Михаило Лалич - Облава
Укрывшись в глухой избушке у истоков Ибара, где держали раненых и куда Байо Баничич не заглядывал, Раич Боснич до того навострился вылечивать раны, что и в этой области стал незаменимым. Когда его послали «проветриться», то есть разыскать в верховьях Лима Ладо Тайовича и отвести его в землянку на Поман-воде, Раича Боснича испугал не предстоящий путь, не горы, реки и сторожевые посты, а неизбежная встреча с Байо Баничичем. Всю дорогу Раич Боснич думал об этом, но так ни к чему и не пришел. Он лишь избрал кружной путь, через горное ущелье реки Црни, чтобы хоть оттянуть встречу. Вчера утром они с Ладо Тайовичем прошли над Дервишевым ночевьем, до Поман-воды было уже рукой подать — с тех пор, казалось, минуло много дней, — и тут ему отказали ноги. Они долго сидели, прислушивались, осматривали долину Караталих и лес над ней. На небе громоздились тучи, и у встревоженного Боснича было такое чувство, что незримая опасность приближается и с неба и с земли.
Сначала они заметили ту, что была на земле: по лесу брел с ружьем Лазар Саблич, охотник и пройдоха: он переходил от дерева к дереву и искал на оставшихся островках снега следы… Шел он медленно, приглядываясь, принюхиваясь и озираясь… Если бы они в это время не сидели, Лазар Саблич увидел бы их первым. Подойдя к Поман-воде, он свернул в сторону, чуть ниже землянки, и скрылся в лесу. Боснич долго ждал, не вынырнет ли он снова в каком-либо другом месте. Потом они договорились, что Ладо будет вести наблюдение за низиной Дервишева ночевья и поляной под ней, а Раич Боснич — за всем прочим… Так, занявшись землей, они не приметили, как приблизилась другая опасность, — с неба. В лесу вдруг стало темно, и повалил снег, большие мокрые хлопья, точно куски смоченной в извести губки, метались, нагоняли и толкали друг друга, торопясь покрыть, переодеть и проглотить землю. Слепило глаза. Боснич решил, что нет худа без добра, теперь у него была отговорка: из-за метели он сбился с пути и попал в землянку Дервишева ночевья. Тем самым он либо отложил, либо совсем избежал встречи с Байо Баничичем.
Когда они вошли, в землянке горела лампа — в ее желтом свете лица казались незнакомыми: несколько мгновений и гости и хозяева не могли узнать друг друга. Здороваясь, Гара, жена Ивана Видрича, спросила Ладо:
— Откуда ты, Бранко?
А Боснич долго с удивлением таращил глаза на Ивана Видрича, тщетно стараясь припомнить, кто этот долговязый бородач, улыбающийся совсем как в добрые предвоенные времена.
Наконец, опознав и вспомнив друг друга, они пустились в разговоры. Боснич рассказал, как Лазар Саблич высматривал следы. Для них это была не новость — они тоже его видели. Лазар ходил не один, а с Тодором Ставором и Мило Доламичем. Слобо Ясикич засек всех троих и следил за ними, пока они не разошлись в разные стороны. Потом Шако и Слобо спустились вниз, в Клечье, подстерегли там Ставора и Доламича и взяли их на мушку.
— Стреляйте, — сказал Ставор, — но проку от нас все равно никакого! Мясо несъедобное, а кожа не годится даже на ремни для опанок.
— Отпустить мы вас не можем, — сказал Шако. — Приведете облаву, а нам это вовсе не по нутру.
— Мы-то не приведем, да и вы не дураки, чтобы сидеть и ждать ее. Других опасайтесь, скажем — Лазара Саблича, — он где-то здесь бродит, с нами пришел, а от нас и черная земля ничего не узнает: мы себя позорить не собираемся…
Отпустили их под честное слово, а Лазар Саблич как сквозь землю провалился, видно, пошел в другую сторону.
Пока они разговаривали, снежный покров над головами становился все толще; мокрый, тяжелый снег ломал в лесу ветви.
— Раз дело обстоит так, — сказал Раич Боснич, — раз это место у них под подозрением, надо что-то предпринимать.
— Да, — согласился Видрич, — но что?
— Уходить, пока есть время.
— Пожалуй, но куда?
— Не знаю. Пойдемте в нашу избушку. Если потесниться, места хватит, и мука есть.
— К раненым? Нет, мы ведь здоровы! А пока есть силы, нельзя покидать позиции.
— Когда нагрянет неприятель, все равно уйдете. Лучше это сделать сейчас, пока еще есть время, чтобы принять решение. А когда кончится снегопад, думать уже будет поздно.
Они помолчали. Душан Зачанин, самый среди них старший по возрасту, покрутил правый ус, потом левый, откашлялся и наконец сказал:
— Была бы его воля, Тодор Ставор всех бы нас в пушку и в облака. Не может нам простить, что мы защищаем турок. Но раз сказал, что не выдаст, значит, не выдаст.
— Пусть он не выдаст, — сказал Боснич, — и Мило Доламич не выдаст. Так Лазар обязательно выдаст!
— Лазар нас не видел, — сказал Шако.
