Жизнь Василия Курки - Александр Шаров
До этого города ехали еще по войне, в тени ее, узнавая новые и новые обличья войны. А тут впервые почувствовали равноденствие войны и мира.
Вечером мы поднялись переулками нагорной части города и остановились перед пустым, с выбитым и стеклами домом, к которому примыкал обширный сад. Мы с шофером прошли через калитку, а Курка, разбежавшись, перепрыгнул через высокий забор.
Мы очутились в царстве зеленых листьев и недозрелых плодов. Высоко в небе кружил одинокий голубь. Было тепло, ветер шелестел между деревьями. Яблоки были маленькие, казалось, они заново учатся наливаться соками и потому растут неуверенно.
Мы прошли по пустым комнатам дома. Тут были навалены горы всякого хлама. На полу валялась солома, и все пропитывал стоялый дух казармы.
В саду отыскался стожок недавно скошенной травы.
Мы расстелили ее и легли, прикрывшись шинелями и положив под голову вещмешки. Между листьями виднелись звезды, будто тоже созревающие на ветках .
… Проснулся я среди ночи. В лунном свете между стволами стояли две маленькие девочки и мальчик. Они смотрели на вас, недвижимые, целиком поглощенные смотрением, как это бывает только у детей.
По ритму дыхания я почувствовал, что и Kурка не спит. От взгляда детских глаз мы и проснулись одновременно. Дети смотрели и смотрели. Невдалеке нарастал невнятный шум, словно от грачиной стаи, когда она устраивается осенью в гнездах.
Дети заметили, что глаза у нас открыты, и не убежали даже, а исчезли.
Мы пошли к дому, откуда доносился этот деятельный грачиный гомон, но не успели сделать и нескольких шагов, как увидели двух женщин, идущих навстречу.
Та, что шла впереди, - повыше ростом, лет, вероятно, около пятидесяти, с коротко подстриженными седыми волосами, - была в линялой солдатской форме.
Она шла широким шагом , строго сжав губы.
Другая - круглолицая, в цветастой кофте, лет тридцати - еще издали улыбалась нам, приветливо подняв руку. Младшую, как мы вскоре узнали, звали Маша, а ту, седую - тетя Фрося или Ефросинья Ивановна.
Маша шла немного позади, как по воинской субординации младший командир за старшим, но вся рвалась вперед - взглядом, взмахом рук. В нескольких шагах от нас, коротко и громко вздохнув, ахнув, она бросилась вперед, обняла и поцеловала Курку, а затем и меня.
Все сильнее чувствовалось присутствие и затаенное дыхание многих детей.
Женщины заговорили одновременно: Ефросинья Ивановна хриплым, простуженным голосом роняла отдельные слова, а Маша говорила торопливо, сбивчиво, поребячьи всплескивая руками.
Мы поняли только то, что попали во владения детского сада, который во время оккупации ушел от немцев и скитался по лесам и болотам.
— Вот и вертаемся. Вот уж не думала, не гадала, - говорила Маша.
Мы вышли на площадку перед домом и увидели детский строй, строго держащий равнение. Высокий мальчик строевым шагом подошел к нам. Курка принял рапорт, приложив руку к пилотке.
Строй распался, и дети исчезли внутри дома.
Потом мы с тетей Фросей сидели на скрипучей ступеньке террасы, и она, припоминая события одно за другим, рассказывала все с самого начала. Иногда к нам подходила Маша, прислушивалась секунду и убегала.
Иногда мы заходили в дом и видели, как оттесняется казарменное - солома, коробки от противогазов, самый воздух казармы.
Стояли в ряд кроватки, но их нечем было застелить.
В кухне Курка жарко растопил печь, и в котле бурлила каша. Маленькая девочка принесла с чердака куклу чуть поменьше, чем она сама, и пеленала ее.
Это было серединой пути, а для Курки и серединой жизни, потому что, если своих детей ему, как и тысячам его ровесников, не суждено было иметь, он в ту ночь проходил через отцовство, без которого жизнь не бывает вполне жизнью.
Мы с тетей Фросей возвращались в сад, на ступеньки террасы, и продолжалось долгое ее повествование.
Тетя Фрося рассказывала, как десант отрезал дачу, где тем летом сорок первого года находился детский сад; детсад смог вернуться, только когда город был оккупирован немцами и фронт отодвинулся далеко на восток.
Заведующую вызвали в управу и передали список с именами четырех мальчиков и девочки, которых надо было назавтра «сдать» в комендатуру.
— Мы уже понимали, что означает «сдать» , - сказала тетя Фрося. - Когда к ночи все взрослые ушли - оставались только я, как сторожиха, и Маша - ночной дежурной, - мы с ней подняли ребят: пусть решают.
Тетя Фрося угадала вопрос, который я не успел задать, и сказала :
— Дети все понимают.
Я попытался представить себе эту детскую «тайную вечерю». Была, должно быть, такая же ночь - летняя, теплая и лунная.
Те, что были на евангельской тайной вечере, предали обреченного, как и было предсказано, еще прежде, чем пропел кочет; ребята хранили верность три года, когда каждая минута грозила гибелью.
Тетя Фрося рассказывала, как детсад выбирался из города, о первой ночевке в лесу .
— Нам тогда было в новинку, мы и не спали.
Рассказывала о скитаниях из лесной партизанской базы, которую случайно нашли, в село, из одного села в другое.
— Как приходили, рассредоточивались по хатам.
О себе она сказала только:
— Мы с Машей почему решились?.. Матери-одиночки. Все свое на нас. И ребята наши тут, в садике .
И еще: — Мы легкие, терять нечего, только совесть.
Слушая ее, я уже знал, что около Винницы, где скитался детсад из лесной партизанской базы в село, из одного села в другое, именно там, в Черном лесу, находилась ставка «Оборотень», одно из самых страшных мест в мире, откуда летом и осенью 1942 года по свету шли приказы Гитлера, уничтожившие миллионы людей.
А в нескольких километрах или нескольких десятках километров от «Оборотня» ночами - тайными тропами - пробирались дети и две женщины, спасая осужденных на смерть четверых мальчиков и девочку.
Ефросинья Ивановна часто поднималась и уходила в дом, чтобы проверить, как без нее хозяйничают. Я шел за нею и каждый раз видел Курку. Он укладывал самых маленьких, топил печь, что-то рассказывал старшим, перебирал игрушки.
Постепенно в доме все затихло, а Курка до рассвета сидел рядом со спящими ребятами.
…Ехали мы не быстро; машину нам дали заслуженную - недаром кто-то из прежних ее водителей изобразил на левом борту полоски нашивок за тяжелые ранения.
Мы останавливались посреди степи, где видно, кажется, как закругляется земля. Шофер не любил, чтобы вмешивались в его хозяйство, и, пока шел ремонт, мы с Куркой лежали на траве, лениво переговариваясь обо всем - только не о войне.
«Только не о войне» - это стало неписаным законом во второй половине пути, от самого Чешского Креста.
Мы обменивались мирными воспоминаниям и тем, что приходило в голову. А в памяти всплывало главным образом светлое и забавное.
«О горьком не говорить» - это тоже стало
