Вихрь - Йожеф Дарваш
В родном селе Гейнц не нашел особых изменений. Правда, за это время умер отец, но дом сохранился в целости и сохранности. Мать Гейнца умело вела хозяйство: приобретенная за бесценок в период «молниеносной» войны корова голландской породы дважды отелилась, а выращенная в венгерской степи крепкая коренастая кобыла принесла красивого жеребенка; словом, хозяйство разрасталось, расцветало и богатело.
Правда, Гейнца вызывали в районный центр, где действовала специальная судебная комиссия, занимающаяся розыском крупных нацистов и военных преступников, но он отделался легким испугом, так как против него не было прямых улик. Он же выдал себя за маленького оловянного солдатика, одного из многих в гигантской гитлеровской армаде слепо выполнявших свой, долг, и не больше. Гейнца оправдали. Вернувшись в родное село, он заботливо завернул в платок свои награды и положил вместе с портретом фюрера и цветными фотографиями, снабженными подписью «Казнь через повешение советских партизан», вырезанными им из журнала, который уже перестал существовать, в маленький сундучок, стоявший под кроватью.
Оказавшись в родном селе, Гейнц начал приглядываться к девицам, полагая, что для него настало время жениться. Мать сильно стала сдавать: видно, сказались волнения и переживания, которые ей пришлось перенести в войну, опасаясь за жизнь единственного сына. А растущее хозяйство настоятельно требовало заботливых рук. Однако Гейнц с женитьбой не спешил. Он вернулся с фронта целым и невредимым и теперь прекрасно знал себе цену. Семьи, которые отвернулись от него, он ненавидел; встречаясь с этими людьми на улице, делал вид, что не замечает их, однако запоминал их имена и фамилии, словно ждал того времени, когда сможет рассчитаться за нанесенное ему оскорбление. Однако его чувство собственного достоинства нисколько от этого не страдало. Он прекрасно знал, что сельские девицы, которым было пора выходить замуж, и молодые вдовушки с удовольствием приняли бы его ухаживания и каждая из них охотно стала бы его любовницей, уже не говоря о том, чтобы соединиться с ним законным браком перед богом и людьми.
Он сошелся с женщиной, которая была надзирательницей в гитлеровском концлагере во Франции. После войны ее судили за это, и она отсидела два года в тюрьме. Она была уже немолода и не годилась для тяжелой работы по хозяйству. Гейнца не могла привязать к ней даже ее страстность в любви.
«Грета, все равно, что граната, у которой выгорела середина, — думал Гейнц. — В свое время она была хорошая, а теперь только дымит. Пора ее бросать».
Он пропустил через любовное «сито» чуть ли не всех местных женщин. Удержаться удалось только двум. Одной из них была вдова Дительне, унаследовавшая от мужа большой дом и виноградник, но у нее был серьезный изъян. Несмотря на восемь лет супружеской жизни, она оставалась бесплодной. А Гейнц не терпел даже на скотном дворе яловых коров. Скрепя сердце ему пришлось отказаться от этой выгодной невесты с ее доходным хозяйством. Второй подходящей женщиной была двадцатисемилетняя Эмма Пау, ближайшая соседка Гейнца. Она была некрасивой, с толстыми, сильными руками и ногами, которые были для Гейнца убедительным свидетельством того, что ему не нужно будет бояться за свое хозяйство. С ней не надо было бояться бесплодности. За время войны Эмма прижила ребеночка от одного отпускника-солдата. Правда, малыш заболел какой-то инфекционной болезнью и умер, дожив до двух месяцев.
Итак, Гейнц решил остановить свой выбор на Эмме. Свадьбу справили веселую. Родители невесты не ударили в грязь лицом: в саду были установлены столы, которые ломились от различных домашних печеностей, мяса, фруктов и прочего, по бутылкам разлили полторы огромных бочки вина. Старшие члены авторитетной семьи по мужской линии прославляли всевозможные достоинства Гейнца, бравого германского солдата, рачительного хозяина, смогущего обеспечить процветание своего дома. Гейнц, по горло насытившись жирным мясом и щедрыми похвалами, раскрасневшийся, расстегнул пиджак и пошел танцевать. Эмма, не говоря ни слова, однако с выдержкой, достойной удивления, кружилась в танце, а когда гости затянули тирольские песни, начала хлопать в такт своими огромными ладонями по мощным ляжкам.
Звезды на небе уже начали бледнеть, когда потный Гейнц с покрасневшими глазами по-военному подошел к своему кузену и, попросив лихо крутящуюся с ним в вальсе невесту, обнял ее за талию и торжественно повел в дом.
За шумным празднеством пошли трудовые будни. Эмма оправдала все возлагаемые на нее надежды.
В доме, в кладовой, на птичьем дворе — повсюду царил самый строгий порядок. С раннего утра и до позднего вечера она была на ногах, сама лично проводила утреннюю и вечернюю дойку коровы, умело ухаживала за домашней птицей и быстро подрастающими поросятами, следила за ягодником, копала, поливала, стирала, гладила, готовила обед, а по ночам она без устали отдавала свое тело Гейнцу. И здесь она безукоризненно выполняла свои супружеские обязанности. Ее, казалось, не удивляли даже кое-какие странности Гейнца. Она старалась во всем угождать мужу, а странности повидавшего мир мужчины принимали все более своеобразные формы.
Спустя ровно девять месяцев после свадьбы у них родился ребенок, красивый здоровенький мальчик, сучивший ножками по белоснежной пеленке. На крестинах счастливый отец упился, выкрикивая тосты за ребенка, за отечество и фюрера. Гости осторожно старались утихомирить его. Гейнц замолчал, но через несколько минут начал горланить военные марши, под звуки которых гитлеровцы маршировали из одной страны в другую. На следующий день, протрезвев, он уже ничего не помнил. С удвоенной энергией он принялся за работу, так как теперь ему нужно было заботиться не только о себе и жене, но и о маленьком Гейнце.
Эмма оказалась безукоризненной матерью. Ее и без того пышные груди так распухли от молока, что она согласилась прикармливать слабенького малыша, сына бывшего обер-лейтенанта, переселившегося сюда из Берлина. По хозяйству она сновала с прежней живостью.
Дни в работе бежали быстро. Никакие потрясения не нарушали обычного хода их семейной жизни. Увеличивалось состояние. Рос и креп маленький Гейнц, на которого приятно было смотреть. Вскоре он подрос и стал ползать на четвереньках, стараясь схватить маленькими ручонками пробегавших мимо цыплят или же степенно проходившую кошку. Он тащил себе в рот резиновые игрушки, тяжелые металлические ключи, пальцы взрослых. Скоро во рту у него прорезались спереди маленькие зубки, похожие на белые зерна риса. В один прекрасный день он ухватился за край выставленного на двор табурета, встал на ноги и после долгих нерешительных попыток выпустил из ручонок опору и сделал несколько первых робких шагов.
Жизнь текла спокойно и счастливо. И так бы она и текла по своему руслу и дальше, если бы не началось нечто такое, что
