Дневник полкового священника. 1904-1906 гг. Из времен Русско-японской войны - Митрофан Сребрянский
Я сегодня в трудах: вяжу толстый шнур для дароносицы, которую думаю носить на груди, равно как и крест с мощами; завтра же нужно будет упаковать последний чемодан и уложить в двуколку: вечером уже Мукден, а ночью Ляоян.
Все наши путешественники, естественно, в ажитации; ведь от Харбина уже отъехали около 130 верст, и мы почти на театре военных действий. Все разговоры только и вертятся на войне. Первые наши эшелоны уже в Ляояне.
Встретили поезд товарный: полон раненых; везут в харбинские госпитали прямо в товарных вагонах; столько раненых за последние дни, что санитарных поездов далеко не хватает.
16 июля
Мухи не дали спать. Встал рано, привел себя и вещи в порядок в виду предстоящего трудного пути похода: пришил пуговицы к рясе, штрипки к шароварам и вообще произвел починку; уложил чемодан и тюк; и вещей получилось столько, что боюсь, не приказали бы при осмотре обоза часть их выбросить.
Жара на улице 36 °, в купе 30 °. Невзирая на едкий угольный дым, я открыл окно; иначе сидеть нельзя; работаю, буквально обливаясь потом.
Проехали одну станцию, которая стоит в деревне. Я вошел в фанзу и просто ужаснулся: грязь и вонь невообразимые, никакой мебели; внутри фанзы у стены идет «кан» – печной ход, вроде нашего борова на чердаке; дым идет по кану, и в фанзе тепло. Постройки большей частью из самана и глины; стены не беленые: потолка нет, а к стропилам пришиты доски; пол земляной; все темно от грязи. На стене наподобие нашей иконы стоит деревянная дощечка с какой-то надписью их иероглифами, да рядом приклеен лист с изображением каких-то богов. Хозяин приветствовал меня, сжав 4 пальца в кулак, а большой вытянув кверху; сложенную так руку он подержал некоторое время перед моим лицом и сказал по-русски: «Садись!». Затем китаец взял в руки крест мой, указал пальцем на небо и сказал: «Шанго».
Иисус Христос есть Бог; потом, чтобы я не счел его за безбожника, он показывает мне на табличку и картинку и поднимает руку кверху, как бы говоря: «И у меня есть изображение Бога». Я закивал головою и тоже сказал: «Шанго».
Едем мимо китайского кладбища. Могилы разбросаны без всякого порядка; но все они одной формы, представляя собою вид острого холмика с плоско-круглым камнем наверху.
17 июля
В 11 часов ночи приехали в Мукден и простояли только полтора часа. Здесь нас известили, что наш 17-й корпус расположен у Ляояна, и нас высадят на станции Янтай, откуда походом вся бригада пройдет 15 верст и остановится в 7 верстах от Ляояна в китайских деревнях.
Что творят китайцы на вокзалах, когда приходит поезд, и представить трудно. Как только из вагона покажется офицер с вещами, тотчас к нему стремглав летит целая толпа с криком и начинает вырывать чемоданы. Неопытный пассажир прямо теряется и не знает, что делать. Четыре или пять «боев» (носильщиков) ухватятся сразу за один чемодан и со страшным криком стараются вырвать его друг у друга; хозяину вещей только и остается, что взять палку, чтобы с ее помощью выбрать себе для услуг лишь одного из них. Между китайцами ходит их полицейский с палкой, но они его не слушают.
В городах у вокзалов стоят извозчики, так называемые «дженрикши», или просто «рикши», и предлагают услуги: впрягаясь в двуколку, рикша везет иной раз не хуже лошади.
Приехали в Янтай. Высадились. Жара продолжает стоять, доходя до 50 °; духота страшная. Второй день мы не просыхаем, буквально обливаясь потом; сидим без движения, а ручьи пота текут по лицу и всему телу, как будто кто льет на нас сверху тепловатую воду. Как нарочно, в колодце вода страшно холодна; соблазн превышает солдатское терпение, и, невзирая на запрещение, солдаты пьют холодную воду, предпочитая быть за ослушание наказанными, чем терпеть ужасную жажду. Многие из них сидят наклонившись, а товарищи поливают им головы холодной водой. Я тоже смачиваю себе темя.
Собралась бригада, кроме шестых эскадронов. Разбили бивуак. Палаток еще не принесли, и я тем временем накрыл брезентом оглобли двуколки, настлал под ним сена на землю и улегся в ожидании, когда соберется весь обоз. Вдруг узнаю, что рельсом придавило одного нашего унтер-офицера, и жизнь его в опасности. Взяв св. Дары, я поспешил в лазарет. Более 40 человек лежало там. Кроме унтер-офицера, пожелали причаститься еще четверо больных солдат. Как они были рады! Да и я был этим очень обрадован: и мне хоть небольшую пришлось оказать пользу.
Палатки уже разбили; я поместился один в своей палатке, расставил кровать и вещи, но сидеть в ней почти нельзя вследствие духоты.
Китайцы лезут всюду: между лошадьми, к палаткам; любопытны они до крайности: их гонят, а они сейчас же приползают опять.
Кругом видны горы; направо от нас в 38 верстах стоят передовые части армии генерала Куроки. Наш бивуак ставит на ночь кругом сторожевую цепь, по 20 человек от каждого эскадрона. Хотя опасность и близка, но мы до того раскисли от жары, до того устали, что лежим и лежим. Говорят, втянемся, привыкнем к такой высокой температуре. Дай, Бог! Еще ведь 2 месяца будет продолжаться такая духота.
В 7 часов вечера я предложил отслужить для полка обедницу, т. к. завтра в 4 часа утра выступление. Предложение всеми принято с большой радостью. Поставили мы с Михаилом на столе икону, Евангелие и крест, зажгли свечу: собрались эскадроны, генерал и все офицеры, и мы среди поля при мерцании звезд начали богослужение. Прежде всего я сказал небольшое поучение на Евангелие об укрощении Господом бури на море, увещавая солдат веровать, что Господь и среди военных бурь, среди сражений и походных трудов не оставит нас; только надо крепко верить и усердно молиться Ему. Пели все солдаты. Так было умилительно и внушительно это ночное наше служение, что слезы сами просились на глаза. Пропели царское многолетие, шефу, 51-му полку и всей 2-й бригаде, и я стал обходить ряды воинов, благословляя их крестом и на ходу ободряя словами.
А между тем налево от нас ясно слышна была канонада; очевидно, в горах шло сражение. В эту ночь из Янтая отправилось туда 3000 человек пехоты.
Кончилась служба; все были рады богослужению чрезвычайно. А я так был потрясен всей этой картиной, что едва удерживался на ногах. Долго буду помнить я это служение!
