Наглое игнорирование. Другая повесть - Николай Берг
Вона как! Старшина пожал плечами, на войне он уже отвык удивляться. Поехали дальше.
Шофер глухой любопытно поглядывал, и пришлось ему прошептать, старательно артикулируя, – в чем дело. Заржал весело, и потом еще долго посмеивался.
Веселья добавила толпа попавшихся навстречу то ли поляков, то ли французов – явно не наши люди, идут табором, тащат гору барахла, навьюченного на велосипеды и тележки ручные и даже на детские коляски, так вроде по виду – чисто немецкие беженцы, европейцы точно, но вид довольный, идут гордо, зубы весело скалят, увидев грузовики радостно замахали руками, большеглазая оторва со странно красными губами послала кокетливый воздушный поцелуй, а субчик в женском беретике – в РККА такие как раз девушки по форме одежды носят, маханул забытым жестом «Рот фронт». Тьфу, срамота!
Глухому тоже это в голову пришло, бормотнул про себя как бы: «Шаромыжники!», плавно вошел в поворот – тут дорога сворачивала вправо, втягиваясь между какими-то кирпичными строениями без окон, склады, что ли?
А дальше произошло за секунду столько всего, что на полчаса бы хватило – танкист бывший матернулся, крутанул резко рулем, газанул мощно, что-то скрежетнуло под колесами, хлюпнуло влажно, Волкова сначала прижало от такого виража к дверце, а потом он чпокнулся лбом в стекло очень чувствительно, до звона в ушах, до искр из глаз, проморгавшись, увидел, что грузовик рылом уперся в стену склада и совсем рядом за стеклом (уцелело, не разбил лбом-то) широко распахнутые голубые глаза и раззявленный рот, из которого течет потоком буро-красная жижа. Пацан совсем, размятый между капотом и стеной! И визг зайца-подранка слева. И почему-то у раздавленного пацана – пулемет поперек груди, на капоте лежит.
Глянул на танкиста – с чего это он так, а того след простыл, только дверца еще продолжает открываться по инерции, а водителя в кабине нет – и кто-то в кузове матерится фонтаном. Хлопнуло два раза, визг как ножом обрезало, и парень у стенки смяк, голову уронил на грудь.
Старшина вылез из кабины, тряся стукнутой башкой, наткнулся на псковича-пулеметчика, маханувшего из кузова. Гомонят люди вокруг, головами вертят, навстобурченные, оружие к бою. Но стрельбы нет, поискал глазами пулеметчика – тот свою бандуру почему-то тряпкой оттирает, а замазано оружие кровищей сильно. Ничего не понятно. Пошел вокруг машины – столкнулся с водителем. У того откуда-то два фаустпатрона в руках и морда злющая. Велосипед мятый на асфальте, колесо восьмеркой, второй такой же – вообще под машиной. И еще один пацан зеленый валяется – нога вывернута неестественно (насобачившийся уже в медицине Волков тут же решил, что не иначе – перелом бедра. Травматический, совершенно точно!)
Глухой тем временем рявкнул, чтоб сзади машины не стояли, отъехал от стены, стоявший торчком мертвец сполз спиной по кирпичам, сел под стенкой в странной марионеточной неживой позе.
Два пацана-школьника, два велосипеда, два фаустпатрона в руках у водилы, да два – помятых, хорошо не бахнули под ударом – на раздавленном велосипеде. Немцы и тут немцы – специальные зажимы для фаустов, фабричные. Подошел Берестов, глянул. Водитель стал докладывать, что при выполнении поворота увидел выезжающих из-за этого амбара двух велосипедистов с фаустпатронами, принял решение таранить, пока они не спохватились, и совершил аварию, в результате чего фаустники были ликвидированы.
Берестов проворчал только, что жаль, языка не осталось, но сделал это так, что вроде и не выговор, а сожаление выразил, не более, кто служил, такой нюанс сразу усечет. Впрочем, видно было, что языки из фаустников были никакие – хорошо их помяло при таране.
Сказал Волкову, что проехать надо еще пару километров – и встать.
Поехали. Водитель сидел, зло насупив брови, желваками играл. Волков не удержался, буркнул, что совсем сопляки воюют у немцев-то. Глухой прочитал по губам, разозлился еще больше.
– А что мне с ними было делать? Чаи гонять, мармеладой кормить? Хочешь, чтоб твой сын, когда вырос немного – опять с этими закусился? А вот хрен – эти уже не повоюют, ни сейчас, ни потом, – выдал сердитую тираду водила.
Старшина успокаивающе махнул ладонью. Он не то имел в виду. И мальчишек этих было не жаль, было бы чуток по-другому, на сто метров разницы – получили бы сами в грузовик четыре фауста из-за сараев и кранты! Холодок по хребту пробежал от сознания, насколько старушка с косой рядом на лисапеде прокатилась.
– Ты – молодец! Все правильно сделал! – старательно показал губами старшина.
Но хмурый танкист только башкой замотал, отрицая похвалу.
– Молокососы совсем же! Живодристики! – сказал.
Вот и пойми его.
Встали аккуратно, выбрав кусты поудобнее. Санитары – тертые калачи, тут же заняли круговую оборону. Берестов с картой подошел, развернул. В полутора километрах та самая деревня. Вытянута кишкой вдоль дороги. Вроде и не большая, но крестик стоит – значит кирха есть. Синяя нитка – то ли ручеек, то ли речка, то ли канал, мостик обозначен. Это хуже, мост немцы явно под прицелом держат, если они еще в деревне. И, судя по дальним щелчкам выстрелов, в населенном этом пункте есть немцы, и наши вроде живы – слухач-скобарь точно говорит: одиночные выстрелы из ППШ и винтовок – наших и немецких. Пара очередей из МГ–42 точно была. То есть обложили и тревожат в расчете на расход патронов. Что радует – артиллерии и брони у остаточной этой немецкой группы нет, иначе бы кончилось все быстро и просто – выкатились бы на прямую наводку и влепили по окошкам. И в подвале – шурум-бурум из мертвецов и битых банок с вареньем и соленьем. Видал такое Волков пару раз, убедился в том, что ни хрена там ценного не остается – не то что стеклянные банки побиты, это само собой, а даже часы у покойников встают наглухо, потому если в подвал стреляли из пушки, никакого резона нет залезать. А наши живы пока, огрызаются. Вот ручей чертов – помеха очень неприятная, мост, если не дураки немцы, а они всяко не дураки – обязательно под прицелом.
Начштаба карту сложил, когда все запомнили, что да как, поглядел вопросительно на старшину. Волков кивнул, усмешку сдержав. Давно еще разговор был – на финской зимней, что добровольцем старшина никогда не вызывается, потому как отец запретил, много повоевал Волков-старший и был уверен – в добровольцы лезут люди не знающие, что предстоит, и потому гибнут добровольцы раньше, столкнувшись с неожиданным. А по приказу начальства надо делать