— Кто знает, что он видел, а чего не видел? Он старая лиса, у него глаза и на затылке, — и увидит, сделает вид, что не заметил. Филипп Бекич знает, кого посылать на охоту. А раз так, мне ничуть не стыдно дать тягу с ненадежного места.
— И мне тоже, — согласился Иван Видрич, — если бы только имелось в запасе надежное.
— Есть пещеры, пастушьи хижины в горах.
— Они знают их лучше нашего. Все на учете, и за всеми следят.
— Ну, как хотите, а я, пока можно, уйду, — сказал Боснич и начал обуваться.
— Погоди, дай хоть чулкам высохнуть.
— Чего их сушить, все равно тут же промокнут.
Он обулся, оделся и сел.
— Чего же ты ждешь? — нетерпеливо спросил его Арсо Шнайдер. — Почему не уходишь?
— Не хочу. Небось моя голова тоже не из золота и не из серебра, пусть и с ней будет то же, что и с вашими.
IIIТо, чего больше всего опасался Раич Боснич, случилось: часа через два после его прихода снег-лепень перешел в крупу и вскоре прекратился совсем. Снегу выпало по колено, простоит он с неделю, а то и больше, до тех пор, значит, они от мира отрезаны. Даже если бы и нашлось более надежное убежище, сейчас оно недосягаемо: следы на свежем снегу укажут, как ты шел и куда дошел. Теперь они в западне, и единственное спасение в том, что, может быть, еще неизвестно, где именно они засели. До землянки на Поман-воде нет и километра, но пойти туда — посоветоваться и вместе решить, что предпринять, — нельзя: это значило бы выдать то, что, может быть, еще неизвестно.
Так Боснич и Ладо оказались не там, где им следовало быть, и провели здесь ночь, день и еще ночь. В первую ночь было не до сна. Смутная тревога, которую они днем высокомерно подавляли, с наступлением темноты превратилась в неодолимый страх. Партизаны вспоминали, что облава начиналась, как правило, на другой день после снегопада. Долгая ночь тянулась бесконечно, в их памяти то и дело вставали приукрашенные фантазией пещеры и землянки, где было бы выгодней принять бой и прорываться сквозь окружение. Душан Зачанин помянул Букумирскую пещеру и протекавший у ее подножья ручей, там можно было обороняться целый день, а ночью внезапно кинуться на прорыв. Эта пещера была ближе всего. Идея понравилась, ее дружно подхватили. Ладо молчал, ему было все едино. Молчал и Боснич, уверенный, что ничего из этого не выйдет. Слобо мысленно заключил: «Пусть себе идут, если им так хочется…»
Распределили обязанности: кто пойдет к Поман-воде, кто что понесет, кто за кем следует и все прочее, — ждали только, чтобы снова пошел снег или хотя бы дождь — что угодно, лишь бы стер следы. Тучи наплывали, но обманывали. Из них, как нарочно, не выпало ни капли, ни снежинки.
Утром, обозленные на коварное небо, стали готовиться встретить облавщиков, чтоб потом прорываться к горному кряжу Софры на Орван. Но поскольку неприятель не появился ни на заре, ни позже, все, кроме часовых, заснули. Днем внезапно надвинулась тучка, прошел небольшой дождь. У Видрича заныли год тому назад отрезанные в Жаблякской больнице пальцы на ногах, и он проснулся, проснулся и Арсо Шнайдер от голодной рези в желудке. Ладо увидел во сне, как вдоль ручья под Букумирской пещерой, спотыкаясь, бредет печальная усталая женщина в черном, знакомая-знакомая, кажется, даже родственница, но кто, он никак не мог припомнить.
За ними проснулись и остальные. И у всех была одна и та же потребность, одна и та же жажда — посмеяться, как-то иначе взглянуть на жизнь; ведь без этой острой приправы их землянка слишком напоминает загон для скота или тюрьму, где судьба дает временную отсрочку, но где конец всегда известен — смерть. Один помянул ракию, другой шутя спросил, в какой норе она прячется, Шако Челич ткнул пальцем за поленницу, оказалось, что там она и есть, не знал об этом только Видрич. Тут же назначили следствие: кто укрыватели, и, как обычно, ничего не выяснили. Зачанин предложил ракию, как главного виновника, пытать на огне — может быть, это заставит ее говорить. От ракии все развеселились, посыпались шутки и остроты.
Только Ивану Видричу было не до смеха. Ему вспомнилось, что было в Дубе: вечером, накануне боя, в штабе царило вот такое же беспричинное веселье. Перед бедой на людей находит иногда такое настроение — хочется забыться, подавить страх, представить грядущее в лучшем свете. Нападение четников ожидалось лишь через два дня; позиции были удобными, людей достаточно, вестовые были отправлены за подкреплением, чтобы предвосхитить удар неприятеля. Все загубила зимняя ночь с тридцатиградусным морозом. За ночь масло в затворах партизанских винтовок застыло. А четники, идя в атаку, отогревали свои затворы на груди, под джамаданами[18]. И это решило исход боя: утром встретились два неравносильных отряда — один стрелял и убивал, а другой диву давался, кто заколдовал винтовки, почему они не стреляют?
