Иван Василевич - Подвиг живет вечно (сборник)
Глаза его потухли, он наклонил голову.
— Для беспокойства нет оснований. Советское правительство гарантирует неприкосновенность, амнистию. Желающие будут приняты на службу в Красную Армию.
— Мы должны погрузить на пароход и оружие? — неожиданно резко и настойчиво спросил Слащев.
Макошин должен был принять решение за какие-то секунды: корпус вооружен, конечно, до зубов. Наверное, есть и пушки и пулеметы. Оставить все Врангелю, греческому королю, наконец? Или взять с собой, погрузить в трюм?.. И привезешь ты, Макошин, к крымским берегам превосходно вооруженный четырехтысячный врангелевский десант! То, что не удалось Врангелю, сделаешь ты. Неужели этого ждет от тебя Фрунзе? Передать бы все добро Мустафе Кемалю… Но такая акция выходит далеко за рамки задания, да и прорваться к Мустафе вряд ли удастся, если за «Решид-пашой» увяжется английский или французский хвост…
— Вы можете оставить себе личное оружие, — ответил Макошин, — и огнестрельное и холодное. Офицеры сохраняют именное оружие. На верхней палубе следует закрепить и зачехлить две пушки с боезапасом — для самообороны судна. Два пулемета. Остальное вооружение сбросить в море!
Он ждал возражений. Но Слащев тут же передал приказ начальнику штаба полковнику Дубяго: прежде всего демонтировать, взорвать радиостанции, чтоб ни один сигнал не долетел до Константинополя, до англичан, до штаба Врангеля. Оружие потопить! За утайку оружия — расстрел! Оружие — значит, непредсказуемые инциденты. Инцидентов не должно быть, поскольку речь идет о судьбе тысяч людей, рвущихся домой.
Веденеев и Зайцев должны были наблюдать, как выполняется приказ. Досмотр за погрузкой Макошин взял на себя. Ему нравилась решительность Слащева. Генерал сжигал за собой все мосты. В один миг остаться без пушек, без винтовок… Отказаться от власти над людьми. Это шаг мужественного, многое пережившего и понявшего человека.
— Мы приступаем немедленно! — заторопился Слащев и холодновато улыбнулся.
…Веденеев и Зайцев видели, как группы казаков и солдат с лихорадочным воодушевлением сбрасывали с высокого рыжего утеса орудия. В воду летели пулеметы, винтовки, ящики с патронами и снарядами. Глубины тут были большие, и вряд ли кто из местных жителей-греков рискнет нырять за минами и снарядами. Рыбачий поселок находился за семь километров.
Потопив проклятое оружие, казаки и солдаты обнимались, плакали; забрав скромные пожитки, торопились на пароход. Коней у них не было. Коней потопили еще в прошлом году, когда бежали из Крыма. Потопили, пристрелили, объятые ужасом перед большевиками. Изведав прелести лемносской жизни, поняли: их крепко одурачили, отняли все, а главное — свободу, родину, возможность вернуться к родным и земле. Теперь все рвались на пароход.
Настроение офицеров было подавленное, но обстановка не оставляла им права на выбор. Началась погрузка. Громыхали по палубе сапоги. Казаки втащили ящики со снарядами, закатили пушки, укрыли брезентом. Все, как говорится, деловито, без суеты. А ведь погрузка целого армейского корпуса, насчитывающего чуть ли не четыре тысячи человек, дело не простое.
Слащеву выделили каюту, но он в нее не зашел. Главное: приказания отданы. Остальное сделают офицеры. Остаться на Лемносе многие не пожелали. Макошин стоял на капитанском мостике и наблюдал, как завершается погрузка. Люди были крайне возбуждены, трудились изо всех сил. Счастливые, улыбающиеся лица. Сейчас бы обратиться к ним с речью… Рано, рано… Еще неизвестно, чем. все обернется. Может оказаться лазутчик, давно сюда подосланный следить за Слащеным; лазутчик во время короткой стоянки в Константинополе незаметно прошмыгнет на берег, поставит обо всем в известность первого же английского офицера или самого Врангеля… Вот когда «Решид-паша» выйдет в Черное море… Но до этого еще далеко. Ох как далеко… не по расстоянию. По психологической нагрузке. Что их ждет в Дарданеллах, в Константинополе, при выходе из Босфора в Черное море?..
Человек, искушенный в делах войсковой разведки, Макошин сейчас действовал в ранге неизмеримо более высоком. Он отвечал за исход операции, размеры которой только сейчас смог оценить по достоинству: он должен привезти к берегам Крыма четырехтысячное белогвардейское войско во главе с офицерами, и помогал ему другой белый генерал — Гравицкий.
