Анатолий Полянский - Война - судья жестокий
— Люди еще не очень устали, — продолжал взводный. — Горят желанием продолжить поиск…
— Нет, — отрезал ротный, — время упущено. Теперь нам Валета не поймать, нечего зря солдат гонять. Старшина, усаживай личный состав в машины. Операцию можно считать проваленной.
2Перед обедом в казарме появился командир батальона. Я сквозь сон услышал его зычный голос. Если подполковник Горобец командовал на одном конце плаца, его прекрасно слышали на другом. А плац у нас такой широкий, всю дивизию, наверное, на нем можно построить.
— Притомились, значит? — прогудел Горобец. — А толку? Подонка так и не поймали?
— Старались, товарищ подполковник, — уныло проговорил Боярышников.
Стало обидно за ротного. Ну разве он виноват, что Валет смылся! Впрочем, вполне могли и схватить, в самом деле старались.
— Подымайте роту! — распорядился комбат. — Солдаты понадобятся следователю военной прокуратуры. Он вместе со мной прибыл.
Комбат наш — мужик крутой. Воевал в Афгане и в первую чеченскую. Да и служил, слава богу, без малого четверть века, до пенсии по возрасту оставалось всего ничего. Мне, честно говоря, было жаль старого вояку. Однажды в качестве посыльного довелось быть у него дома. Крохотная квартирка, повернуться негде, да и та служебная, на территории военного городка находится, а детей трое. Сын — великовозрастный балбес, с трудом окончивший школу, он нигде не работал и призывную комиссию не прошел по здоровью. Две дочки-малолетки. Одна совсем кроха — третьеклассница по прозвищу Кнопка. Вдобавок жена больная, на производстве тоже трудиться не может. Как содержать такую ораву на одну комбатовскую зарплату? Она ведь, по нынешним временам, совсем мизерная; на нее не то что прожить сносно впятером нельзя, концы с концами и те не сведешь. А куда денешься, когда тебе под пятьдесят и уже ничего не светит: ни повышение по должности, ни новое звание? Остается тянуть служебную лямку до конца. На гражданке тоже делать нечего. Учиться чему-то заново поздно, а в коммерческих фирмах тебя не ждут, там нужны молодые. Вот и выходит: куда ни кинь — всюду клин…
Роту, конечно, моментально подняли. Натянув обмундирование, я выскочил на построение и возле канцелярии увидел комбата. Внешне это был могучий мужик, высокий, плечистый, крупноголовый. На рельефном лице выделялись большой нос и жесткий волевой подбородок. Фуражка у Горобца всегда была надвинута на лоб. Из-под козырька с холодным пепельным блеском смотрели строгие серые глаза.
Рядом с Горобцом стояли Боярышников и еще один невысокого роста офицер с четырьмя звездочками на погонах. Видно, это и был следователь прокуратуры, о котором говорил комбат.
— Постройте тот взвод, где служил этот… как его? — поморщился Горобец.
— Вышневцом его кличут, товарищ подполковник, — подсказал стоящий позади офицеров Сомянин.
Комбат метнул в старшину роты сердитый взгляд и с досадой сказал:
— Его скорее подлецом следовало назвать! Такое отмочить!.. На весь батальон грязное пятно положил!
Подполковник прошелся вдоль строя взвода, сверля глазами каждого, словно мы были приятелями Валета и способствовали его преступлению.
— Ну, что, бойцы, скажете? — пророкотал комбат, останавливаясь возле левого фланга и еще раз окидывая нас недружелюбным взглядом. — Как могли допустить, чтобы ваш сослуживец сотворил такое безобразие? Неужели ни с кем не делился и никто ничего не знает?.. Не верю!
Строй молчал. Валет хоть и служил с нами, но жил особняком, выделяя себя, «деда», как особо выдающуюся личность, которой вся молодежь должна подчиняться и прислуживать. В Вышневце было много блатного, взятого им из зоны. Парень ни с кем не дружил, разве только с Букетом, считая его своим. Как-никак тот в свое время тоже был не в ладах с Уголовным кодексом и хлебал тюремную баланду. Особой доверительности я меж ними не наблюдал, а там черт его знает, чужая душа — потемки.
— Ну, ладно, — махнул рукой Горобец, поняв, что от нас ничего не дождется, — все, что знаете, поведаете следователю. Прошу любить и жаловать, — кивнул он в сторону стоящего рядом статного офицера, — капитан Шелест Николай Николаевич. Он побеседует с каждым. И смотрите у меня, — погрозил комбат пальцем. — Ничего не утаивать! Любая деталь может оказаться очень важной.
— Дайте мне, пожалуйста, в помощники кого-нибудь из ребят порасторопнее, — попросил следователь, — чтобы был под рукой.
