хватило, чтобы пройти через всю страну, вместе с отцом валить лес, пока сосна не упала в двух шагах от мальчика, разом убив отца. «Отмучился» .
Хватило на то, чтобы, похоронив отца, идти обратно, снова через половину мира. Сперва так, а после с автоматом, со снайперской винтовкой, в полной боевой выкладке.
…Мы заночевали у высотки, на карте обозначенной названием Чешский Крест.
Тут год назад были тяжелые танковые бои. Среди многих погибших вспомнился командир танковой бригады Александр Бурда, которого я знал и любил, как все, кто с ним близко сталкивался.
Мы лежали в кузове машины, но уснуть не