…Можно себе представить, что творилось в кабинете Слащева, когда к нему вошел Гравицкий и заговорил о репатриации. Извольте, мол, прямо на пароход! Можете взять с собой имущество. Даже ваш автомобиль погрузят. И коня.
— Послушайте, Гравицкий, вы поддались на большевистскую агитацию! Нас хотят заманить в Совдепию…
— Зачем?
— Чтоб прикончить.
— И за этим послали огромный пароход? Есть гарантии Советского правительства, я своими глазами видел бумаги. Они имеют законную силу. Кроме того, вы ведь можете остаться на Лемносе, Яков Александрович. Если ваши люди узнают, а они непременно узнают, и очень скоро, что на борту парохода — уполномоченные по репатриации, они обойдутся и без вас. Что вы им можете предложить взамен? Вечное поселение на Лемносе, продуваемом круглый год свирепыми ветрами, или иностранный легион? То-то же. И Врангель ничего путного предложить не в состоянии и не хочет. Мы — отверженные. Прошу прочитать составленное мной «Обращение», оно будет подписано целой группой генералов и офицеров. Можете поставить и свою подпись…
В конце концов Слащев сдался, всех желающих отправили.
…Лемнос опустел.
Весенний день разгорался все ярче. Колыхалась морская лазурь. С криками носились чайки, садились на воду, что было хорошим признаком. Лемнос поднимался сиреневой громадой к безоблачному небу, словно памятник страданиям людей, покинувших его. Гравицкий нацепил дымчатые очки, защищающие глаза от яркого солнца.
Легкий бриз, никакого движения, и древняя синева вокруг… Очень древняя.
Вон там, на северо-западе, снова Гиссарлыкский холм, руины Трои…
Я обитателям Трои высокие стены воздвигнул,Крепкую славную твердь, нерушимую града защиту…
Думалось ли когда-нибудь Косте Макошину из Серпухова, что увидит Лемнос и землю Троады, и при таких странных обстоятельствах? А южнее, за Измиром, — Эфес, со стен которого Гераклит оплакивал народную участь: «Родившись, они хотят жить и умереть, или, скорее, найти покой, и оставляют детей, чтобы и те умирали… Пределы души ты не сможешь обнаружить, даже если ты пройдешь все пути — столь глубокую сущность имеет она…» А совсем неподалеку от стен Трои, ушедших глубоко в землю, находятся руины еще одного древнего города — Пергама. Этот город давно завладел воображением Макошина, даже больше, чем Троя и Эфес. Сейчас было странно осознавать, что именно в здешних местах, в Пергаме, разыгрывалась драма мятежного Аристоника, мечтавшего создать «Государство Солнца». Гелиополиты три года держали власть в руках, сдерживая напор римских легионов. Верил ли сам Аристоник, что ему удастся создать государство, в котором не будет угнетателей, где все будут равны?.. Аристоника казнили в Риме.
Солнце забралось в зенит. Теперь Макошин понял сущность древнего мифа о Сизифе: Сизиф закатывает на гору не камень, не скалу, а солнце — и это бесконечная работа, и не такая уж бессмысленная… Снова и снова закатить солнце в зенит… Сизиф трудится для всего рода людского, даже не осознавая этого…
Возле берега из воды поднималась корма затопленного еще во время мировой войны броненосца. Значит, и здесь были боевые дела.
«Решид-паша», войдя в Дарданеллы, вновь продвигался вдоль Галлипольского полуострова, голой равнины, кое-где покрытой красными маками; на пристани Галлиполи стояли солдаты в серых шинелях, махали пароходу руками, даже не подозревая, куда направляются их товарищи, разместившиеся на всех палубах.
И хотя самое трудное, как он считал, осталось позади, расслабляться было нельзя. Он снова жил той натянутой, как струна, жизнью, какой привык жить на фронте, и нервы его не шалили больше, несмотря на сильнейший психический накал. Одно беспокоило: все шло как-то слишком уж гладко. На войне он привык ко всякого рода поворотам судьбы, подчас трагическим. Не ждет ли их такой поворот?
«Решид-паша» не стал заходить в бухту Золотой Рог, не пришвартовался к Галатской набережной, как обычно, выбрал почему-то заброшенную грузовую пристань на мысу в Стамбуле. Он прибыл сюда поздно ночью с погашенными огнями и, высадив на берег генерала Гравицкого, стал втягиваться в Босфор. При потушенных огнях прошел мимо султанского дворца Топканы. Фелюги с косыми парусами жались к берегу, уступая дорогу пароходу.
Макошин не сходил с капитанского мостика. Он размышлял: как только разнесется весть о бегстве целого корпуса белогвардейцев, сразу начнется стремительное разложение врангелевского лагеря…