— Это можно, — заверил Горобец. — Боярышников, назначь бойца в помощь представителю военной прокуратуры. У тебя, помнится, кто-то из института призван…
Про персону первостатейного разгильдяя комбат, конечно, знал. Как-то даже отвалил пять суток ареста за «непочтение родителей», потому как я публично плохо отзывался о нынешнем высшем руководстве.
В армии не любят тех, кто высовывается. Все должно быть по ранжиру, никакой самостоятельности в мыслях и поступках. Иначе, чем командир, думать не смей, делай, что велят, даже если твоя точка зрения более целесообразна. Любое высказывание расценивается как пререкание, за что положен наряд вне очереди. И ни в коем случае нельзя задавать лишних вопросов.
Чрезвычайно интересно, почему не идет давно объявленная военная реформа? Почему у нас нет нового оружия? У боевиков с маркой «сделано в США» есть, а у нас — ку-ку, хотя давно объявлено, что разработаны новейшие образцы… Начальство на такие вопросы отвечать не любит, в лучшем случае рявкнет: «Разговорчики в строю!» или «Прекратить болтовню!» Я на первых порах по студенческой привычке не унимался, за что получал «по заслугам» и честно заработал свое «почетное» клеймо…
— Вы имеете в виду Иванцова? — осторожно спросил ротный.
— Именно его.
— Так он у нас… — замялся Боярышников и чуть не сказал «первостатейный разгильдяй», но вовремя спохватился. — Может, кого другого?
— Чем тебе Иванцов плох?
— Вы ведь знаете…
— Ну и что, если язык длинный? Надеюсь, не будет его распускать в таком серьезном деле и безобразничать не станет. Парень он башковитый, понимает. Верно, Иванцов?
— Так точно, товарищ подполковник! — отчеканил я.
— Вот видишь, Боярышников, боец осознает ответственность, а грамотешки у него поболее, чем у других, и расторопности тоже.
— Мне как раз такой и нужен, — вмешался в спор капитан Шелест.
— Решено, — безапелляционно подытожил Горобец. — Занимайте, Николай Николаевич, ротную канцелярию и ведите там допросы, сколько понадобится.
Я не поверил своим ушам. Никогда не слышал, чтобы комбат обращался к младшему не по званию, да еще прилюдно, а по имени. Это было не в его характере, но очень, видимо, многое при таком ЧП в батальоне зависело для командира от позиции следователя.
— Вы, Боярышников, перебирайтесь пока в штаб батальона, — распорядился Горобец.
Ротный явно огорчился. Не очень приятно, пусть даже на время, отдавать свой обжитый кабинет и оказаться под постоянным оком начальства. Но главное, и это я понял сразу, ему не хотелось расставаться со своим «негром». Дело в том, что последнее время он постоянно эксплуатировал меня… Однажды Боярышников мимоходом спросил, научился ли я на гражданке составлять конспекты. Посмотрел на меня оценивающе и смущенно признался:
— Понимаешь, недавно назначенный начальник штаба батальона конспекты для проведения занятий каждый раз новые требует. Чем ему старые не годятся — не знаю. Там все расписано, что нужно делать, а повторение — мать учения. Мы как складывали десять лет назад парашют, так и сегодня складываем, и строевые команды те же самые подаем. Зачем заново огород городить?..
— Ну а я тут при чем? — невольно вырвалось у меня.
— Ты в институте учился, — сказал Боярышников. — Вполне сможешь, руководствуясь уставами и наставлениями, конспект для занятий написать. Я покажу, как это делается…
С тех пор и стал я у ротного «негром». Нехитрой наукой составлять конспекты овладел довольно быстро. Вскоре они стали получаться лучше, чем у ротного. Его за них даже хвалили на офицерских совещаниях, ставили в пример другим командирам.
Сперва я работал в ротной канцелярии, но там постоянно толкались взводные, старшина, каптерщик и всякие пришлые офицеры. Это мешало, трудно было сосредоточиться. И когда я пожаловался ротному, он сказал:
— Давай-ка я тебя, Иванцов, к себе на квартиру отправлять буду. Там тихо. Жена не помешает.
Так я попал в дом Боярышниковых и впервые увидел Надин. Но это особая история…
Наше знакомство с капитаном Шелестом произошло уже после отбытия высокого начальства. Из канцелярии роты поспешно вымелась постоянно ошивающаяся тут шатия-братия. Последним, собрав письменные принадлежности, покинул любимые апартаменты Дылда — так за высоченный рост прозвали ротного писаря ефрейтора Олега Хвороста. Он был худющий и костлявый, нагибаясь поднять что-либо с пола, складывался как бы пополам. Канцелярия днем была постоянным местом его пребывания. Под видом составления расписания занятий и прочих бумаг Хворост увиливал от уроков по строевой, физической и тактической подготовке. Только на стрельбище, прыжки с парашютом и полосу препятствий Боярышников выгонял его, неизменно повторяя: «Писарь тоже десантник».
