Феликс Миронер - Ладога, Ладога...
— Еще не знаем.
— Вернусь, найду, — решил он и улыбнулся.
Он медленно двинулся к машине, она, провожая его, пошла за ним. Остановились «у дверцы кабины.
— Вчера много машин провалилось, — сказала она с тревогой.
Он смотрел на ее лицо и неожиданно взял за руку и потянул за собой в кабину.
— Ты куда меня увезти хочешь? — Она с улыбкой подчинилась.
Он усадил ее в кабину, захлопнул дверцу.
— Далеко, — посмотрел ей в глаза. — Надя… — И, оглянувшись, хотя ему и было все равно — видят их или пет, — обнял ее.
— Зачем? — тихо спросила Надя, пытаясь вырваться. — Не время, не место…
— А когда время, а где место?
Шапка упала с его головы, она погладила его по волосам.
— Подожди…
— Ждал, больше не хочу… — Он целовал ее, прижимая все крепче, и повторял лишь одно: — Надя, Надя, Надя…
И она тоже обняла и стала целовать его.
— Петя, Петя…
Потом она оторвалась от него и выпрыгнула из кабины. Волосы ее растрепались.
— Возвращайся скорей…
— Я скоро! — Петя двинул машину и гуданул, прощаясь.
Надя махала ему рукой. И вот уже стала маленькой вдалеке на бело-голубой глади озера.
Петя стоял в Кобоне на железнодорожной станции в очереди на погрузку. Очередь почему-то не двигалась, грузчики праздно стояли, а в будочке начальника склада шли какие-то переговоры. Из будочки вышел средних лет интендант, взобрался на штабель ящиков и зычно сказал:
— Погрузка временно прекращается!
— Почему?! — волнуясь, зашумели шоферы и окружили его. — В чем дело?!
— Тихо, — урезонивал их интендант, — все выяснится.
Но Петя уже догадался и, не дожидаясь конца пререканий, круто развернул машину и, задев бортом соседнюю, вывел свою из очереди и помчал к озеру. Но у спуска его остановили:
— Куда, ослеп?!
У выезда на озеро стоял столб с табличкой: «Проезд по ледовой дороге закрыт!».
— Ребята, вполне же можно проскочить!
— Куда — на дно?! — отвечали ему. — У западного берега сплошь вода!
— Так у меня же там… — качнул головой Петя.
Патрульные улыбнулись:
— Баба, что ли?
— Автобат.
— Ничего, — ответили ему, — армия твоя и там и здесь!
А сзади к озеру одна за другой подъезжали такие же застрявшие на этой стороне машины, гудели с тревогой, с растерянностью…
С восточного берега на лед озера мимо таблички «Проезд по ледовой дороге закрыт!» спускались колонны солдат. Ряд за рядом зашлепали по воде, блестевшей поверх льда, поднимая сапогами фонтанчики брызг.
— Последнее пополнение в Ленинград — до навигации! — сказал хмурый немолодой шофер, сворачивая самокрутку.
Он стоял у окошка в прибрежной избе. Рядом с ним Петя невеселым взглядом провожал уходящих на запад солдат В избе было тесно — здесь собрались застрявшие за Ладогой шоферы, сидели на лавках, на полу, дымили.
— Пеши-то можно, — с завистью проговорил один из них.
Колонны солдат скрылись за прибрежными торосами.
Солдаты шли по воде, чавкая мокрыми сапогами. Навстречу им по ледовой дороге, поднимая фонтаны брызг, пробиралась на восток одинокая полуторка. В кузове был навален медицинский скарб — тазы, кипятильники, свернутые матрацы. Сверху сидели два пожилых санитара и молодая светловолосая девушка в ватнике.
— Счастливо доплыть до Большой Земли! — крикнули им из солдатского строя.
Девушка молча махнула солдатам рукой. Санитар, сидевший рядом с пей, сказал:
— Собирались на запад, а приказано на восток. Вот война.
Полуторка, буксуя па мокром льду, с трудом выехала на восточный берег. И мимо патруля, дежурившего у берега, мимо прибрежной избы, где из трубы курился дымок, покатила через деревню к госпиталю, расположенному в дальнем конце Кобоны.
Петя сидел на полу у горящей печурки в прибрежной избе.
— Ну вот, — сказал хмурый немолодой шофер, примостившийся рядом. — Выходит, нас с братаном иа всю войну развели…
— Почему на всю?
— Пока лед сойдет, пока пароходы пойдут, обстановка переменится, за это время нас на Волховский или еще куда, может, на Украинский ушлют и ищи-свищи…
— Да-а, прощай края родные… — грустно промолвил кто-то из шоферов.
Петя встал, сам еще не зная, что будет делать, но понимая, что надо действовать, пошел к двери.
Но тут дверь отворилась, и в избу вошел комиссар дороги. Озабоченный, встал в дверях. За его спиной в проеме дверей звенела, падая, сосулечная капель.
— Солдаты! — сказал комиссар. — К майскому празднику для ленинградцев прибыл подарок — два вагона репчатого лука. Вы сами понимаете, какая это драгоценность. Для истощенных людей — это кусочек жизни! И мы решили попробовать его провезти!
Люди в избе разом поднялись.
— Машин у нас достаточно! — сказал комиссар. — Но нам нужны руки и плечи… потому что, может быть, придется тащить на себе и машины, и груз! Кто хочет — едем!
— А машины наши куда же? — раздался голос.
— О Машинах ваших позаботятся. А вы получите другие машины.
Петя шагнул к комиссару:
— Меня возьмете, товарищ комиссар? Комиссар узнал его, улыбнулся:
— По старому знакомству.
Колонна машин, груженных мешками с луком, осторожно продвигалась по пустой ледовой дороге — по сплошной воде.
В одной из кабин сидел комиссар. В других кабинах рядом с шоферами и наверху на мешках сидели добровольцы, вызвавшиеся сопровождать колонну.
Вот колонна проехала мимо того места, где совсем недавно стояла палатка медпункта. Теперь от нее остались только торчащие изо льда колышки да забытая железная кровать.
И у Пети, сидевшего в одной из кабин, сердце екнуло — он долго провожал кровать глазами.
Солнце пригревало, вода шумела под колесами, машины медленно двигались вперед с настежь открытыми дверцами. И вот под колесами передней машины затрещал лед.
— Стоп! — изо всех сил крикнул комиссар.
Машина едва успела дать задний ход — прямо перед ней расползлась широкая трещина.
Водители и добровольцы-грузчики вылезали из машин, стояли перед трещиной — она тянулась далеко, края ее были ненадежны, она стала непроходимым для груженых машин препятствием.
А на западном берегу, у Вагановского спуска, стояла толпа солдат: ждали, надеялись, что проедут, пробьются с востока товарищи. Но только разводья и лужи блестели перед их глазами — туманная от испарявшейся под солнцем воды поверхность озера была пустынной.
И вдруг кто-то крикнул:
— Смотрите!
На озере двигались к берегу черные точки, ближе, ближе: шли по пояс в воде люди с мешками на плечах.
Сзади к берегу подъехала «эмка» генерала.
Одним из первых, нащупывая дорогу, шел комиссар. Люди очень устали, спотыкались, оскальзывались, падали, поддерживали, поднимали друг друга. А под ними трещал и обламывался лед. Перекидывали мешки через трещины, прыгали сами.
— На лед! На выручку! — крикнул кто-то на берегу.
— Стой! Ни с места! Лед проломите! — приказал генерал. — Сами дойдут!
И они шли, хоть идти с каждым шагом становилось трудней — лед у берега был совсем слаб. И вот можно было уже различить лица.
— Васек, давай! Коська, мы тут! Леня, это я, Клава! — кричали с берега.
Петя шел вместе со всеми, перекидывая с плеча на плечо ставший невыносимо тяжелым мешок, пот тек по его лицу.
И вот первые солдаты с мешками подошли к берегу. Им протягивали руки, подхватывали, забирали мешки, обнимали и помогали подняться на береговой откос.
Вот и Петя вскарабкался на откос, сбросил с плеч мешок. Стоял и оглядывался. Но не мог найти того, кого искал.
А рядом крепко жали друг другу руки друзья. Какой-то молоденький шофер обнимал девушку-регулировшицу. Петю тоже хлопнул по плечу кто-то из ого взвода:
— Живой?!
А он все оглядывался, все надеялся увидеть знакомый ватник, ушанку, пушистые волосы.
Комиссар пропустил всех и тоже поднялся, генерал помог ему взобраться на откос.
— Закрыли дорогу?
— Закрыли, — отвечал комиссар, с него текло.
Сзади раздался грохот и треск — это весна рвала и ломала ладожский лед.
Первого Мая в ленинградских булочных к хлебному пайку выдавали праздничную добавку — пол-луковицы на человека. Ленинградцы, пережившие страшную блокадную зиму, выходили из магазинов па улицу, па весеннее солнышко и, не в силах донести майский подарок до дому, тут же начинали его есть. Шли по улицам, вычищенным после тяжкой зимы, по суровым, но все же праздничным улицам, где попадались скромные лозунги: «Да здравствует Первое Мая!», где хоть и с выбитыми и заделанными фанерой окнами, но звенели и бежали трамваи. Шли и хрустели луком, закусывали хлебом.
И среди других прохожих шел Ленинградом высокий солдат с загрубевшим от ветров и морозов лицом, оглядываясь по сторонам.
